Отрывки из рассказа Джеймса Сваллоу "Покои в конце памяти". Разговор Дорна и Малкадора про потерянных примархов и судьбы их легионов.

Когда всё закончилось Дорн направился дальше, но Массак задержался. Библиарий подходил к каждой исходной точке пси-форм и проводил силовым мечом по вырезанным иероглифам, чтобы они не смогли восстановиться. Догнав своего господина, Массак услышал рокот его слов, прорубавших воздух.
– Я знаю эти покои, – размышлял примарх, когда они дошли до палаты перед двумя большими дверями. – Я помню их… Они были в другой части Дворца.
– Как это возможно? – спросил Массак. – Как…?
Его слова превратились в пепел, когда ужасающая тишина стиснула его. На библиария обрушились психические ощущения. Не только муки недавно погибших и пытки, которые претерпевали их духи, не только ненавистные отголоски пси-форм, но и тень гигантского психического присутствия. Разум хитроумного смертоносного великолепия, поступь которого невидимо окрашивала стены, и только такие, как Массак могли почувствовать её.
Вся мощь была сконцентрирована на дверях. Справа на медном портике красовалась вырезанная на старый манер цифра II. Слева на точно таком же входе в стали была выгравирована цифра XI. Массак не мог оторвать взгляда от этих злосчастных символов, и генетически изменённая кровь в его венах застыла.
– Второй и Одиннадцатый, – еле сумел произнести он. Говорить о них было запрещено осуждением самого Повелителя Человечества. Каждый сын каждого легиона, верный или предатель, знал слухи о двойной трагедии потерянных титанов, правда же об их утрате была навечно скрыта и непостижима.
Некогда Император создал двадцать сыновей, аспектов своей сущности, Рогал Дорн был одним из самых могучих среди них. Но двух примархов вычеркнули из списков чести задолго до восстания магистра войны, каждого поглотила катастрофа такого масштаба, что мало кто знал её подлинные размеры. Массак мог добавить только слухи и полуправду к своим знаниям, но глядя на лицо генетического отца, он понял, что Дорн глубоко в своих сердцах хранил суровую память об этой катастрофе.
– Мои братья… – примарх убрал оружие и направился к дверям. Дорн протянул обе руки и коснулся металла пальцами в бронированных перчатках. Псайкер редко видел такое почтение, такое сомнение в действиях Кулака.
– Если вы были бы сейчас здесь, что изменилось бы? – спросил Дорн холодный кисловатый воздух, словно забыл, что Массак ещё рядом. – Как изменился бы ход этой войны, если вы были бы вместе с нами? Или с ними? – Он покачал головой. – Хотел бы я знать.
Наконец Дорн убрал руки и оглянулся на сына-воина:
– Хотел бы я знать, что скажут о них в далёком будущем. Их будут помнить, Массак? Мы будем их помнить?
Вопрос казалось причинял Дорну физическое неудобство, и Массак видел, как мышцы напряглись на запавших щеках его повелителя.
– Что это за место? – осмелился спросить библиарий. – Сам воздух насыщен псионической силой.
– Это покои моих утраченных родственников, – ответил Дорн. – У меня есть такие же покои во владениях Дворца, как и у всех сыновей моего отца. Они редко используются, но поддерживаются в хорошем состоянии на случай необходимости. Принадлежавшие предателям закрыли с началом мятежа… – Он замолчал и нахмурился, когда оглянулся на двери. – Но эти… они должны находиться в другом месте.
Медленно и неумолимо поднимались мысли в разуме Массака, когда воспоминания связали здешний психический след с исходной точкой. Он вспомнил. Он узнал телепатическую подпись. Он знал, кому она принадлежала.
Много лет назад Массак стоял в присутствии автора этих хитроумных ловушек во время Улланорского триумфа. Психическая аура была такой же сильной и различимой, как и тогда, задержавшись в эфире шёпотами неземной мощи.
– Сигиллит, – прошептал Массак. – Это – его работа. Ловушки, дверь, печати. Милорд, это настолько очевидно, как если он вырезал бы своё имя на стенах!
– Ты прав, – произнёс Малкадор, его одежды шелестели, когда он вошёл в приёмную из коридора позади них. Чёрный металлический посох звенел об испачканные кровью плиты пола. Ледяная иссушающая ярость сверкала в глазах старика, и Массак почувствовал, как колоссальное давление разума Сигиллита сдавило его. – Вы не должны находиться здесь, Рогал.
– Я знаю это место, – возразил Дорн. – Или нет? Воспоминания туманны. Они нечёткие. Как такое возможно! – прокричал последние слова примарх, его голос гремел. – Отец создал нас с идеальной памятью! Мы ничего не забываем! И всё же… – Он взмахнул рукой.
Малкадор посмотрел на Массака и кивнул дальше по коридору:
– Оставь нас. Ты не должен слышать о чём мы будем говорить.
Библиарий попытался открыть рот, чтобы возразить, но не смог. Двигаясь без сознательного контроля – борясь, но не в силах управлять собственным телом – Массак повернулся и направился по коридору к далёкому свету.
– Как ты посмел, Сигиллит. – В другое время Дорн соблюдал бы приличия и не позволил бы себе показать ярость, которая текла в нём, словно расплавленная сталь. Но наедине со стариком не было никакого смысла в подобном проявлении вежливости. – Мои сыновья не игрушки, чтобы ты играл с ними из прихоти!
– Ему нельзя позволить вспомнить то, что он увидел здесь. Ради общего блага он должен забыть.
Гнев Дорна вспыхнул:
– Вы непочтительно относитесь к моему легиону. Вы непочтительно относитесь ко мне!
– А Имперские Кулаки всегда почтительно относятся к регенту Терры, – язвительно возразил Малкадор.
– Я глубоко уважаю занимаемую вами должность, – не согласился Дорн.
– Но не занимающего её человека? – Горько усмехнулся Малкадор, но мгновение спустя смех исчез. – Вам не следовало входить в коридор, Рогал. Я говорил вам держаться подальше от этих зданий! – Он мрачно посмотрел на кровь на стенах. – Теперь вы понимаете почему. Это вторжение необходимо исправить. Оно будет вычеркнуто из истории, словно никогда не происходило… Я позабочусь об этом.
– Вы солгали мне об этом месте, – ответил Дорн, разочарование читалось на его лице. – Вы по-другому не можете, Малкадор? Даже в самых простых ваших словах всегда должна присутствовать ложь? – Он кивнул на обгоревшие останки. – Смерти эти верных имперских граждан на вашей совести, а не на моей. Но сомневаюсь, что вы даже заметили их.
Если в старике и было сожаление, то Дорн не увидел его. Сигиллит не стал отвечать на его высказывание, а вместо этого произнёс собственное:
– Могу представить, что вы сейчас думаете. Мне не нужно даже читать ваши мысли. Вы думаете о том, предатель ли я… Ни такой, как ваш брат Гор, хватающийся за голую власть и черпающий силы из злобы, а человек, который сам за себя. Интриган и игрок.
– Вы считаете себя верным, – прорычал Дорн. – Не сомневаюсь, что вы можете оправдать каждый свой кровавый поступок. Но кое-что из этого в вас есть. – Он отвёл взгляд. – Сигиллит играет галактикой, словно доской для регицида. Это место? Ваш очередной запутанный гамбит, очередная похороненная тайна. Я знаю это.

Дорн нахмурился ещё сильнее:
– Я никогда не одобрил бы подобного.
– Неправда! – Малкадор ударил основанием посоха в пол, лязгом металла подчёркивая сказанное. – Судьба потерянных была такой, что вы охотно позволили это. Вы стремились спрятать подобное знание.
Новое опровержение сформировалось в горле Дорна, но он сдержал его. Он отбросил гнев и изучил возможность отрешённым холодным взглядом Преторианца.
Мог ли я пойти на такое? Если дело было достаточно серьёзным, стал бы я настолько прагматичным и бесчувственным, чтобы отдать такой приказ?
Дорн инстинктивно знал ответ. Безусловно, да.
Если Империум окажется под угрозой, он отдаст за него жизнь. Стоимость некоторых воспоминаний, кусочек его чести, являлись той ценой, которую он вполне готов заплатить.
Малкадор подошёл к нему, оставив посох на месте. Костлявая рука с длинными пальцами показалась из широкого рукава его монашеских одежд, и Сигиллит протянул её, остановив перед лицом Дорна. Вспыхнули искры сверхъестественного света.
– Я покажу вам, – сказал псайкер. – Ненадолго я позволю вам вспомнить. Вы узнаете, почему потерянное должно оставаться тайной.
Дорн закрыл глаза и ледяной огонь вспыхнул позади них. У него перехватило дыхание, когда глубоко внутри на мгновение рассеялась тень.
Он шёл по запачканному кровью коридору и с каждым шагом вновь пробуждённая память отступала всё глубже во мрак.
Дорн чувствовал, как она исчезала. Он знал, что к тому времени, как достигнет выхода, от неё не останется ничего. Правда, которую он мельком увидел, скрытая, показанная, а теперь скрытая снова, становилась преходящей и эфемерной.
Он не сомневался в показанном Малкадором. Дорн достаточно хорошо знал собственный разум и был вполне уверен, что Сигиллит не спроецировал какую-то колдовскую иллюзию в его мысли. Примарх пробудился от навеянного забытья считанные секунды спустя, но он чувствовал на себе бремя нескольких дней. Когда он открыл глаза, то не увидел ни малейших следов присутствия Сигиллита.
Имперский Кулак не принимал многое из того, что говорил и делал псайкер, и несмотря на утверждение Малкадора, что тот был искренен с ним, у Дорна оставались сомнения, которые никогда не развеются.
Но не в этом случае. В этом он был уверен.
Потерянных больше не было и хорошо, что их больше не было. Постигшие их великие неудачи разрушились в уме Дорна, но оставили после себя уверенность.
Произошедшее могло бросить тень на всё. Теперь Дорн знал это. Кровоточащая и ненавистная правда ясна для меня. Если они сейчас были бы с нами… Мы уже проиграли бы эту войну.
Он вышел под искусственный дневной свет и обнаружил ожидавшего его Массака. Позади легионера на расстоянии держались спасательные бригады и арбитры, зная, что произошедшее в башне не являлось их делом. К завтрашнему дню никто из них не вспомнит о том, что увидел.
– Милорд… – начал Массак. – Простите, меня вынудили…
Дорн отклонил извинения:
– Ты исполнил свой долг, Йоред.
Массак принял сказанное, склонив голову, и затем посмотрел на зиявшую в стене минарета трещину:
– Что с покоями? Какие ваши приказы?
Примарх на мгновение задумался, ища в своих мыслях вопросы, на которые не получил ответов. Воспоминания о разговоре внутри минарета уже поблекли, превратились в ничто. Он нашёл только твёрдую, как гранит решительность в том, что должно было быть сделано.
– Похороните это место, – сказал он Массаку. – Теперь это только гробница. Оно будет забыто.

Паучьи автоматы и получеловеческие илоты склонялись перед своим повелителем, когда Он проходил мимо, после чего возвращались к своей работе. Некоторые корпели над сложными устройствами неизвестного предназначения, другие возились с изделиями, в которых Мортарион узнавал пластины брони или огромные образцы оружия ближнего боя. Затем примарх увидел стеклянные капсулы, внутри которых находились шары кипучей энергии, жидкие сферы и объекты, геометрия которых была не известна людям.
– Мои исследования помогают концентрироваться, – сказал Император. – Они дают мыслям ясность.
Он указал на стойки с прототипами огнестрельного оружия и модифицированными моделями боевых доспехов космодесантников.
– И в этом есть определенный смысл. Когда примарх готов, я вручаю моему сыну подарок, выкованный собственной рукой. Иногда оружие. Иногда доспех или другое воинское снаряжение.
Он обвел руками помещение.
– Теперь пришла твоя очередь.
Мортариону хотелось остаться отрешенным от этого всего. Но окружавшие его сокровища пробудили жажду к знаниям, которая всегда влекла его. Он захотел узнать больше.
Примарх увидел висевшие в воздухе голограммы оружия, уже подаренного братьям-примархам. Огромная шипастая черно-серебристая булава, щеголявшая зловещим оком, рядом с которой парил силовой меч с крылатой гардой, сиявший в тусклом холодном свете.
Были и другие незаконченные предметы. Взгляд Мортариона упал на черный доспех, лежавший на одном рабочем месте, и каркас шлема в виде рычащего зверя – на другом.
Чем больше он смотрел, тем больше видел оружия. Сотни разработок и конструкций, сотни разобранных реликвий и осколки утраченных тысячелетия назад технологий. Военные развлечения Императора были разложены многочисленными рядами.
«Твой отец считает себя оружейником в той же мере, что и полководцем». Догадка закрепилась в разуме Мортариона, и ее темная значимость вызвала у него негодование.
«Так вот вы кто? – Голос сомнений и недоверия Мортариона, ненадолго замолчавший, снова вернулся к нему. – Примархи – Его оружие».
Властелин Некаре, распоряжаясь жизнью найденного ребенка, относился к Мортариону именно таким образом. Так ли сильно отличался Император Человечества?
– Мой сын? – Заскрипев зубами от негодования, Мортарион повернулся на голос отца и увидел, что Он протягивает ему грозную саблю – широкую и смертоносную.
– Это для тебя, – начал Он.
Мортарион ответил, прежде чем Император закончил предложение.
– У меня уже есть клинок. – Он движением плеч указал на примагниченную к силовому доспеху гигантскую косу. – Другой мне не нужен.
Примарх отошел, сознательно проигнорировав застывшее лицо отца. Боевая коса в его хватке всегда была тверда и готова действовать. Она стала частью примарха с того момента, как он выковал ее. Годами клинок переделывался, усиливался, улучшался. Он был продолжением самого Мортариона, и ничто – ни рожденный в звезде металл, ни загадочный мастер-оружейник – его не заменят.
– Ты отказываешься от моего подарка? – мягко спросил Император, но в словах читалось предостережение.
В день нарушенных протоколов будет ли это чрезмерно? Мортарион задумался над этим, пока его взгляд осматривал комнату и остановился на оружии, лежащем на пласталевой подставке.
Пистолет. Тяжелое, похожее на цилиндр огнестрельное оружие, созданное для рук существа крупнее человека. Оно был сделан из меди, латуни и стали, а его форма напомнила Мортариону инструмент ремесленника. Это было не тщательно отделанное изделие выдающегося мастера-оружейника. Это было тяжеловесное орудие убийцы.
Не спрашивая разрешения, Мортарион подошел и взял его.
– Мне нужен пистолет, – признался примарх и пригляделся к конструкции. Части механизма были разъединены, и он автоматически взялся приводить его в рабочее состояние.
Император нахмурился.
– Создатель этого оружия назвал его Лампионом. Он сказал мне об этом перед тем, как я предал его смерти.

– У меня много вопросов, – сказал он, наконец. Его голос заскрежетал в неожиданной тишине сводчатого помещения. – Но я откажусь от всех них ради ответа на всего один. Скажи мне, зачем ты забрал у меня победу в день, когда пришел в мой мир.
В глазах Императора мелькнула редкая вспышка смущения.
– Я сделал это, чтобы спасти жизнь моего сына. Ты бы умер на той горе. Там мог победить только тот изверг, что истязал тебя столько времени. – Он посмотрел на Мортариона долгим взглядом. – Я не мог позволить тебе погибнуть, не после таких длительных поисков.
– И все же это брошенный тобой вызов отправил меня туда.
– Разве? Мы все еще можем многое узнать друг о друге, мой сын, но одно для меня очевидно. – Император указал на Лампион. – Хоть один поступок в твоей жизни не был актом протеста? Неповиновения? Ты сразился с Некаре по собственному выбору. Та дверь уже была открыта.
– Ты не помешал мне пройти через нее.
«Он знал, как ты поступишь, – сказал внутренний голос. – В конце концов, он сотворил тебя. Кому, как ни ему знать, как манипулировать тобой?»
В поведении Императора появилась холодная непостижимая отдаленность.
– Отец обязан обучать своих сыновей. В тот день ты получил ценный урок. Я понял, что должен напомнить тебе о смирении, Мортарион. Некоторых врагов тебе не победить в одиночку.
«Никогда! – Непокорно проревел безмолвный голос. – Никогда не признавай поражение!»
Мортарион посмотрел на оружие в своей руке и задумался над его возможностями. На одну сумасбродную секунду ему в голову пришел темный и жуткий вопрос.
«Что если я направлю пистолет на Него? Что случится тогда?»
В следующую секунду непроизносимый вопиющий вопрос растворился, а его место заняла пустота. В зияющей бездне эмоций Мортарион разглядел тусклый огонек необходимости, несформировавшуюся потребность в родстве, в кровных узах.
Он без колебаний раздавил это чувство. У него было братья и товарищи среди тех, с кем он проливал кровь, и, возможно, он найдет их и среди своих родичей-примархов в грядущие дни. Принимая во внимание взгляды генетического отца, Мортарион не сомневался, что кое-кто из его братьев может разделять двойственные чувства, которые он испытывал к их общему предку.
«Император позволил тебя похитить, когда ты был всего лишь ребенком. Затем Он снова нашел тебя, только чтобы унизить тебя, и ради чего?
Чтобы повторить то, что сделал Некаре? По крайней мере, Властелин был честен в своей жестокости».
– Ты забудешь об этом, Мортарион? – Император протянул руку. – Будешь ли ты сражаться подле меня в Великом крестовом походе?
– Буду. – Примарх принял предложение, и союз был заключен. – У меня нет выбора, – добавил он.

Восстание Внори.
Империум времен Раннего крестового похода был подобен новорожденному, барахтающемуся в луже крови и родовых вод. Союзы и клятвы были быстры, непроверены и скоротечны. Даже когда Империум распространился за пределы Солнечной Системы, преданность и устойчивость владений, оставленных позади, часто вызывала вопросы. Попытки предательства и тайных сговоров были обычным делом. Империум пресекал большинство этих мятежей быстро и тихо. Некоторые, все же, требовали другого ответа, не просто подавления, а возмездия.
Внори был терранским анклавом городов, некогда являвшимся частью Панпасификской империи. Он был построен в разломе, уходившем глубоко в землю, и некогда был одним из последних павших бастионов Нартана Дюма. Равнины на сотни километров вокруг разлома покрывала беспорядочная застройка. Бронированные здания цеплялись к краям и бокам разлома и уходили на километры в глубину. До самых глубоких уровней свет луны и солнца долетал лишь слабыми бликами, и над ними висело облако человеческого зловония. Жители Внори с трудом приняли имперское иго, но спустя годы после поражения Дюма, они подчинились в угрюмом безмолвии. Все изменил приход Кровавых Странников.
Кровавые Странники были сектой псайкеров, генных инженеров и полководцев, некогда служивших последним из великих тиранов Эры Раздора. Обьединяя Терру, Император сверг многих царей и цариц, демагогов и деспотов. Их имена и деяния до сих пор живы в памяти многих. Они были монархами Древней Ночи, чудовищами, поработившими миллионы ложью, страхом или воспользовавшись проклятыми знаниями. Их чудовищные кровавые, генетические и колдовские зверства помогают нам помнить, что Император дал человечеству, окончив их властвование. Но некоторые недобитки Древней Ночи продолжали влачить жалкое существование в тенях: фанатичные прислужники, клонированные дети и беглые военачальники. Долгие годы многих из них преследовали, но некоторым удалось уцелеть. Они смогли найти друг друга, и, терзаясь ненавистью, объединиться, желая вернуть себе все, что Император отнял у них. Постепенно они раскинули тайную сеть по всей Терре, набирая последователей и ресурсы. Их центром активности был Внори.
В городе-каньоне Кровавые Странники нашли последователей и готовых на все союзников, и принялись строить новый оплот отчаяния. Впервые за многие годы на Терру вернулись старые кошмары: кузницы плоти, кровавые жатвы и живые мертвецы. Хуже было то, что когда Кровавые Странники пришли к власти, люди Внори последовали за ними как преданные звери за своим хозяином вместо того чтобы остерегаться ужасов, от которых они когда-то были избавлены. Те немногие, кто сопротивлялись, становились сырьем для омерзительных искусств Кровавых Странников. На первый взгляд казалось, что они могли ввергнуть часть Терры в кошмары прошлого. Говорят, когда Император услышал о возрождении этой угрозы, он сказал всего три слова: «Отправьте Восьмой Легион!».
Восьмой Легион ответил не сразу. Силы в пределах Солнечной системы в то время насчитывали чуть более пяти сотен воинов: великая сила, но не та, которая могла усмирить анклав городов, где проживали десятки миллионов жителей. Однако этот факт не беспокоил воинов Восьмого Легиона. Они знали, почему Император призвал их на эту битву, и что им надлежало сделать.
Все началось с огня, падающего с ночных небес. Турболазеры и зажигательные снаряды превратили тьму в день, взрываясь на окраинах Внори. Бомбардировка продолжалась шесть часов. Когда она завершилась, вокруг города образовалось кольцо из сплавленной земли и металла шириной в километр. Миллионы людей смотрели в небо, гадая, что принесет рассвет. Но рассвета не было. Черные облака закрыли свет по всему горизонту, и начался дождь – сильный поток, насыщенный химикатами, рассеянными с небес. У людей началось головокружение, их начало трясти на месте от каждого звука и движения. Дождь шел целый день, но солнце не встало, чтобы отделить его от наступившей затем ночи. Во тьме люди разрыдались, когда в тенях раздались звуки и замелькали очертания.
И тогда Восьмой Легион нанес удар с земли. Пока висящие в небесах корабли своим огнем превращали ночь в день, легионеры в полночно-черной броне падали сквозь пустоту в разлом в самом сердце анклава. Лишь когда ни один луч света не смог их достать, они активировали свои прыжковые ранцы, чтобы остановить свое падение. Пока над ними проходил день без солнца, они ждали прихода настоящей ночи во тьме глубоко под городом, цепляясь за скальные стены как пещерные существа. И тогда они вознеслись из бездны на потоках пламени. Они ворвались в нижние уровни висящего города, убивая всякого, кто оказывался на пути, подрывая целые секции зданий, отправляя их в бездну. Из каньона стали доноситься первые отголоски криков. У тех же, кто остался на поверхности, вопли ужаса и битвы многократно усиливались и крутились в их отравленных наркотиком головах. Многие просто падали, трясясь от ужаса, другие бежали, чтобы спастись от нарастающего шума.
В ответ Кровавые Странники выпустили армию монструозных созданий: сшитых големов, передвигавшихся на десятках человеческих рук, ряды безумцев со стеклянными глазами и стимулирующими датчиками в их открытых мозгах, слуг-псайкеров, наполнивших воздух статической вонью варпа. Пропасть освещали вспышки выстрелов и импульсы варп-пламени, но Восьмой Легион продолжал наступать, вертясь между обломков на прыжковых ранцах и рассекая уродцев на части окруженными молниями когтями. Сражаясь, они вопили голосами убитых, из их динамиков доносились записанные звуки страданий, боли и утраты. Когда пропасти заполыхали подобно разверзшемуся аду из древних мифов, с небес упали десантные капсулы. Подкрепления двигались в сторону пропастей, прорубаясь сквозь городской беспорядок и убивая всех на своем пути. Немногие узревшие эту ночь рассказывают о закованных в броню силуэтах, расстреливавших убегавших в спины, о пламени, пожиравшем хибары, но в первую очередь – о воплях, доносившихся всегда, отовсюду, и с каждой секундой все громче.
Силы Кровавых Странников были ужасны, но малочисленны. Кровавые Странники встретили свой конец разделенными, каждый пытался выжить и вырваться из проклятого города. Никому не удалось. Их омерзительные телохранители были разрублены на куски или расстреляны, а каждый ренегат нашел свою смерть у ног огромных силуэтов в полночно-синей броне, чьи лица скрывались за выбеленными лицевыми щитками шлемов, зная, что имперское правосудие пришло за ними. За теми, кому удалось добраться до разрушенных ударной волной границ города, пустились следом отряды разведчиков Восьмого Легиона. Говорят, что Восьмой Легион позволил многим убежать подальше, прежде чем пуститься в погоню в долгие часы искусственной ночи, затем они калечили своих жертв, но не убивали, а оттаскивали их обратно к пропасти окровавленными горами мяса и сломаных костей. Оставив вопящий город в огне, Восьмой Легион исполнил свой последний долг. Они привели еще живых Кровавых Странников в сознание, сбросили их в пропасть, а затем взорвали заряды, заложенные вдоль утеса, сорвав нависающий город с каменных стен. Рассказывают, что крики десяти миллионов укрывшихся от бойни в зданиях внутри скал, долетали до небес, когда они провалились в черные недра земли вслед за Кровавыми Странниками. Восьмой Легион покинул опустошенный город до наступления рассвета.

Заметив какое-то движение, Тифон понял, что, как ни поразительно, хозяин флагмана все это время был здесь. Осталось загадкой, как он не увидел примарха, неподвижно стоявшего на командном возвышении. Показалось, что ожила колоссальная статуя: гости, заполнившие балкон, дивились на необъятный мостик, и вдруг среди них появился великан, сияющий белизной и полированным золотом.
Меха лежали на его плечах, доспехи украшали почетные знаки и медали десятка цивилизаций, недавно приведенных к мирному Согласию. Весь стратегиум словно бы озарился, и не только блеском драгоценного металла.
Хорус Луперкаль.
Примарх Лунных Волков и временный повелитель Каласа. Правда, барбарусец впервые видел командующего легионом так близко и испытывал совсем другие ощущения, чем в присутствии своего примарха, Мортариона. Повелитель Гвардии Смерти производил внушительное, даже гнетущее впечатление. Он, как и Хорус, словно занимал все пространство в комнате, но погружал ее в тень, а не освещал. Любого, кто вставал перед мрачноликим Мортарионом и смотрел в глаза, которые видели худшие из ужасов Барбаруса, обволакивало ледяное загробное уныние, осознание неизбежности конца.
Луперкаль олицетворял жизнь. Он улыбался, не показывая зубы, и осматривал толпу, встречаясь взглядом с каждым из гостей. На миг его взор — энергичный, радостный, отеческий — задержался и на Тифоне. Гвардеец Смерти склонил голову, стыдясь, что лучше думает о чужом командире, чем о собственном. Затем свет из глаз примарха направился дальше.
Но нельзя забывать о главной цели, верно? Хорус был самой жизнью, движением, будущим. Достойным кандидатом в Повелители Человечества, который поведет Галактику в новую эру благодатного и славного перерождения.
Как и многим другим, Каласу захотелось выразить почтение и покорность Луперкалю. Он уже почти согнул колено, но тут в зале прогремел голос примарха.
— Не вздумайте гнуть спины! — потребовал Хорус со смехом.
Вместо этого он сам отдал легкий поклон собравшимся воинам, поворачиваясь слева направо.
— Спасибо вам, — продолжил Луперкаль, взмахом руки приветствуя всех в стратегиуме. — Мои глубочайшие, самые сердечные благодарности каждому, кто пришел сегодня в этот зал. И, кроме них, всем солдатам Императора, которые помогли предотвратить катастрофу. Я в невыразимом долгу перед вами. Мне известно, что наградой вы считаете саму возможность сражаться во имя рода людского, но знайте: Император ценит ваши заслуги.
Вот так легко Хорус говорил от имени Отца. В каждом слове примарха звучала сила.
Помрачнев, он отвернулся и поднял голову к самому крупному гололит-экрану на главном мостике, что возвышался над толпой. Вспыхнувшие проекторы создали изображение Зарамунда и его орбитального пространства, усеянного рунами имперских кораблей и оборонительных систем, а также пояснениями к ним.
— Но, восхваляя тех, кто внимает мне, я отдаю дань уважения и тем, кто больше никогда ничего не услышит. — Луперкаль чуть опустил подбородок, лучи люменов ярко сверкнули на его бритой голове. — Они пожертвовали всем ради Императора, ради Зарамунда, ради своих братьев и сестер. Помните их и почитайте их.

Широко ступая, Лев ворвался на балкон, и все бойцы вокруг него опустились на одно колено, будто стебли травы, пригнувшиеся под сильным ветром. Ощутив стремление повиноваться, Тифон не стал бороться с ним и вслед за остальными коснулся пола наколенником.
Только Хорус остался на ногах, но он молчал.
Лютер быстро выпрямился, однако не успел ничего сказать — Лев поднял руку, запрещая ему открывать рот. Сам примарх заговорил, не глядя на подчиненного:
— Скоро я с тобой разберусь.
Калас вздрогнул. Отповедь прозвучала не в его адрес, но опалила Тифона, будто жар от взрывной волны. Лютер, бывший целью угрозы, опустил голову и сжал руки на животе.
— Брат мой, тебе удалось то, чего не сумел добиться ни один враг, — шутливо произнес Луперкаль. — Ты застал меня врасплох.
Эль’Джонсон остановился в нескольких шагах от Лютера и впился взглядом в Хоруса. Калас понял, что искоса поглядывает на обоих примархов и держит голову неподвижно, словно боится выдать свое присутствие. Собравшиеся замерли в молчании, и, хотя Тифон знал, что на главном мостике все идет своим чередом, ему казалось, что стратегиум окружил пузырь тишины.
Гвардеец Смерти чувствовал, как всех вокруг него охватывает неуверенность — неуверенность и страх. Гости ощущали себя добычей, замеченной хищником. Пусть страх не мог пробраться в сердца космодесантников, но в тот момент несколько десятков Легионес Астартес застыли в чем-то, очень похожем на ужас. Они мечтали только о том, чтобы оказаться подальше от железного балкона.
— Где же «Непобедимый разум», брат? — спросил Луперкаль. — Печально, что я не смог подготовить тебе достойную встречу.
— Я предпочел явиться без церемоний. — Лев по-прежнему не смотрел на своих легионеров. — Случайно оказался возле Зарамунда. Представь же мое удивление, когда я увидел калибанские корабли во флоте Лунных Волков.
Его брат развел руками в извиняющемся жесте:
— Возникла неотложная нужда в бойцах. К чести твоих сыновей, они ответили на мой зов, достойно и храбро сражались во имя Императора.
— Хорус, ты не вправе тратить жизни моих воинов как звонкую монету. Покупай себе победы кровью своих Волков, но не моих рыцарей.
Луперкаль не стал огрызаться в ответ, но Лев этого и не ждал. Он обратил взор к Лютеру и другим Темным Ангелам. Примарх не повышал голос, но его гнев был почти ощутимым, и за тихими словами скрывалась едва сдерживаемая ярость.
— Я отдал четкие распоряжения, подробно разъяснил ваши задачи. Вам было приказано оставаться на Калибане. Вы подчиняетесь только мне и самому Императору.
— Именно так, повелитель, — ответил Лютер.
Это произвело на Тифона сильное впечатление. Кто-нибудь менее достойный начал бы объясняться или извиняться. Калибанец, несомненно, мог бы указать на важность кампании Хоруса, на то, что сохранение Согласия на Зарамунде имело приоритет над любыми действующими приказами и повседневными обязанностями. Лютер не стал оправдываться, но спокойно встретил свирепый взор Льва. Подобная решимость, очевидно, была возможна только из-за почти родственных отношений между ними. Сам Калас в похожей ситуации едва не расплакался как ребенок, услышав от Мортариона, что библиариум — нечестивая мерзость и его переводят в боевую роту легионером первого класса.
— Ты был моей правой рукой, Лютер, а я — твоей. Нельзя, чтобы моя десница проявляла своеволие. Недопустимо, чтобы она хваталась за клинок, стоит мне отвернуться.
— Ваша воля для меня закон, повелитель. — Темный Ангел затрясся, его слова слетали с дрожащих губ. — Отныне только ваши слова будут направлять меня.
— Меч следует убрать в ножны, Лютер. Тебя вернут на Калибан, где ты и останешься до моего возвращения или вызова. Я заберу твои корабли в экспедиционный флот легиона. Из-за проблем с Зарамундом мне нужен каждый звездолет, а тебе они ни к чему.
Явно отчаявшийся калибанец с трудом сглотнул. Молча кивнув в знак повиновения, он уставился на металлический пол.
— Готовьтесь к отбытию, — скомандовал Лев своим легионерам. Удостоив Хоруса еще одним взглядом, он на миг скривил губы от раздражения. — Хватит с вас празднеств и нарушений дисциплины.

Яэль выстрелил. Его хеллган загудел на полсекунды, заряжаясь, и выплюнул луч шипящей энергии. Оба солдата услышали вскрик, и из окна сверху выпал одетый в красную форму солдат. Панический вопль оборвался влажным шлепком. То, что некогда было человеком, сейчас лежало размазанным по каменной плитке.
Яэль осклабился.
- Он не вернется на ферму к мамочке.
Коммод все еще изучал местность.
- Я спрашиваю, где Каррон?
- Без понятия, серж. А, вот он. Прижат за примархом.
«Примарх» представлял собой статую облаченного в стихарь человека, возвышавшуюся над всеми остальными, и изображавшую одного из благословенных сыновей Императора. Без сомнений, в лучшие времена она была настоящим произведением искусства. Недели зверств Архиврага не прошли бесследно. Она лишилась руки, лицо было разбито молотами, и с каждым мгновением на каменной плоти появлялось все больше следов от пуль.
Ее в качестве укрытия использовали сразу несколько бойцов Аргентума, поэтому она подвергалась ураганному огню с верхних этажей.
Каррон пригнулся за пьедесталом статуи, паля из пистолета по стенам.
- Вижу, - отозвался Коммод. – Не лучшее укрытие.
- Полностью согласен, - кивнул Яэль.
Каррон приподнялся, чтобы еще раз выстрелить. Его тут же сняли сразу трое снайперов. Даже первого выстрела вполне хватило бы, чтобы убить его – пуля вышибла ему мозги прежде, чем голова успела откинуться назад. Каррон безвольной грудой повалился на землю.
- Умер у ног Рогала Дорна, - отметил Яэль. – Немногие удостаиваются такой чести.
Коммод вместе с Яэлем принялся вести огонь по окнам.
- Это Жиллиман.
Еще одно тело закувыркалось в воздухе.
- С чего ты взял, что Жиллиман?
Их ответный огонь явно не остался незамеченным. Вокруг засвистели пули, еще больше уродуя их ангельского защитника. Яэль и Коммод бросились на землю и воспользовались передышкой, чтобы перезарядиться.
- Ты слепой? У него в руке книга.
Яэль перезарядил первым и выстрелил туда, откуда в них летели пули в последний раз.
- И? Думаю, Рогал Дорн умел читать, серж.
- Это священная книга Астартес, - Трон, что за дубина. – В ней все их законы.
- Ну, раз ты так говоришь, - Яэль ни на миг не прекращал стрелять. – Никогда не любил уроки мифологии.

Отрывок из книги Путь Архонта, Энди Чамберс.
Посреди этих трепещущих знамен стоял самый крупный мандрагор из всех, что когда-либо видел Харбир. Обычно мандрагоры были тощими созданиями с узкими плечами и сгорбленными спинами, но этот был настоящей громадиной, чудовищем, не уступающим гротескам гемункулов. Он был вооружен гигантской ржавой косой, а на его коже корчились те же перекрученные руны, что на знаменах. Все было пронизано вонью демонов, и Харбир был уверен, что им суждено умереть в этом подземелье.

— Я должен был догадаться, — пробормотал себе под нос Иллитиан.

— Догадаться о чем? — прогрохотал теневой гигант голосом, который как будто доносился из неизмеримых глубин. — Что ты окажешься под моей пятой? На колени перед Ксхакоруахом, подлинным и единственным королем Аэлиндраха!

— Я так не думаю, — с поразительным высокомерием ответил Иллитиан. — Ты удостоил нас аудиенции только потому, что тебе нужна моя помощь. Давай не тратить время на игры, когда мы можем сражаться с нашим общим могущественным врагом — Асдрубаэлем Вектом.

— Храбрые слова для лидера, у которого столь мало последователей, — прорычал Ксхакоруах.

— Я — архонт Иллитиан из Белого Пламени, и эти немногие — лишь малая толика тех, кто поклялся мне в верности. Вскоре, с помощью архонта Кселиан, еще один из мощнейших кабалов города присоединится к нашей борьбе против Векта. Эпоха тирании Векта приближается к концу, и все те, кто поможет осуществить его падение, оставят свой след на этом городе, какого не оставил никто за шесть тысяч лет!

Даже Харбир должен был признать, что это была впечатляющая речь. Ксхакоруах, впрочем, по-прежнему выглядел скептично настроенным.

— Я слышал о Белом Пламени, но комморриты печально известны своей лживостью и бахвальством, — проворчал король теней. — Однако мне посчастливилось иметь слуг, который могут сказать, лжешь ты или нет. Беллатонис, скажи мне, является ли эта личность архонтом Иллитианом?

Харбир заморгал от удивления, что гигантский мандрагор обратился к нему. Потом он понял, что целью вопроса был не он — громадный король обращался к затененной фигуре, которая наполовину скрывалась за знаменами. Харбир мгновенно узнал этот силуэт, ведь он был его собственным.

— Беллатонис! — завопил Харбир. Ноги сами понесли его вперед без всякого сознательного усилия. — Беллатонис, ублюдок! Верни мое тело!

Безумный хохот Анжевер эхом отдавался в его голове. Король теней повернулся и угрожающе поднял косу, когда Харбир помчался вперед. Кселиан ничего не делала, а Иллитиан, на секунду оторопев, просто наблюдал за ним жесткими черными глазами. Их лица и их движения превратились просто в размытые пятна, в фон для хлопающего знамени и того, что стояло за ним. Харбир отшвырнул гниющий шелк в сторону и увидел свое собственное лицо — бледное и странное, но по-прежнему то же самое, которое он когда-то видел всякий раз, когда смотрелся в зеркало.

Харбир протянул руки, чтобы схватить доппельгангера и каким-то образом втянуть себя обратно в его тело, где было его место. Каким-то уровнем сознания он понимал, что его разум дает трещину. Вид собственного зеркального двойника разбил его на миллион осколков памяти, которые резали душу. Харбир бессвязно заорал на подлинного Беллатониса, но существо, носящее его лицо, легко выскользнуло из его хватки и оттолкнуло его прочь.

P.S. Беллатонис поменялся телами со своим наемником Харбиром, тот не знал его действий и хочет вернуть свое тело обратно.

"‘Bright Hawks, Bright Hawks! Squadron Mistress Daveinpor requesting immediate support.’
Nothing came back. She glanced at her unit markers. Half her ship lights were red. Another blinked from green to mortis glow as she watched. There was a garbled message from somewhere, then nothing but the howling of interference and the half-heard shouts of orders blasting over the vox-net.
She was on her own. Warning signifiers bleated that the Xiphon was lining her up again. Gritting her teeth, she pushed Blue Zephyr into a punishing dive, penetrating the weakened aegis and coming down behind the walls of the Palace. An obvious manoeuvre, but designed to goad her foe to follow. She yanked up a few hundred metres above the deck, skimming fast down burning streets. The Palace was taking damage directly now. The aegis still held back the worst of the orbital bombardment, and doubtless would for months more, but Palace airspace was dense with enemy attack craft that rained down bombs on everything. She punched through a firestorm, narrowly avoided a toppling spire. All the while the Xiphon was closing. The pilot chanced a few lascannon volleys, herding her again like livestock to the slaughter.
An opportunity presented itself. A bridge ahead, grandiose, huge, typically Imperial. Her auspex was a welter of confused signals, but she knew it was there, in the poison fog and fire. She hoped only that her foe did not.
Accelerating as fast as she dared, she lessened her evasive movements, luring the Xiphon closer. Rockets stormed past her cockpit. Las light flashed by.
The bridge was there, somewhere.
She misjudged. The bridge, ablaze from end to end, burst from the gas almost too suddenly for her to react. She pulled up to nearly vertically, making Blue Zephyr scream in machine pain.
The Space Marine, for all his gifts, could not avoid the unexpected obstacle. The Xiphon slammed into the bridge and burst out the other side as a wingless stub in a shower of broken armourglass and masonry.
She took a breath, then another, and banked back round.
There was enough time to register three more fighters closing in on her from three separate directions. From that position, there was no escape.
Her fingers stretched out to the pict glued to the instrument panel. They did not reach her husband’s face before Blue Zephyr was torn to flaming pieces."
- The Lost and The Damned

"Ka’Bandha fell through the hidden spaces between worlds. The occulted gears of creation rushed by him. In the machineries of being were the inner secrets of the universe displayed to him. The daemonkin of Tzeentch would have damned a dozen eternities for a glimpse of what he saw, but Ka’Bandha did not care for knowledge. The things on display were valueless to him, and the wonders of infinity whirled by unappreciated.
Ka’Bandha fell forever and for no time at all, until a wave of change rippled out through the multidimensional space he infected, upsetting the delicate workings of infinite, interleaved universes.
Ka’Bandha howled in triumph. The promised storm had been unleashed.
Far from Baal, at Cadia, Abaddon the Despoiler achieved goals he had pursued since the Horus Heresy. Reality split as faultlines closed millions of years ago were rent wide. Isolated warpstorms and anomalies spread their arms, reaching for the burning might of the warp. The Eye of Terror vomited its diabolical energies across the firmament. The raging storm it unleashed devoured tens of thousands of star systems. Millions of worlds were consumed. Races that had never known the wrath of man or the taint of Chaos were expunged in an instant. Imperial worlds fell by the score. Many thousands not destroyed outright were plagued by hordes of daemons, their psykers’ minds ripped open to allow the fell beings of the empyrean to walk among mortal populations. A warp storm of a size not seen since the Emperor took to the Golden Throne raged across the breadth of the galaxy. A billowing wave of madness engulfed space, travelling far faster than time and distance should have allowed. In the empyrean the Astronomican flickered and died. Rains of blood fell on terrified people on worlds thousands of light years from the Cadian Gate.
All creation rocked. In the no-spaces between realities, the rift was felt. In places far distant to the reality of man, strange beings dreamed of fire and blood.
Old Night, a source of hazy myth and fear to the peoples of the 41st millennium, was reborn.
Ka’Bandha roared joyously at its return.
The daemon recovered from his endless fall, beat his wings, and flew for a weakness in the fabric of all things. A single swipe of his axe split space-time, exploiting a faultline opened by the Cicatrix Maledictum Ka’Bandha emerged into the material universe high over Baal Primus as the rift split the sky and the roiling energies of Chaos spread like a slick of burning promethium over the imperturbable depths of space."
- Devastation of Baal

"The chain reaction set in. The great plunge was so sudden, so absolute, Krezoc grunted in unwanted awe. The entire slope between the Pallidus Mor and the crater that had been the keep disappeared. The Iron Skulls dropped into the darkness of flame. Explosions gouted from the maw. Fountains of burning gas reached upwards like the hands of a drowning man. Volcano las and quake shells followed the traitors down. The torrent of destruction turned the abyss into an erupting crater. A Titan exploded. The blast was nuclear, and in the confined quarters of the pit it annihilated everything that might have slowed the fall. It punched all the way through the depths of the undercity and deeper into the crust of Katara.
‘Keep firing,’ Krezoc said again. ‘Keep firing. We do not stop until there is nothing left of them.’
The monsters of the Iron Skulls landed on each other. Some fell hundreds of feet and shattered their limbs with the impact of their own mass. They were prone. They collided with each other. Many still blasted upwards with their weapons. Rockets rose from the pit and arced down onto the Pallidus Mor.
These were the attacks of desperation. They were last gasps. What Krezoc had begun could not be arrested.
Fortress-destroying las melted the earth. Shells blew the wounds of the crust wide. Now direct fire on the Iron Skulls was useful. Tangled, damaged, enraged beasts hurled their rage up at their executioners. Distorted limbs emerged from dark seas of flame to blast violet lightning one last time. Uncontrolled bursts ushered the end closer. Metal skeletons wrestled against the formation of their grave. Each explosive death pushed the fall deeper.
Deicoon’s roots went down far. So very far, it was as if their construction were nothing more than a foreshadowing of the form of their annihilation. The holocaust cracked through the crust until the even greater heat of the mantle rose to meet it.
The greatest explosion came then. The true eruption. The pit became a caldera. Gloria Vastator ceased fire as the wall of magma and incandescent clouds roared to the sky."
- Warlord: Fury of the God-Machine

"An inferno enveloped Kade. Pale ropes of heat spun around her, as a crack within her soul split wide, and the terror which had been following her flowed out. She lifted into the air. The deck beneath her glowed red. Ensign Luco jerked back, his uniform, hair and skin flaring as it ignited. The servitors in cradles close to her began to burn, flesh cooking even as they tried to execute their functions. The troopers in red carapace fired. Las-bolts converged on the avatar of fire rising into the air above them. They spun away like stones thrown into a tornado. The crew on the rest of the bridge were running cowering from the heat, their clothes smoking, their lungs filling with burning air. Rounds cooked off in the breeches of their shot-cannons.
In her cocoon of blind emotion, Kade roared, and the fire of the warp roared with her. Emotion filled her and poured into the world. Every scrap of fear she had ever felt, every wish she had cherished and seen denied, every moment when hate had been more powerful than reason: all of it rose into her, blinding bright, painted in colours of blood and fire.
She was a child again, being pushed by her nurse through high doors to meet a woman in a blue and silver uniform that looked at her with cold eyes.
‘Greet your mother, Kade,’ the nurse had said.
A wave of force ripped out from her. Plates tore from the command deck and spun into the air. The human bridge crew were cowering and running.
She was a lieutenant feeling her hands shake on the hilt of her sword as the corridor in front of her filled with smoke and screams, and a deck ganger came out of it, swinging a piston-wrench, and she was thrusting her sword forward, screaming a cry of fear and rage as she stabbed and hacked, and felt the blade bite into muscle and bone, and somehow she was still alive and still screaming.
One of the armsmen on the bridge levelled his shotcannon around the side of a bank of controls. His finger squeezed the trigger at the same moment that his body was slammed into the floor. Armour and bones broke. Telekinetic force yanked him up into the air, crushing his body like a ripe fruit squeezed in a fist.
She was standing before Admiral Glate, hearing the applause of the fleet officers as the new commander pins gleamed on her collar. Warm pride radiated from the smile that she could not keep from her face.
Waves of heat and pressure gripped the bridge’s deck and support pillars. Metal creaked. Kade’s mind flickered between images, her senses flooded.
Beyond the bounds of the bridge she saw with eyes that pierced the metal and flesh. She saw the minds of its thousands of crew as glimmers of candle flame in the dark sea of souls. The commands of the officers high on the cruiser’s spine turned in their minds like half-formed cogs. The sweat of ratings on the lower decks hung in the air, the molecules within each drop buzzing like insects caught in a bottle. She could change them, she realised; she could take the next instant of reality and remake it. All she needed to do was breathe in, to draw the cords of existence to her. It was all in her power to decide.
This… thought Kade, this is what it must be to be divine.
‘Kade.’ The woman in green was standing before her, fire-streaked grey clouds boiling behind her. The poise of her slim features was marred by ash, and by wounds which wept black blood onto the silk of her robe. ‘Kade, please listen.’
Kade felt a wave of confusion crash through her. The woman in green raised her hands as a blizzard of cinders lashed her. Somewhere beyond the world that she was seeing, metal sheared and melted.
‘You must listen,’ said the woman, forcing herself forward. ‘I am not here to fight you. I cannot fight you. But I can help you.’
Kade trembled. Confusion boiled through her. The woman in green flinched as though struck. Cracks opened across her skin. She was…
On the bridge of the Valour’s Flame, two spheres of light exploded against each other. Ropes of burning ectoplasm fell to the torn and burning deck.
‘This is your ship, Kade,’ said the woman. ‘These are your crew. Look at them. They trust you. Look at them. Listen to me. You can choose–’
‘I…’ began Kade. ‘I can see… I can see it all.’"
- Resurrection

"What is this thing we are becoming?
Born of death. Forged in death. Living memoria of lost brothers, returning in anger.
‘What are we?’ Warfist roared. The question demanded an answer, but it was shouted with the certainty of the inevitability of that answer.
‘We are witness!’ said Forcas, and Abathar heard his thoughts present and past being spoken by others.
Here, now, we are one, he thought. We are this new weapon.
‘We watch from death,’ said the Ultramarine in black.
We are vigilance.
We are vengeance.
We are the judgement come for the xenos challenger.
There was such clamour in his mind, in his soul and in the hall that Abathar could not tell if the words came from within or without. Perhaps they were both. Internal need had led to an external manifestation on his armour, and on that of other battle-brothers. They were the example. They were the clarity of black.
Space Wolf, Dark Angel, Blood Angel and Ultramarine had spoken with a single voice.
‘We are the Deathwatch!’
The words rang out above the others, given strength by their iron truth. It was a moment before Abathar realised the voice was his.
‘Deathwatch!’ Warfist repeated.
‘Deathwatch!’ said Forcas.
Deathwatch. The word, the name, the truth was shouted by every warrior in the Monitus. It was the moment of creation. That which had been shattered on Ullanor had taken on a new shape, renewed of purpose.
Deathwatch. It was a blade aimed at the throat of the Beast.
The clouds parted. The attack moon appeared, as if in anger at the challenge. The roars grew louder yet.
Deathwatch.
Abathar shouted the name, and it was a mission. It was a calling. It was an identity. Sachael had been correct. Abathar was a Dark Angel. Nothing would change that. Nothing could. But he was also this new thing. As his armour bore the colours of two allegiances, so did his being. There was no contradiction. The Deathwatch was formed of disparate pieces, and it would depend on their separate identities to create its own.
What have we become? The full answer would come in time. But the name was here, defined by the crucible of sacrifice and vengeance. The one and the many had become synonymous.
Deathwatch.
The refrain was a thunder strong far beyond sound. It shook the Stilicho Tower. It cracked the air over the Imperial Palace. It rose to the sky. Towards the attack moon. It was an answer to the endless shout.
I AM SLAUGHTER, the Beast exulted.
And the warriors of many Chapters said, Fear us."
- Watchers in death

"Amon returned his attention to the woman at the front of the platform. She had started to address the crowd, the words audible to his enhanced senses, though he paid them little mind.
‘The webway was only one means for protecting mankind from the lure of Chaos,’ said Malcador, taking a step forward, eyeing the drop with some concern. ‘The Emperor thought that the best means to break the Dark Powers was to starve them of energy at the source.’
‘Mastering the secrets of the webway would have allowed humanity to traverse the stars without the warp. No warp, no Navigators, no psykers.’
‘Yet psykers are still born among us.’ Malcador tapped the side of his head, reminding Amon that he spoke to one with such abilities. His next words materialised directly inside the Custodian’s thoughts. It was not pleasant, something he had only experienced from the Emperor previously. +What would we do with all of those psykers?+
‘The Astronomican is power…’ Amon realised the meaning of Malcador’s question. ‘With the webway there is no need for the Emperor to project the light of the heavens. The void would fall dark.’
Malcador edged closer, fingers tight around his staff as he peered down to the processional far below, people still making their way to the gathering.
‘What if that psychic power was used by the Emperor rather than projected?’ Malcador shrugged. ‘If our base emotions feed the Dark Powers, what of our common humanity?’
‘The webway project failed, this is idle speculation.’
‘Not so. Not for me. Dorn wrestles with the logistics of waging war across a continent-sized fortress-city, I contend with the implications of a battle that rages over the boundless realms of the immaterial.’ Leaning on his staff, he sighed, gaze turning towards the distant speaker. ‘If we cannot stifle the gods’ power in the warp, then what better means to defeat them than to channel it away? Or perhaps given sufficient psychic energy, could the Emperor weaponise the Astronomican? Rather than light the warp, could He purge it?’
‘This discussion is a distraction. I do not understand why you came here.’
‘To see it for myself. To see faith growing, in the flesh even as I feel it in my thoughts.’ Malcador smiled but there was no humour in his eyes. ‘You see, everyone is a psyker. Everyone has a tiny connection to the warp, even you. Except the Silent Sisters, of course, and a relative handful of others. Instinct, empathy, sympathy… They are products of the soul, communicating in infinitesimally small ways with the souls of others. What if a force bound not just the powerful psykers together, but every soul in humanity?’
‘That force is faith, you think?’ Amon was not sure he could deal with the nuances of Malcador’s suggestion. It was as outside his expertise as algae harvesting or Martian theologika poetry. ‘You want to see if faith has power? Is that why you have let this folly grow so wildly?’
‘Let us call it weapons research,’ said the Regent.
‘The Emperor forbade His own worship.’
‘And the moment He makes known His will to end this, I will order the extermination of every last member of the Lightbearers and any other cult.’ Malcador drew up straighter. ‘Until that time, I am the Regent and I allow it to continue.’"
- The First Wall

"Centuries passed, then millennia, and the cities grew. As they did so the images became darker, the people more debauched. More and more power brought greater and greater wealth and luxury, and that in turn, brought spiritual corruption. He saw the eldar grow corrupt. He saw great orgies of indulgence and torchlit rallies where painted prophets spoke words of wickedness to a willing audience. One of them seemed somehow familiar. It was not anything about his appearance: it was his aura. It was the same as the daemon Janus had encountered in his last vision. It was in some strange way Shaha Gaathon or someone possessed by him. He moved through the crowds talking and preaching, hidden by potent spells from even the psychic senses of the eldar. The Harbinger of Slaanesh, come to prepare the way for the god's birth.
He saw the hidden daemon preach. Many listened, perhaps the majority, for his words were persuasive and his presence great.
A few of the eldar had some presentiment of the disaster. Some turned their faces from the dark and prepared to flee their worlds in great arks, but most stayed and so were doomed. Others, the priests who had built this temple, who also saw gathering doom, remained and tried to preach against the corruption. When this failed, they retired to its depths to forge a weapon against what was to come. Using engines of awesome power, they forged a sword that was not a sword, but a captured echo of the death force of the universe bound into the shape of a blade. Then they waited for their doom to come upon them.
The days grew darker, strange savage rites stained the streets with blood, and eldar hunted eldar for pleasure through the streets of the city. Red garbed priests rose, preaching the coming of a new god, a deity created by the eldar themselves, who would lead them into an age of ever greater wonders and life everlasting. Janus did not know how he understood what was going on, but he did. It unreeled before his eyes like scenes from a vast pageant. Over it all brooded the smiling enigmatic face of Shaha Gaathon.
There came a day when a mighty ritual was performed under the supervision of those perverse and dedicated priests, the ritual they promised would usher in a new age of even greater splendour and pleasure. He saw the faces of the crowd aglow as they watched the rituals being performed. He saw the creation of mighty vortices of energy linked between many worlds. He saw the pride and the power written on every face, and then saw the horror enter their expressions as the watchers realised that something had gone wrong.
Lightning flickered, black clouds raced across the sky. The sun's rays reddened and a blood-coloured light illumined the crowds. Janus sensed something grow. As the ritual took place, something was born: something dark and evil and terrible. From the vortices, shafts of light lanced out, striking at every eldar, extending tentacles into every soul, reaching out to grasp every being on the surface of the planet. He saw the eldar scream with a mixture of pleasure and horror as the summoned tiling drew the very life from them, consuming their souls and their bodies, reducing them to a fine powder of ash that blew away in the wind. With each death, with every soul it absorbed, the dark thing grew stronger and stronger.
The priests emerged from the shrine of Asuryan, armed with their weapon that had been so long in forging. It was a blade that glowed brighter than the sun, and was pregnant with the power of death, a blade powered by the mighty spirit engines that slept beneath the temple. They came for Shaha Gaathon, the dark prophet. The leader of the priests cut and wounded him, and the prophet vanished, fleeing beyond their reach. Filled with triumph the eldar high priest turned on the newborn god.
He struck the growing ming and wounded it, but it was not enough. The new being was too strong. It threw itself at the priests and consumed them, and they died screaming in ecstasy and horror. The few that survived snatched up the sword and were driven back within their fortress temple. They forced closed the doors, but not even the mighty seals they invoked could save them. The tentacles of the dark god reached into the heart of the temple, found them and consumed them. All save the one who bore the blade, who sealed himself into the ultimate sanctuary beneath the temple and vanished behind its spell walls.
And the day of destruction came. And so was Slaanesh born. A daemon god birthed by the dark side of the eldar soul, a composite being composed of every single life-force it had devoured. He knew now why the eldar feared and hated the Lord of Pleasures so.
His eyes snapped open and he saw that Athenys and Auric were staring at him. His mind reeled from the vision he had just seen. Not for a moment did he doubt its truth.
Was this what had happened to all of the eldar, Janus wondered? Had this scene been re-enacted on their every world? Had most of an entire race really been consumed to feed the newborn deity? He did not doubt that the answer was yes. The two eldar bowed their heads as if they had been secretly reading his thoughts and were ashamed of what he had seen."
- Farseer

"There was wind upon her skin.
She was youthful again, and free of the tank and the infirmities of age. Her steed Hamaj tensed between her legs, eager to surge forward into the landscape before them.
The dark forest lay behind. Ahead, there was nothing but golden grasses as far as the eye could see, the kind of landscape a rider could lose themselves in forever. Downy seeds brushed against skin warmed perfectly by the setting sun.
‘Come, Hamaj!’ she whispered.
The horse needed no encouragement, but sprang into a gallop straightaway, arrowing through the grasslands towards forever.
A heaven, of sorts. But it could not last. A diabolical laugh cut the sky, making it bleed. Grass wilted where the sound travelled. The earth shook. The wound in the sky spread its bloody lips, opening up on a vista of madness, an ocean of energy where monsters waited to devour her.
‘Stop!’ she commanded.
But Hamaj did not heed her, and plunged onwards. The ground shook and began to break into fragments. Soil frittered away into multi-coloured vapour. Grass launched itself at the growing rift like arrows loosed. An invisible force pulled at her soul, dragging her towards the waiting maelstrom of sharp eyes and teeth. Hamaj whinnied in panic and fell into the yawning nothingness. The last parts of the prairie vision evaporated, leaving her alone.
Otherworldly predators circled, ready to tear her to shreds.
Mohana Mankata Vi screamed.
This was the reality of the warp. This was what the Imperial Truth hid. At the last moment, she felt utterly betrayed, and understood finally why the traitors had turned.
Wide-winged things with rasping mouths dived at her through looping whirls of impossible colours. She floated helplessly. Through will alone she shifted herself aside from a swooping beast. Its razored fins caught her, and her soul’s arm bled light.
The creatures turned, excited by the scent of corposant upon the empyrean’s current, and dived.
She closed her eyes, wishing it all to be over.
A great song played. The loudest war-horn she had ever heard blasted across the non-space of the warp, and foundry heat beat at her back. She opened her eyes to find herself surrounded by a golden light, and the creatures fled before it.
Trembling, she turned.
A vast being filled eternity. She had the impression of a human form, though the entity was too large for a mortal eye to encompass. Its blood and bones were grinding cogs, its thoughts living streams of plasma, its eyes lenses the size of galaxies.
An iron door appeared in the maze of machinery in front of her. She looked up, searching for a face, and saw a shining entity looking back down that turned from flesh to light to mechanism and back.
Through the door radiated the familiar, plasmic warmth of Luxor Invictoria’s reactor. She sensed its machine soul, more apparent to her now, not almost alive but truly living by the grace of her Machine-God.
A voice spoke within her, beautiful as the finest singer, grating as the mightiest machine.
While there is service, there is life, it said. It is time.
Mohana Mankata Vi passed through the portal, where for one last, ultimate time, she joined with the spirit of the Titan."
- Titandeath

>>927839

В Робаута попали ещё раз, теперь в левое бедро. Боль была такой силы, что он подумал, не сломана ли тазовая кость. Ещё два болта пролетели слева, меньше чем в ладони от головы.
Задыхаясь от боли, Мстящий Сын стремительно перекатился за стол, пытаясь укрыться за гранитной громадиной от неумолимых болтеров. Каменные осколки и обломки разлетались после каждого пламенного взрыва. Передняя сторона и крышка стола быстро стали похожи на покрытую кратерами поверхность луны. Один из нападавших запрыгнул на него, собираясь выстрелить через край по укрывшемуся примарху. Жиллиман встретил его, сжав силовой меч обеими руками, и рассёк колени убийцы. Враг рухнул как подрубленное дерево. Одна нога так и осталась стоять на столе из-за веса ботинка.
Жиллиман чувствовал, как по измятому и пробитому доспеху струится кровь. Он чувствовал, как она бежит из разорванной кожи на лице и шее. Он слышал, как дворцовая стража выламывает двери высокого зала.
Они не смогли открыть их — ни личные, ни общие. Получается, что убийцы принесли с собой системный глушитель. Продумали всё заранее. Умны. И, несомненно, изобретательны.
Это не озлобившиеся недовольные ветераны и не испорченные варпом маньяки.
— Кто ты? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Жиллиман. Его голос прозвучал тихо из-за оружейного дыма и болезненных спазмов.
В ответ полетело ещё больше болтов, разрывая кольцами повисший в воздухе фуцелиновый дым. Примарх рухнул ничком. Болты врезались в разрушенный стол и высокие окна за ним, по бронированному стеклу побежали паутины трещин. Упало несколько штор. Их примеру последовала картина на стене, чья рамка раскололась об пол. Опрокинулся шкаф с книгами, которые просыпались лавиной бумажных и кожаных переплётов.
Скольких он убил? Пятерых и ещё одному отрубил руку. Осталось пять? Сколько их нужно, чтобы прикончить его?
Примарх осмотрелся.
Ультрадесантник, которого он поверг на столе, лежал на спине и ещё шевелился. Кровь уже не хлестала из обрубков, но ковёр рядом с ногами пропитался и потемнел. Предатель медленно поднимал болтер, целясь в Жиллимана.
Робаут перекатился и пригвоздил убийцу к полу силовым мечом. Враг несколько раз сильно дёрнулся и умер.
Примарх вырвал болтер из его смертельной хватки. Как и тот, что дал ему Прейто в ночь появления Дантиоха, этот казался для него скорее пистолетом. Вот только держал он его в руке без перчатки. И из руки текла кровь.
Он слышал, как оставшиеся убийцы гортанно переговаривались закодированными словами, рассыпавшись веером вокруг разбитого стола, чтобы прикончить жертву. Он не понял, что они сказали. Это не боевой жаргон Ультрадесантников.
Но это не важно.Действуй. Просчитывай всё. Реагируй.
Их переговоры сказали ему очень много. Стало понятно, где они. Звуки и углы отражения. Даже не видя врагов, он знал, что двое обходят стол слева, а один справа.
Жиллиман двинулся влево. Выглянул за стол и выстрелил. Первого убил точным выстрелом в голову. В воздухе повис красный туман. Второго двумя выстрелами в грудь.
Что-то врезалось в него сзади. Он широко открыл рот и тихо взвыл, когда почувствовал острую холодную рану — гладий рассёк броню на спине и вонзился под рёбра. Там и остался. Застрял. Примарх стремительно развернулся и изо всех сил ударил левой рукой в перчатке мечнику в лицо.
Ультрадесантник завертелся в воздухе. Летя вверх ногами, он врезался в окно лицом. По стеклу побежали трещины, но оно выдержало. Убийца тяжело рухнул на пол.
Робаут повернулся, чтобы отследить последних врагов. Проклятый клинок так и торчал в нём. Он…
По крайней мере два болта попали в левый наплечник за ухом и взорвались. Он почувствовал, как от ударной волны голова резко дёрнулась вправо. Он почувствовал жар и дикую боль. Он почувствовал вкус крови и фуцелина. В ушах звенело, взгляд затуманился.
Он упал. Он не мог подняться. Он прислонился к столу или упавшему стулу.
Он ничего не видел. Выстрелил вслепую. Бесполезно. Выстрелил ещё раз.
Он почувствовал клинок у горла.
— Смерть лже-Императору, — произнёс голос, принадлежавший, как он предположил, Эониду Тиелю.
— Позволь мне умереть, зная кто ты, — прошептал Мстящий Сын.
Смех.
— Ваш убийца.
— И всё? Кто ты?
— Я — Альфарий, — ответил Тиель.
Значит, отвратительные слухи о предательском притворстве и ложных намерениях на Исстване оказались правдой. Для Альфа-Легиона все средства хороши. Обман, с которым покушение воплощали в жизнь, и безупречная конспирация. Да, это имеет смысл. Жиллиман никогда не испытывал военного уважения к неуловимой трусливой тактике самого молодого легиона, но это просто превосходно.
— Есть одна вещь, которую ты должен извлечь из происходящего, слуга Альфа-Легиона. Когда ты должен убить примарха, и он оказывается в твоей власти, не трать время, отвечая на вопросы, если у него в руке болтер.
Мстящий Сын выстрелил в упор. Сила удара отбросила “Тиеля”. Клинок убийцы оставил глубокую царапину на обнажённом горле примарха. Пошла кровь.
Он поднялся, пошатываясь. Замутнённое зрение начало возвращаться. Он увидел последнего убийцу — того кому отрубил руку — враг полз по полу высокого зала, пытаясь найти болтер.
— Хватит, — сказал Жиллиман и выстрелил в затылок. Затем опустился на колени и понял, насколько сильно устал.
Несколько секунд спустя Инвикты, наконец-то, ворвались в главные двери.

"I fear what I have seen, the primarch wrote. My visions plague me with darkness. So little of comfort can be gleaned from them. The consequences of our victory are dire indeed, as I have described in these writings, and yet there are some things I cannot bring myself to record, visions so dark that they fill my heart with despair.
The dreams of my father are dead, that is certain. Long aeons await of war and suffering that would break the heart of the Emperor to perceive. He never showed any sign that He saw the dark future advancing towards us. Does He know? I cannot credit that He does not. My gift of foresight – if gift it can truly be named – descends from His, and His is more potent than I can conceive. Time and again I have asked myself, did He always know, and did He foresee all that has come to pass? Or was He, like me, taken unawares? The brighter future I once saw has been burned to ashes and a second, rotten potentiality raised in its place. I curse you, Horus, I curse you to the end of days.
I have written too often on these matters. I still cannot divine the answer. I shall instead write down my dream of last night. This brought some comfort to me when no comfort ought to be expected, and is thus worthy of record.
Dante unrolled the scroll, exposing the next page.
There shall come to pass days of great darkness, when mankind is diminished and all the lights of the world shall be extinguished, and the final scraps of hope torn away. I dreamed I was upon a plain of black sand studded with diamond stars. In the dream there was a great hunger that pervaded all time and space, a more terrible and consuming appetite than the thirst that dogs my sons. It rose from the east of the night, and swallowed the moons of Baal that coursed across the unfamiliar sky. Before Baal Secundus was consumed, a bright light flashed upon it and sped away, outpacing the shadows.
The hunger spread rapidly, bloated by its meal of my home. Fortified by the blood of Baal, the formless hunger took shape, becoming a ravenous dragon that consumed the stars in great mouthfuls, until the only light was the memory of their glory, trapped in the diamonds on the sand. As the last star was eaten, the hellish Octed of the traitors burned through the western sky, writ in fire on the starless void. Then this too went out, and I was alone in the dark.
Shadows swirled and parted. The vision lost its disguise of metaphor, and I looked upon a scene that may be a true echo of the future. I saw my father. Ruined. Broken. I knew it was Him, though His body was little more than a corpse, for I could feel His mind. His power was much reduced in potency, and I could feel no sense of consciousness there, merely raging, ungoverned power that threatened to obliterate my sleeping mind. This living corpse of my father was trapped in machinery that fed His soul the essence of others. I do not know if I should commit this to paper, even in my private writings. He cannot ever know of this fate, if He does not already. Or is He aware, and makes this choice between that life in death and the utter destruction of mankind? If so, my respect for my father grows.
As the guns of the Warmaster pound at the walls of the Palace, perhaps this miserable reality is the best that can be hoped for. Perhaps this is what I must die to ensure.
The hunger came for my father. The puppets of the Dark Gods clashed with the hunger for the pleasure of killing Him. There was a warrior in gold before the throne, surrounded by my father’s Custodians and other heroes who, mighty though they were, paled next to the lords of our days. There they fought, and there they died. The vision ended as the devourer of flesh and the devourers of souls closed in on my lord and creator. There was despair only, despair and more despair. But before I woke something more. I sensed stirring in the warp, and the touch of my father, His mind made anew, and the knowledge that all might be well.
As I am fated to, so too did this golden warrior lay down his life to protect my father. The precious seconds he bought with his blood could change everything, or they could change nothing. Maybe the vision is false. I pray the future is mutable, and so it has proved in the past. All but the moment that draws near, the reckoning when I must face my brother. That I cannot avoid.
I do not know who this golden warrior was. He appeared similar to my Herald, and I saw my own face depicted upon his mask, but he was not me, and he wore a form of armour I do not know. It is certain that he was one of my sons, and whether his sacrifice will prove to be in vain or not, I know this: that he was a noble warrior, true and purer than any of his age, and I love him for that, for it means that my works for the Emperor, at least, have not been undertaken in vain, and that my unavoidable death might also prove fruitful.
The entry ended.
The commander sat back in his chair, the ancient rosewood creaking with the shift in his weight. He did not recall the first time he had the notion that the warrior was him. Others assumed it was the Sanguinor, but Dante was convinced it was not. He had dismissed his thoughts as vainglory, and sought penance.
His discomfort at casting himself as this great saviour grew every time he read the scroll. The compulsion to read it only grew in tandem with his conviction that Sanguinius had been describing he, Dante, nine thousand years before he had been born.
Maybe he was like Sanguinius, facing his own certain end, searching for hope in a cruel future. But even that comparison was arrogant.
He let his eyes wander over the priceless volumes of his librarium. Could it be that the primarch had foresight of the Devourer? That passage had mystified and worried Dante for centuries before the tyranid threat emerged. When the scale of the threat became apparent, he had known what the primarch saw. And now Abaddon struck out from the Eye of Terror. The likelihood that he was the warrior in gold increased.
He fretted over what he should do. Should he emulate his gene-father and rush to face his fate, or should he try to defy it? Would seeking to hasten the event lead to disaster? Was it only resistance to the bitter end that would make Sanguinius’ vision come true?
There was only one answer to that question. He let his mind wander. He imagined himself dying in the face of impossible odds. Such daydreaming was his only indulgence, and more restful than sleep.
The relief death would bring to him… How he anticipated it more eagerly every year.
He must wait. He must fight. Dante would never allow himself to give up to any enemy, least of all despair."
- Dante

"Before she could commit to the act, soft, feminine laughter issued out from beneath the Iconoclast’s mask. The porcelain sheath parted into quarters and retreated back off the face beneath.
I swear I will tear off the Iconoclast’s mask and see the heretic’s true face before I deliver the killing blow. Miriya’s vow echoed in her memory; but here the traitor was revealing itself of its own accord.
It was a human face beneath the white covering, a woman’s face. Scarred and florid with the rush of blood, but an aspect that Miriya knew. Severe green eyes. Ash-blonde hair. It was Oleande’s face.
‘What trick is this?’ spat Miriya. ‘Your mockery is meaningless, traitor! Whatever face you hide behind, you will still die!’
‘I’m not hiding, Miriya,’ said the Iconoclast. ‘And it is no trick. Is it?’ She looked down at the Battle Sister pinned to the ground. ‘The only falsehood here is her.’
‘Lies,’ coughed the Sister of the Valorous Heart. ‘Avert… your eyes. The daemons take on many forms…’
‘No trick,’ repeated the Iconoclast, becoming angry. ‘I am no daemon, not yet.’ She reached for the hilt of the other sickle sword and gave it a twist, causing the woman on the ground to cry out. ‘I am Oleande. I always have been. This one gave up her name to steal mine. So that none would know. So that the lie could never be seen.’
‘No Sororitas has ever fallen.’ Miriya said the words before she could stop herself. Could it be true? The possibility sickened her on a level she thought impossible to contain. ‘I knew Sister Oleande! She would never give herself to the Ruinous Powers!’
‘Fool,’ said the Iconoclast. ‘Liar.’ She tapped her head. ‘Think, Miriya. Didn’t you wonder how it was my army could stay one step ahead of you for so long? Didn’t you ask yourself how I could know the tactics of the Sororitas so well?’ She let out a sigh. ‘Remember the woman you fought with at the Icarus Front. You saw me. Even if you never wished to admit it, you saw how much I loved the cut and the kill.’ She made a deep, purring growl. ‘And after a while, the faith and fire our rancid corpse-emperor gave me wasn’t enough. I wanted more. I wanted blood and skulls.’ She leered at Miriya, her violent desire leaking into every word. ‘Khorne answered my need…’
Miriya watched her lick the congealing blood off her sword and all doubt melted away. ‘Is it so?’ She asked the question of the wounded woman on the ground. When she didn’t answer, Miriya went on. ‘Tell me the name of the Repentia who perished on the twenty-seventh day at Icarus,’ she demanded, her voice rising. She felt betrayed. ‘The one who saved the rest of us from a krak grenade. Oleande was there! She lit a candle in the name of the honoured dead that night!’
‘I do… not recall!’ spat the Battle Sister.
‘Her name was Adessa,’ said the Iconoclast, and part of Miriya’s spirit died to hear the truth spoken by the heretic. ‘Your Sister died in agony, but fear not. The Lord of Rage embraces such endings.’ She pointed at Miriya. ‘You wept for her, I remember. So soft then. But not so now. I think you hear the same clarion that I did. The rage, coming close to the surface.’
‘No.’ Miriya shook her head, turning inwards, concentrating on the Emperor’s Light, grasping for it. ‘No.’
‘You think I am the only one to fall?’ The figure in white laughed and the harsh sound cascaded off the broken walls. ‘The only one who willingly burned her oath for greater power? You know better than that, Sister Miriya. After all, it is your Order that carries the stain of being the first to give up a daughter to the Eightfold Path!’
‘Do not… speak the name!’ The wounded Battle Sister coughed up blood as she shouted out the words.
‘Sister Superior Miriael Sabathiel!’ shouted the Iconoclast. ‘She of the Order of Our Martyred Lady! Given unto the embrace of the Lord of Dark Delights, and such a waste too…’ She shook her head sadly, mockingly. ‘As callow novices we were taught that no Sister ever falls, but Sabathiel is known. She is the cautionary tale. How do you square that circle, Miriya? None fall, yet one fell? How does it feel to know you are lied to?’
She reached for an answer and could not find one. The Iconoclast – Oleande – saw it in her eyes and smiled.
‘Sabathiel was only the first. She built her own war band out of pious Sisters she enslaved herself from Order of the Argent Shroud, much to their shame… And then there were the others, quietly killed and cut out of history… Or replaced. Like me.’ Oleande strode back to her wounded double and glared at her. ‘All to protect the great lie of the Adepta Sororitas, to shield its brittle heart and soul from the shattering truth of Chaos!’ She drew back and spat in her own face. ‘You see before you the blood-soaked shame of the Valorous Heart. So humiliated they were by my defection to the true gods that they made this lie. Took a Sister and gave her my aspect, so that none would know. And they’ve been following your crusade ever since, Miriya. Waiting for this moment to come and end me. To seal the secret forever and burn out the indignity that is the heretic Oleande. The Iconoclast who dared to disown them.’"
- Heart & Soul

По правде, все лорды за столом кипели от негодования, ведь очередной пир означал, что Зандрех снова добился почёта и славы, а они так и не смогли убрать его. Немесор, само собой, пребывал в блаженном неведении, искренне считая присутствующих друзьями и приятелями и полагая, будто на пыльном блюде перед ним лежит свежее мясо. Но в реальности симпатии к нему отсутствовали, равно как и яства на тарелках. На этом странном торжестве присутствовали только призраки.
Обирон уже собирался сделать вывод, что самый несчастный в комнате это он, поскольку долг не позволял ему ускорить собственное восприятие времени и пропустить опостылевшие речи, как вдруг тихий, сдавленный звук привлёк его внимание к креслу, за которым он стоял.
«Ах, да, — сказал про себя Обирон. — Всегда есть кто–то, кому хуже». В данном случае этим кто–то был имперский губернатор. Зандрех взял его в плен, когда пал капитолийский шпиль, и, думая, что это некронтир, настоял на том, чтобы с ним обращались как с почётным гостем, пока неприятель не выплатит за него выкуп.
Человек был вне себя от страха. Он никак не мог взять в толк, почему его не убили и зачем его пригласили на голодный пир с громадными железными упырями, говорившими на языке, который он не надеялся понять. И вот теперь, когда один из сновавших в округе скарабеев проявил к нему интерес, щёлкнув жвалами на пустой тарелке, несчастный смертный окончательно свихнулся. Обирон мог бы пожалеть эту тварь, не будь она жалким вредителем.
— С вами всё в порядке, добрый муж? — поинтересовался Зандрех, сделав паузу и повернувшись к губернатору. — Жуки немного переусердствовали, убирая за вами объедки, да? Ха! Не обращайте на них внимания, старый Зандрех не откажет вам в хорошей пище… пусть вы и плохо показали себя на поле брани.
Будучи не в состоянии разобрать слова Зандреха и видя перед собой только сердитый железный труп с горящими глазами, губернатор смертельно побледнел, и обонятельные датчики Обирона сообщили ему, что человек опорожнил кишечник. С такой частотой билось его сердце, что варгард задумался, не умрёт ли это существо прямо тут без всякого стороннего вмешательства. Зандрех между тем продолжал, слишком поглощённый своей речью, чтобы долго размышлять о странном поведении гостя.
Когда риторика Зандреха грозила растянуться уже на третий час, пришло спасение, откуда Обирон не ожидал: в орбукулюме зала возникла проекция. Просмотрев список межузельных получателей, Обирон удивился значимости сообщения — на нём стояли печати Мандрагоры, коронного мира. Послание могло исходить только из одного источника: от самого повелителя бурь Имотеха.

"Fabius hesitated. ‘As I said, I have made many errors. Pride has prevented me seeing opportunity. The Black Legion is one of the largest organised military bodies in the Eye. And Ezekyle, whatever his other faults – and they are many – is a pragmatic soul. I have things he needs. In return, he might well send me a few warriors.’
Skalagrim frowned. There was something Fabius wasn’t saying. And the thought of reaching out to old comrades wasn’t a pleasant one. ‘Or he might laugh while the drukhari flay you to the bone.’
Fabius shrugged. ‘Either way, you will deliver a message for me. Use your contacts among his forces to ensure your safe passage.’
‘Are you mad?’
Fabius looked down at the flowers that crept across the nearby vines. ‘Madness is a matter of perspective as well as context. The actions of a lunatic may well prove sane, when viewed at a distance.’
Skalagrim growled deep in his throat. ‘The question was rhetorical. I know you’re mad. But what I do not know is when you crossed the line from mad to suicidal.’
Fabius turned back from the flowers. ‘I am tired of running. I ran from Terra. From Arden. From Harmony. From Urum, Lugganath and Solemnace. I have spent my life running from the knife. Running from the stone.’ He crushed the blossom. ‘The running ends here. My story ends here, for good or ill.’
Skalagrim stared at him. ‘So you’d send me to my death as well?’
‘You are the one person he will not kill.’ Fabius looked at the other Apothecary. ‘Abaddon is many things. But he is not a fool. You are an experienced Apothecary – trained by my hand, no less. Something his Black Legion is in desperate need of.’ He paused. ‘How’s your omophageac reflex these days?’
He gestured, and a vatborn shuffled forward, bearing a heavy cryo-canister on its back. Fabius retrieved it with one hand and tossed it to Skalagrim.
‘This is my brain – or, rather, a cloned facsimile. It has been uploaded with all of my knowledge, as of the last few weeks.’
Skalagrim stared at it. ‘What about–?’
‘No. No wraithbone. No secrets. No traps. Just neural tissue, for your private consumption. As a further sop to Ezekyle’s ego, I will send you with a quarter of the gene-tithe I secured from Solemnace.’
Skalagrim’s eyes widened. ‘What?’
‘Pure gene-seed. And the knowledge to make the best use of it. I suggest cultivating it as a base for cloned tissue, but I leave the decision in your hands.’
‘Why do this?’ Skalagrim asked.
‘I should have thought that was obvious. Win or lose, I will require allies. Protection, even. All that I have built over these last centuries is sand and the tide is coming in. Once the waters have receded, I will need to rebuild. I will need… help.’
‘The warmaster, you mean.’
‘Possibly. And with you, I will have a voice in his camp. He will owe me a debt, however small.’
Skalagrim frowned. ‘Do you think I’m a fool?’
‘Yes. Why?’
Skalagrim shook his head. ‘Do you think I don’t see what you’re doing? You’re sending us all away. Why?’
Fabius was silent for a moment. ‘Do you recall Prospero?’
‘The world?’
‘Yes. When Russ and his curs burned it, a wealth of knowledge unequalled in the galaxy burned with it. I have always held that Magnus’ greatest sin was not what he did to his sons, or to his world, but that he allowed the Space Wolves to erase all that wisdom from the universe.’ He fixed Skalagrim with a hard stare. ‘I am not Magnus. The knowledge I have gathered, it will live on. In you and the others.’
Skalagrim laughed. ‘That is the most idiotic thing I have ever heard you say.’"
- Manflayer

–В конце боги Хаоса будут пировать твоей душой, - сказал Мардук. - Ты уже потерян, но не осознаешь этого.

Эльдар выпрямился, его мертвые глаза уставились на Мардука. Словно призрак он прошел по комнате и встал перед Несущим Слово.

–В конце все мы потеряны, - сказал эльдар, поднося острый палец к щеке Мардука.

Первый Послушник не дрогнул от касания, хотя по его лицу заструилась кровь. Нет, он ухмыльнулся, его горящие глаза уставились в мертвое лицо эльдара.

–Твоё время придет раньше, чем ты думаешь.

–Это пророчество? Человечек, ты пророк?

–Я гораздо выше человечества. Я Мардук, Первый Послушник 34-го Великого Воинства XVII легиона, Несущих Слово, благословенный Лоргаром. Я не пророчествую, инопланетная мразь. Я обещаю.

Мардук зашипел, когда в его животе вспыхнула боль. Его плоть крест-накрест разделили два длинных пореза, рычащий Первый Послушник потянулся, чтобы посмотреть на чудовищного хирурга. Без сомнения, крепления с головы были убраны для того, чтобы он видел работу эльдара. Его кожу оттянули, толстый черный панцирь, имплантат, позволяющий напрямую подключать к его телу святые доспехи, разрезало лазерное устройство.

Парящее под потолком биомеханическое существо потянулось тонкими лапами, вонзив каждую в уголки пореза, а затем мучительно растянуло порванный черный панцирь, чтобы открыть его брюшную полость. Похожий на призрака эльдар начал щупать органы тонкими пальцами. Грудную клетку Мардука ещё не вскрыли, но это было только вопросом времени. Первый Послушник видел, как эльдар извлекал органы из двух его братьев космодесантников, искусно сохраняя жертвам жизнь при помощи внешних заменителей. Потребовалось много времени, чтобы разрезать черный панцирь под кожей грудной клетки, но инструменты мерзкой твари были действенны.

–Меня не интересует твоя смерть, - произнес мучитель, погруженный в свою работу. Мардук чувствовал, как пальцы ксеноса копаются в нем, ощупывая его усовершенствованные органы. Ощущение было неприятным, но он сконцентрировался.

–Если ты не убьешь меня, то какой будет боя судьба? - спросил Мардук притворно слабым голосом.

Проклятый хирург не остановился, на мгновение Первый Послушник решил, что он не ответит, но вот эльдар заговорил.

–Когда мы вернемся в Каморраг, - сказал ксенос, но Мардук не узнал название, - твой савайаефоф, твое… пламя души… высосут из твоего тела. Твою сущность отдадут владыке Векту, чтобы он сделал с ней то, что захочет. Твой савайаефоф горит ярче, чем у остальных твоих собратьев. Скорее всего, владыка Вект вберет его в себя. И тогда ты будешь полностью поглощен, а Та Что Жаждет оставит его в покое на ещё немного времени.

–Извлечение души, - продолжал эльдар, - поразительно болезненно. Уже испытанные тобой муки будут ничем, я могу растянуть этот процесс на недели.

–А что если я до этого умру под твоим скальпелем? - спросил Несущий Слово.

–Мой повелитель будет недоволен, - просто ответил эльдар, словно разговаривая с имбецилом.

–Значит, твой владыка будет очень недоволен - усмехнулся Мардук, и его основное сердце остановилось.

Вспыхнули мерцающие руны, разгоревшиеся в воздухе над остановившейся грудью Мардука, а угольно-черные глаза гомункула тревожно на них уставились.

Взмахом окровавленных пальцев он стер их, а затем включил другое устройство, быстро изучая результаты диагностики. Вторичное сердце мон-кей не могло работать, когда остановилось более крупное. Его пациент был мертв.

«Нет!!! Этого не может быть…» Он задрожал. Сердце пациента не могло остановиться, если существо не контролировало его деятельность, но как это могло бы делать такое низшее существо!?

Появились новые сверкающие руны, парящие в воздухе над телом мон-кей, а Рхакаиф нахмурился, посылая быструю мнемокоманду низшему талосу, парившему над столом. Паучьи ноги существа нервно задергались, оно ощущало недовольство своего владыки. Его пациент не дышал…

Рхакаиф воткнул шприц в шею космодесантника, а затем бросил опустевшее устройство на парящий поднос и взмахом руки подозвал регулятор дыхания. Низший талос опускался над столом по мнемо-команде Рхакаифа, сводя свои передние лапы вместе. Голубые электрические искры заметались между двумя руковлезвиями, по приказу гомункула существо коснулось кончиками лап груди пациента.

Тот вздрогнул, его тело выгнулось от прошедшей энергии, а рунные отображатели сообщили Рхакаифу, что два сердца вновь забились. Но два мгновения спустя они остановились вновь, а гомункул понял, что существо не дает себя оживить.

Рхакаиф махнул рукой, и дополнительный электорошокер появился из под стала, подлетев к его боку. Не имело значения, что существо пыталось себя убить. Не ему было выбирать. Гомункул оставит человечку жизнь, хочет тот этого или нет.

Низко склонившись над безжизненным лицом пациента, Рхакаиф зашептал на грубом языке мон-кей.

–Ты не спасешься от меня так легко, - прошептал он, - и заплатишь за такое неуважение.

Внезапно мертвые глаза пациента моргнули, а его основное сердце громко заколотилось. Рхакаиф отшатнулся, поняв, что одурачили, но он был слишком медленным. Зубы мон-кей сомкнулись на его шее.

"She started crying, sobbing between exclamations. ‘It will hit us. Send us away from the hole. Void-cursed! So close. So far.’ ‘Can you move us through it?’ Aeschelus asked, addressing the question to anyone that cared to answer. He checked on Fedualis. Sweat streamed down the astropath’s wrinkled face, each bead a glistening drop of molten gold. ‘Geller field absorbing most of the output,’ said Praxam edes. ‘Kosa was right.’ ‘Incoming shock wave,’ warned Qurius. ‘Hitting us now.’ A sudden throbbing rumbled through the ship. The throb turned to a lifting surge, a swell that was felt inside the mind rather than by the body. ‘We’re being carried away!’ wailed Kosa. ‘No!’ roared Aeschelus. It felt as though the Ithraca’s Vengeance was pitching sideways, flung back across the warp, though his rational mind knew such a thing was entirely a construct of his imagination. Waves of psychic force lashed at the Geller field, sounding alarm chimes across the stations.
Inspiration struck as the captain watched amber and red lights spreading over the Geller field displays. He charged across the strategium, barging Neme tus aside when the lieutenant failed to clear the way. Without a second thought for the dazed lieutenant, Aeschelus opened the runepad cover on the emergency shutdown. He punched in the deactivation codes. Sirens wailed from prow to stern along the ship, warning of the Geller field collapse. ‘Are you insane?’ roared Admonius, stomping towards the captain. ‘We can ride it!’ exclaimed Praxam edes. ‘Warp engine has traction, ready for translation.’ ‘No!’ Qurius’ injunction was a shriek. ‘We will be sheared apart if we translate.’ Before the captain could issue any further orders, he felt a coldness sweep through him. A whisper flowed across the strategium, bringing gasps and cries from the human crew and mutters of discontent from the Space Marines. Everything was swallowed by a deepening twilight. The air fogged with purple and green and leering faces danced across the dead hololith screens. ‘Warp intrusion,’ shouted Admonius, his tempormortis flaring with pale light as he raised the ceremonial hourglass like a lantern. ‘You have doomed us, you fool!’ Flitting shadowlights moved through the walls and terminals without hindrance, forming brief figures and bestial shapes. They spiralled around Fedualis, fanged maws wide, claws glinting with golden light. One ghost passed directly through Aeschelus, its mouth emerging from his chest, a twitching serpent tail lashing past his nose before it disappeared.
He felt terror.
Not his own; he was biologically incapable of such a depth of dread. Like hearing an echo rather than a spoken word, he felt panic and horror secondhand, catching its wake from the apparitions that flooded across the strategium. Infected by this malaise, some of the human crew screamed and wailed, falling to the floor or burying their faces in their hands.
Pure fear.
Not mortal fear. The dread of immortals. The collateral emotion of fleeing warp-entities. This was no attack, it was a stampede.
Given movement by the inflowing warp-stuff, Aeschelus’ thoughts fired quickly again, the link between body and soul briefly restored. He understood in a moment that the stillness had becalmed the creatures of the warp every bit as much as the ship. Given sudden form and motion again, the Neverborn filth were fleeing for survival, trying to escape the zone of warp silence."
- Indomitus

Забирайте: достаточно только взбаламутить варп, например, активацией варп-движка в материальной вселенной в зоне контра-астромантического поля, и сразу начинают дзиманы лезть.

"Her body was dust. Less than dust. Her particles returned to the great cycle of the cosmos, her soul set free from the woes of mortal concern. Yet Zozar was trapped in this realm of life, and while life persisted he could not know peace. It had been hard to find her among the newly created ranks of the necrons. The mass transference had seemed an impossibility when Szarekh had first conceived of it, but the lies of the sungods had settled deep in the king’s heart and he would not be swayed. Zozar had seen how fragile life could be under the unforgiving, dying sun of their world and had been numbered among the first volunteers to lend his scientific intellect to the cause. How vain they had all been, and how naive in their vanity.
He flexed beweaponed extremities and looked at the fortifications raised up before his army. A prison.
His army?
He had been an engineer, and creator of dams and lifting machines and bridges. When had he learnt of war?
Zozar had become a hunter at first, desperate to be reunited with his wife and children. He had never found the young ones – lost somewhere in the innumerable, mindless phalanxes of warriors that had speared the expansion of the dynasties across the stars; resurrect ed so many times they had been processed out of existence. It was probably better that they remembered nothing of playing in the gardens and climbing the north side of the pyramid. Better that they were soulless, dreamless tools of war than know what they had become, like Zozar.
His wife he had found after seven days. She was one of the ones that had fared worst, her connection to life, her soul-strength so powerful that the transference had driven her insane. She had the artificial body of a queen but her thoughts were locked outside of it, wandering in the bright orchards of her mind, staring at softly lapping seas on golden sands only she could feel – yet knowing the agony of loss, her brightness dimmed, a sun behind the cloud of what had happened.
He had known then that he could not live with the burden of what he had done, what he had helped take place. So many millions of souls destroyed, replaced with facsimiles of life. Looking at her, seeing the puppetry of her body wrought in silver and gold, Zozar had joined her in madness. He had broken her form and smothered her resurrection field, the misery of it stripping away any last vestiges of honour or compassion. He tried to kill himself but awoke again in a freshly forged body, reincarnated in an exact replica.
Zozar had known then that it was only by eradicating all sentient life, by filling the neversea with the souls of all mortal things, would he finally be delivered from his living prison."
- Indomitus

"Guilliman looked down again at the host, multiplying the contingent by the Zar Quaesitor’s numerous holds. Cawl watched him, a sly look on his aged face.
‘I calculate there to be twenty-four thousand Space Marines here. Are there more?’ said Guilliman eventually. ‘These are not all?’
‘All? All!’ Cawl laughed uproariously, three voices emerging from his voxmitter, layered over one another. ‘This is only the tip of the proverbial iceberg, my dear Roboute.’
Cawl was habitually overly familiar with the primarch. His lack of respect annoyed Messinius, and strengthened his doubts.
‘The ships I brought with me contain five thousand warriors each, all currently asleep,’ Cawl went on. ‘Upon Mars many times these numbers still slumber, and in other places. I was careful to cache them away, you see. Some envy me so much they want me dead, and all my works burned! Can you believe that?’ He affected a wounded air. ‘These here are merely my demonstration models, enough to make a sufficient impact, I hope, on you, and my esteemed Lords of Terra. Enough to begin your war, but I assure you I also have enough that you might finish it.’
Guilliman looked upon the archmagos again.
‘How many are there?’ he asked.
With great relish, Belisarius Cawl told him.
In that moment, the history of the galaxy changed forever."
- Dawn of Fire: Avenging Son

"Guilliman looked around the hold. For the first time, Messinius saw him surprised, genuinely so, and yet he knew Primus was right. Guilliman had expected this and had factored it into his calculations. He was using his own emotions for political gain.
‘You have served the Emperor like few ever have, Belisarius Cawl.’ Guilliman turned to face the delegation. ‘This is what I brought you to see, my lords, this culmination of orders given ten millennia ago and exceeded in every way. Not since the Great Crusade has such a force been available to us.
‘The Emperor had a dream,’ he said. ‘To unite all mankind in peace and prosperity. To ensure every human being could live a life unspoiled by the fear of xenos oppression or the thirsts of Dark Gods.’ He glanced down. ‘I have lived twice. In my first life, I was naive. I did not see what the universe truly was, that this realm of matter we inhabit is but a part of things, not everything. That the wars of the spirit are as important as the wars of flesh and blood. I have paid for that ignorance many times over. It was a residue of that ignorance that led me to preserve what little we could salvage from the wreck of the Horus Heresy rather than tasking my brothers with making something new.
‘I return to find my efforts were insufficient, and that humanity suffers because of my lack. For that I beg your humble forgiveness. I swear to you all, here and now, that I shall atone for those errors. That I shall put right my mistakes. Now is not the time to dwell on what has been lost, or what might have been, or yearn for what we briefly touched in those times you call the Days of Wonder. The time has come not for preservation, but for advancement of the human cause. No longer shall we live like frightened rats in a crumbling museum. An age of terror has descended, a night to rival the terrors of the Age of Strife. But there is light in the darkness. We shall prevail. We shall push back the dark and retake from it what is rightfully ours, not from yesterday, or ten years ago, or a thousand, or even from the time your Emperor walked among you, but before, when humanity ruled the galaxy, in the High Ages of Technology, and all feared us. When there was peace, and prosperity. It is this I shall restore. As the Emperor almost succeeded in doing, we, together, you and I, shall once again try, and we shall succeed!’ He flung out his arm towards Cawl’s Primaris warriors. ‘Terra has its armies. Our fleets gather. Let the enemies of the Imperium quail. The days of darkness are over.
‘The reconquest of the galaxy can begin.’"
- Dawn of Fire: Avenging Son

"‘Come now, historitor, you need to observe this, for your records.’
Fabian hurried to join him. He pulled a notepad and an ink pencil from his belt pouch.
‘Fleet Primus,’ said the primarch. ‘We sail for Gathalamor, to take the warp gate there. At the Machorta Sound, we have had our first victory. Fleet Tertius has destroyed a large enemy force and prevented an attack into the heart of the Segmentum Solar. But there will be many battles to come. Thousands of them, and if we win them all, we may not win the war.’
Fabian wrote all this down in cramped shorthand.
‘But I tell you, Fabian, though I am a relic of another age, and my brothers are all gone. Though I am opposed, and the sky itself is wounded, I will fight to the last breath. I will push the enemy out of Imperium Sanctus. I will do the same to whatever lies beyond the Rift, and bring order to the galaxy again. I will do all in my power to see that the Emperor’s dream is not forgotten, and the nightmare that has taken its place is ended. One day, Fabian, perhaps you will write similar words to those of Sindermann, you too may pen “I was there” in pride.’
The returned and sainted primarch stared out over the force he had built, past the long convoys of ships arrowing towards the system’s edge.
‘It is time I lived up to my name, and became the Avenging Son again,’ he said.
‘The Indomitus Crusade has begun.’"
- Dawn of Fire: Avenging Son

"The daemon that the vantage point observed had more free will than most. Exiled and cursed, it had chosen a long and difficult road to redemption, one that led through obscurity, frustration and failure.
Yet it had chosen its path wisely. It had buried itself deep in a thriving and dynamic empire, unremarkable in the greater scheme of things, yet ripe for corruption. The contrarian’s path often leads to hidden treasure, after all, and there was no greater treasure than change.
The exiled daemon’s journey had led it to a new source of soulfodder in the galaxy – one that was individually weak of spirit, but collectively a powerhouse. This young and vibrant race was rich with the potential not only to rise high, but also to fall into spectacular darkness.
It was a story that echoed throughout history, for it was a tale beloved of the Dark Gods, especially when the culture in question was so blind to it. Here, at the new race’s heart, were leaders that claimed to rule for the good of all, as most mortal rulers do. They harboured secrets that could see the gleaming edifice of their utopia dashed into a thousand jagged splinters if they were ever to come to light.
Another house of cards, lavishly illustrated, yet ultimately just as delicate as any other. Waiting to be toppled by the removal of a single foundational element.
This particular race would be unusually gratifying to bring to disaster. Their entire society was built around obeisance, and it offended the Changer greatly that its people would not hear a word spoken against their masters. When the roots of insurrection found no cracks in which to flourish, the entire plant would wither and die.
But the entity thrived on adversity, and turning sanctity upon its head.
There was always a way to effect blessed change. It was just a matter of finding it.
The contrarian was living proof, for it could not exist otherwise.
Through a combination of rough opportunism, canny possession and the artful usage of truth, the contrarian had burrowed like a parasite into the heart of this bright new empire. It had taken one too many risks, been forced to shuck off one incarnation and take another. In doing so, it had buried deeper, a mosquito that had become a tick.
Already there was one whose destiny it had caused to fork, and fork again. The fractal paths of causality that spilled out from each decision were as pleasing as a kaleidoscope of light refracted through a gallery of prisms. Through the contrarian’s machinations, there was a traitor in the ranks – one who did the work of change without realising it, and who harboured the sparks of corruption deep within.
Better yet, there was one thread amongst the tapestry of fate that intersected with countless trillions of others. A warrior king, already a focal point of the young race’s future. He was of interest to a rival deity, the Red God, the King of Skulls. Reason enough to pull the strand in itself.
The dizzying display of cause and effect overlapped, blended and was refracted again. With a few minor manipulations, each splitting beam would merge with the others into blinding light, then utter blackness. In its wake would come a new order, a tyranny that would see the entire Eastern Fringe bathed in blood and fire.
With enough whispers, with enough cultivated tragedy, with a measure of power lent here and a bargain struck there, everything would lead to the same point.
The damnation of an entire race."
- Farsight: Empire of Lies

"Disarmed and on his back, Farsight reached for the sword, scrabbling in the sand and finding nothing for a terrifying second.
A vision seared through his mind, bursting from some hidden mental scar he thought long healed since an Imperial warp drive had addled his mind in the Damocles Gulf. He saw a world of broken statues, and a flat disc of fire. He was reaching for a far larger blade as a red-skinned monstrosity bore down on him, screaming its war cry as skulls rattled on the chains bound to its wings.
Blood for the Blood God."
- Farsight: Empire of Lies

"I sought the truths lurking behind the t’au’s utopian façade. By the Golden Throne, I found them. As I intimated in our previous corres-
pondence, they were not ripples I detected, not echoes of some hidden causality that I would never see, but a core of evil itself. It is a cruel irony that my talent for seeking out darkness, that same skill set that saw me thrive in the Emperor’s Inquisition, should so blacken my spirit in turn. I found more than I could ever wish for, Xyndrea. More than any human soul should have to bear.
My last message was incomplete for a reason. Even as I sought signs of corruption, unnatural forces sought me in turn. Something vile was lurking within the T’au Empire, something so skilled in the chameleonic arts that I sat in the same room as it, debated with it, even scorned it as a simpleton. I did not realise the nature of the company I kept. By the time I had my suspicions the maggot within the apple had sought me out and broke into my quarters.
...
Holy Terra’s retribution will be slow in coming, but it will come, and when it does, this little empire will be snuffed out like a votive candle at midnight. Without a true means of faster-than-light travel, they can hardly escape.
What of my own trauma? Well, my last missive to you was incomplete for good reason. I wrote it sequestered in my quarters, after the t’au reclamations had gathered an unstoppable pace. Whilst I was doing so, I was sought out by another delegate on the Elemental Council – the infamously forthright and plain-speaking t’au caste diplomat known as the Water Spider.
The Water Spider had become possessed by a daemon, a low scion of the Changer of the Ways, by its own admission. It had come to kill me, for I was the only one of the expedition that was close to learning of its true nature. It willingly confided its nature and purpose, for the creature had been cursed by its patron god to only ever tell the truth.
The bestial thing came for me even as High Commander Farsight accessed my quarters. He had sought me on instinct. The creature summoned a fire of its own, then, and thrust the ball of energy into my chest.
I have never felt such pain as in that moment. I burned inside; if there is such a thing as a soul, I think that was aflame too. I fell smoking to the ground.
Perhaps, were it not for the creature’s desire to revel in my pain, I would have died then. But something tells me it kept me alive for quite another reason. That it put something in me, as a caterpillarwasp injects its eggs that its young might feast on the still-living host.
I still suffer to this day. When I gaze into the mirror at night, it is not just my own reflection I see."
- Farsight: Empire of Lies

"The entity’s vast, feathered eye blinked into real space, flares of iridescent warp flame curling from the edges of its gelid sphere as it turned its attention once more towards the relic world.
After millennia of stasis, with its wastelands barren of action as well as life, the planet’s potential simmered to the point it glowed like a second sun. It was a crux point, a fulcrum upon which the fates of billions would turn. The seeds of change – planted there so long ago, in the form of an invasion from a brutal warrior caste that was all that was left of a once mighty empire – were to finally bear fruit.
For the entity, it had been a wait of interminable length, whilst also being no longer than a single beat of a tindermouse’s heart. There was no time in the Realm of Chaos, not in the sense of mortal reckoning. But the fruition of a complex plan, the coming to be of a long-held potential, that was worth waiting for, however long it took to come to pass.
The idiot-savants had ransacked the planet, plucking priceless
treasures and psychically potent wards from the ruins and waving them about as if they were no more than blunt instruments. They had no more conception of that which they had found than a hound that picked up a magister’s sunstaff in its maw, thinking it merely a stick.
Those that would follow, the new ones, they were just as ignorant.
It was high time they were educated, the better to bring change.
The fabric of time and space was weak there, especially above the sigil-emblazoned plaza at the heart of the fallen civilisation. Again, the invaders were ignorant to the fact, though they avoided it through instinct. Bereft of a true foe on which to vent their endless aggression, they had attacked one another simply to relieve the boredom they had found amongst the riches they had claimed without effort. Their culture had grown, thrived, fashioned technology and spaceships through trial and error, left the planet, and from the spoor of their culture left behind, grown again to begin the cycle anew. Their civil wars had spilt blood in great measure, but none on the sigil. They knew, on some level, that it was a place of ill omen, where realities spliced together.
But the contrarian’s new protégés had no such instincts. In their naïveté they would open the way. They would let the gate yawn wide, then quail in terror at that which lay beyond. In such moments, the entity found something akin to pleasure.
For then, only then, would the truth set an empire of falsehood ablaze."
- Farsight: Empire of Lies

"Moving his icon on the thrust/vector suite, Farsight increased the Coldstar’s repulsor fields. He rose six metres into the air, taking care to remain hidden behind a vast but headless statue. Then he looked back down at the disc from his new vantage point, trying to make sense of the shapes in its strange unlight.
And gazed into hell.
The glowing energies of the disc spread out to claim his vision entirely – not on the viewscreen of his command cocoon, but in his
mind’s eye. It filled his perception, a burning vision framed by thrashing tentacles of unlight that wrapped themselves around his conscious mind and refused to let go. He felt as if his face were being lowered towards a bubbling pool of lava, the intense heat crisping not his skin, but his psyche, raw and unprepared for such a profound attack.
Visions assailed him, thrust into his mind by some malevolent force.
He watched layered reality, white and chrome and beautiful on the outside, slough away like melting wax. It revealed a twisted, skeletal wasteland beneath. He saw hundreds of thousands of t’au slaves, all smiling so hard they bled at the corners of their mouths and stained their teeth with gore. They were bound in glowing chains to the hands of heedless giants, massive robed behemoths several hundred metres in height, who dragged their slaves like rag dolls through a wilderness of broken glass and grasping, snarling horrors.
Hundreds of smiling t’au died with each giant step, but always there were more to replace them, pushed out from tube-ridged carousels that protruded from the ground. Each infant was pre-packaged and shrink-wrapped, its birth-caul somewhere between a shark’s egg purse and a rations packet. The tiny t’au within struggled to get out, ripping their cauls with shaking fingers. As soon as they shucked off their translucent coverings and stood up, a beam of harsh light burned down at them, its intensity peeling back their eyelids to force itself into their minds. Getting larger and older by the moment, the t’au youngsters drooled, then grinned. They picked up the chains from the corpses trailing in the dust and unclasped them, only to close the collars around their own necks.
In the middle distance, vassal races of all shapes and sizes were branded like cattle by empty battlesuits whose gaping control cocoons dripped with blood. Those of the slave races that dared break free from the processing lines were blasted in the back by killing plasma, each double beam shooting out not from weaponry but the sensor optics of the battlesuits that herded them into the throng.
Farsight blinked, his mind reeling.
The capital world, T’au, was beset by the ravages of outright war, its elegant towers toppling into a red-lit fug of smoke and flame as
crimson skimmers and battlesuits rained down fire from above. The skyline faded away to reveal an endless plain of hot brass shot with bubbling rivers of blood. The spires of t’au civilisation crumbled like dry Dal’ythan clay to reveal vast towers of bone and pillars of stacked skulls. Some were so high they disappeared from sight above clouds of soot and pollution.
The roar of distant battle clamoured on the edge of hearing. In the foreground were wargroups of t’au, divided by caste as in the time of the Mont’au, each group clad in the colours and raiment of their original tribes. They no longer stood united by the Greater Good, but as deadly rivals, shrieking their hatred at each other as if possessed by a mania ten times worse than that of the Time of Terror.
Blood ran on the dry earth in rivulets. As Farsight watched, the little streams rose into the air, funnelling themselves into the mouths and eyes of the t’au fire caste to drive them into apoplectic frenzies of killing violence. Farsight saw himself amongst them. He was clad as a warrior king, a crown of bones protruding from his brow, screaming in triumph as he throttled O’Shaserra with one hand and O’Kais with the other.
He blinked again.
The vastness of space glittered, cold and uncaring, broken only by an impossibly vast hexagonal structure around a hole in space. On the sleek arcology before him a crowd of t’au cried out in pain and terror as some manner of grotesque fungus burst from their limbs, then torsos, then mouths and eyes, the odd growths stretching up to intertwine into a throbbing, pulsating mass of plague-ravaged flesh that leered down at him. Rancid fat and toxic phlegm poured down like rain, rivers of infected drool gushing from its blubbery lips as the creature grew vaster still. It reached up to the hexagonal structure and hauled itself upwards, blotting out a hundred thousand suns with its flabby immensity as it squeezed its way into the portal-like hole in space. Somehow Farsight knew that on the other side of that hole was the cradle of t’au civilisation, and that the godlike creature pushing its way through there could no more be stopped with military power than a creeping, invisible plague could be stopped by a balled fist.
Another blink.
A landscape of tortured, inflamed flesh stretched out into the distance. Stumbling blindly on bloodied feet were aliens of a hundred different species, naked and confused. Towering bipedal ballistics suits the size of skyscrapers stalked amongst them, their elegant lines and clean sept heraldry obscured by the corpses tied like ablative armour to their limbs. They were piloted by nothing more than necklaces of brains held in strange glowing spheres. The giant machines called out fragments of phrases that Farsight recognised as the invective of the water caste, each carefully crafted sentiment and cunning entreaty punctuated at random by the same bellowed refrain – ‘JOIN OR DIE!’ Where the aliens ran from them, the ballistics suits opened fire, obliterating those who rejected them in sudden firestorms that turned them to ash on the wind. Where the inductees simply cowered, the t’au giants would catch them up in clawed hands, then hold them close to their anatomy where they were bound by living chains to form another layer of fleshy armour over the pristine alloy of the suit itself. The screaming of the victims bound to the titanic battlesuits clawed at Farsight’s mind, a symphony of pain that pushed itself into his soul.
Blink.
Peace on Dal’yth. The aun caste were massing to hear the words of the Supreme Ethereal, walking through twilit gardens towards the vast spires of a crystalline fortress. They blurred and shifted as he watched, splitting into two, then combining, then splitting again as they talked animatedly about the wisdom they were about to receive.
The crystal fortress shimmered in the evening light, unfolding so that its panels of reflective material sent a kaleidoscope of images glinting in the air. Each showed the crux point of a new war being declared, a new atrocity being committed, a new act of treachery or manipulation that would see coiuntless lives changed for the worse.
As the ethereals gathered, joining hands in a great circle of supplicants around the towering edifice, the last of the crystal fell away to expose a vast abomination, blue and pink and burning with warp fire all at the same time, the flaming eye sockets and gibbering maw set into its chest recounting words of madness in a hundred thousand languages. The ethereals took up the chant, blending and
blurring into one another to become a set of reflections so fractal and complex that they showed a thousand warzones, a trillion deaths, all somehow forcing itself into Farsight’s consciousness at once.
Blink.
The galaxy screamed, and ripped along its length. The works of those long-fallen empires that had held back the dimension beyond reality had been purposefully shattered, hunted down and cast into the dust. The fabric of real space had weakened, thinned, and – like a dam broken apart by ceaseless impacts across its length – finally burst.
The terrifying truth of the hellish dimension was writ large, scarring the heavens with a lurid weal of purple, pink and blue. The discportal of Arthas Moloch was a single drop of poison in comparison to this ocean of toxic damnation, a rising tide of anarchy that would turn the history of the galaxy on its head.
A dread certainty slithered within Farsight’s mind, a serpent slick with blood wrapping itself around his frontal lobe. This was no threat, no awful spectre of that which might come to pass should the evils of the galaxy be allowed to triumph.
This was the truth, and it was inevitable.
The visions sped up, battering at his mind, becoming a blur of motion that never ended. He saw every star in the night sky going supernova in quick succession. The tiny suns winked out one after another until the inevitable heat death of the universe stole the skies entire. In their wake there was only a burning god and his hateful brothers in darkness, their insane laughter echoing across the lifeless void as they sought new realities to corrupt and despoil.
The terrors pouring into Farsight’s mind layered one atop the other, suffocating his consciousness. Blind with panic, he screamed within his battlesuit, palsied hands inadvertently driving the Coldstar in a tight spiral that saw it spin out of the sky and crash headlong into the cratered landscape beneath.
Then, at last, blissful darkness."
- Farsight: Empire of Lies

Очень неплохо, никогда бы это не начал читать, если бы на WC не было сказано о книге, что там будет Артас Молох.

"<Tightbeam commstream detection (0/419.h).>
<Servitor 56G/x attending (0/442.b). Telepath assistance declined.>
<Datastream reception only (0/491.g).>
<Channel open.>
++Enduring Blade? ++
[Received. Time reference 1632.17 (terracode), D. 5732341.M41.]
[Carrier ident. recognised. Local link established.]
[Identify.]
++Colony 4356/E, Dolumar IV. This is Governor Meyloch Severus.++
[Hold.]
[Vocal analysis confirmation.]
[State secure-channel code.]
++ I need to speak with the admiral.++
[State secure-channel code.]
++Who is this?++
[Servitor 56G/x (Rotho#2). State secure-channel code.]
++Oh, for throne’s sake…++
++Here. AGGE-2567-G.++
[Hold.]
[Secure-channel code verified.]
[State your business.]
++I need to speak with the admiral. Priority level alpha.++
[Requesting personnel.]
[Hold.]
[This is Ensign Kilson. The admiral’s busy – state your business.]
++It is essential that I speak with the admiral. Interrupt him, if need be.++
[I’m afrai–]
++Listen to me very carefully, ensign. You will tell the admiral that Governor Severus needs to speak with him urgentl–++
[But–]
++Quiet. If you do not, ensign, I will ensure that my acute displeasure, along with your name, is conveyed directly to the Officio Navis Nobilite. Is that clear?++
[…]
++Let me speak to the admiral. Now.++
[S-stand… stand-by.]
[…]
[…]
[…]
[Severus? What do you want?]
++Is that Admiral Constantine?++
[No. It’s Vandire himself, back from the dead. Of course it’s me.]
++So generous of you to bother.++
[Don’t waste my time, governor. I have a ship to run.]
++I need your help. My colony is under attack.++
[Emperor’s blood, man! You’ve got four warp-damned regiments down there! Plus the… special troops you requested last week.]
++They’re not enough. I’m facing an invasion.++
[Inva–? By who?]
++The tau. They’ve breached the treaty.++
[Terra’s Throne…]
++Indeed.++
++Admiral, I hardly need acquaint you with the seriousness of this situation… If my factories aren’t operating this subsector can consider itself unarmed.++
++There’s an enemy vessel in orbit. I’d appreciate your assistance.++
[We’re on our way.]
++‘We’?++
[You’re in luck, Severus.]
[The Enduring Blade just rendezvoused with the Fleet Ultima Primus. We’re a two-hour warp jump from the edge of your system.]
[The tau won’t know what hit them.]"
- Fire Warrior

"The complex shape caught at his eye and he found himself staring in fascination, trying to decipher the stylised effigy. It seemed to comprise a withered shape, desiccated and frail. He realised with a frown that it was a gue’la figure, almost corpselike in its aspect. Its great papery head – ringed by serried light rays and lightning bolts, hung in limp necrosis, sallow features wrinkled and bloodless. Around and within the skeletal shape was a stylised machine encrusted with yellow and gold mosaic tiles, a rambling arrangement of clustered cables and bound tubing, puncturing and entombing the body, surrounding it in a metallic embrace.
The cadaver’s eyes peered down into the candlelit chapel with a great, hollow sadness, filling the chamber with mournful tension.
Was this their god? he wondered. Was this their Great Emperor, stubbornly hoarding the faith of his teeming flock and preventing their rightful acquiescence to the Greater Good? A rotting, pestilent corpse ruling over his rotting, pestilent empire. Kais fought to contain his revulsion, regarding the statue blankly. They deserved each other.
He raised his rifle and sighted on the pale figure, its very existence a bitter slur upon the efficiency and purity of the tau’va. To even waste an energy bead upon it was damning in its display of his intemperance, but he felt somehow that in obliterating the icon he would be achieving something palpable.
But he couldn’t do it.
The crosshair wandered across the smooth carved lines, full of destructive promise, but every time his finger tightened over the rifle’s trigger, every time he imagined the fragmented pieces of alabaster spinning nebulously away, every time he moved his gaze anywhere near the pitiful shape, those ancient, aching eyes pinned him to his spot.
Somehow, without even bearing a trace of similarity, the abrasive stare of the withered god reminded him of his father, seeing into and through him, exposing his ugliest thoughts. He couldn’t destroy it. He couldn’t even look away from it."
- Fire Warrior

"Kais stepped into the vast chamber and choked. He felt like thick cords were wrapping around his chest and mind – constricting his breath and torturing his thoughts. His impressions of the pit floor came at him in a jumble, twisted by chaotic influence. He felt himself stagger.
Sludge.
Sunlight, weak and dying, filtering down from above.
Blood.
Walls of damp obsidian, spine-encrusted and laced with runes and sigils that flexed and coiled with a life of their own.
Shadows.
Four sub-chambers, carved gargoyle gods glaring from stonehewn walls above writhing altars.
Smoke.
The pillar of light; an energyspike that rippled up from a star at the base of the pit into the dizzying vortex heights above.
Evil.
And the gue’la governor. Walking on the air, eyes and mouth and ears burning with living fire, staring down at him with a twisted leer. The Mont’au devil overcame Kais utterly and said: We’re home.
‘It’s you…’ the human hissed, its voice a medley of screams and echoes and cobwebs, nonetheless contriving to sound annoyed. ‘I was expecting the Space Marine… You were always my… contingency plan…’
Kais levelled his gun, not listening. He gritted his teeth and dragged his hand onto the trigger, curled his finger around the familiar shape and–
And froze.
‘You can’t, little tau,’ the thing said, its laugh a dry rasp. ‘You’ve been prepared.’
‘What?’
‘You think that little whisper in your head is yourself? Your… mm… what did you call it? Your Mont’au. Your rage. Heh heh heh…’
‘What do y… I don’t…’
‘You’ve strayed away from your path, little tau. And I’ve led you.’
Kais sank to his knees, bile rising in his belly. It was too much.
‘I sensed you this morning, when you set down on this world. I’ve had millennia to prepare, little tau. Millennia of oozing myself into the minds of mortals. I’ve whispered and hissed into more brains than I can remember, through the years. I tasted your species this morning, like a fine wine, and found it wanting…’
‘Nnn…’
‘So disappointing, I thought. An incorruptible race. No psychic powers. No dark desires or secret horrors… Hmm… On that count, at least, I was wrong. You merely keep them well hidden…
‘But you… alone among thousands. I could taste you! Such bitterness! Such shame!
‘You’re strong, there’s no doubt about it. You’re skilled at your craft. You cut a bloody swathe to me like a knife through the warp, but not because you could…
‘Because I made you want to…
‘And now you seriously think you can cast off my gift and kill me? Little tau, you have a lot to learn.’
Kais retched on air, feeling his muscles going limp. ‘G-get… Get out of my head…’"
- Fire Warrior

"And it all came back to Kais.
(In the mundanity of reality, the Space Marine hit the wall and crumpled to the ground, flicked aside by a nonchalant swipe of one armoured gauntlet.)
He’d killed so much, this rotaa. He was a broken knife, hewing at flesh and sawing through bones. He’d faced more than any Fire Warrior should face in a lifetime.
(The daemonlord unfolded to its full height, wiry form clad now in colossal armour, articulating with the blade-edged rasp of metal on metal.)
He’d been lucky, there was no doubt of that. But there was skill there, too. A skill that would never flourish beneath the restrictions of the tau’va. A skill born in enjoyment and savagery: utterly alien and separate from the Greater Good, but able to serve it, from a distance, nonetheless.
(Its avian features twisted apart, horned and leering, eyes and beak and nostrils blazing with inner fire. It rolled its head loosely, spine-pillared shoulder-guards shrugging.)
He should have died a hundred times over, this rotaa. Was there a cost, he wondered? What price would he pay for such unnatural fortune?
(It was an armoured slaughterer, wings shedding the last of their coloured feathers to reveal the black-leather folds of batflesh beneath. It curled its vast knuckles, blood-patina’d chainmail wrapped and stapled to its very flesh, around an axe that dribbled red fluids, threw back its head, and roared.)
Everything balanced, in the end.
(It bled. It bled a sticky crimson carpet from every joint in its armour, from every chain mail link and every jagged connection of chains and spines and ancient skulls. It was a blood-monster. A gore-ogre. A butcher-giant.)
Equilibrium over excess.
(When it moved, striding forth and raising up that sickly slick blade, as big as Kais himself, the red mist of heat and vapour rising off its gory surfaces followed it like a shroud. A blood veil.)
Cheat death too often, and there’s always a cost.
Kais thought: I’ve paid the price. I’ve killed and killed and killed, and survived, and all it cost me–
Is my sanity.
The butcher daemon cocked its head at the tiny thing before it, stretched out a hand, and let its bloody aura, its dark mantle of shadow and gore, slip out of its fingers and into Kais’s mind. The Mont’au devil came slinking out of its mental shadows. Kais couldn’t resist it now. His consciousness rolled over, his rationality dissolved away into the bloody mire trickling through it, and he surrendered himself utterly, without regret or hope of salvation, to the rage.
His lips had parted before he even knew what he was saying. The air was rising in his lungs. His tongue formed the words without his bidding.
And all he could see in his mind was his father, staring down from his moral highground, spewing his expectations and judgement upon the youth before him.
Shas’la T’au Kais threw back his head, choked on bitterness, opened his mouth, and screamed: ‘BLOOD FOR THE BLOOD GOD!’"
- Fire Warrior

Дочитал книгу. Ебать тут все пиздолобые - мерисьюшники.

Источник: White Dwarf #241 (US #240)
Статья: Glorious Battle of the Imperial Guard – Part 2
Автор: Гэв Торп (Gav Thorpe)

1. Обыкновенная талларнская рота, и не обязательно разведывательная. Если представить разведроту "Гробокопателей", то БМП должны быть без броневых листов.
2. Типичная атака эльдар при поддержке "волнового змея" на позиции талларнцев из кодекса-дополнения Craftworld Eldar третьей редакции.
3. Атака талларнцев на лагерь эльдар, прямиком из статьи в журнале White Dwarf #241 (US #240). Можно увидеть два "сокола" и один "волновый змей", мирно спящих во время нападения.
4. Так выглядел сверхтяжелый гравитанк "Скорпион" во времена третьей редакции. По бэку из Imperial Armour, танк, несмотря на свои габариты, унаследовал тонкое, но крепкое бронирование эльдарских основных танков.

ТАЛЛАРНСКИЕ ПУСТЫННЫЕ НАЛЕТЧИКИ

Талларнцы известны как эксперты выживания из сравнительно адского мира загрязненных и захламленных пустынь своей планеты. Они специализируются на дальнобойных патрулях и натисках во вражеские тылы, чему способствует возможность сохранять в дикой местности свою боеспособность без пополнения запасов на недели.

«ГРОБОКОПАТЕЛИ» ЛУРЕНЦА
(Lurenz’s Gravediggers)

Для полка Талларна не является чем-то заурядным иметь наряду с пехотными, артиллерийскими и бронетанковыми ротами по одной или более патрульной роте (которые иногда называются разведывательной или дальнобойной). Одна из таких специальных рот была сформирована капитаном Луренцем из Талларной XVI роты, во время сражений с эльдар на планете Холон Прайм в 762-765.M35 годах. Укомплектованные медленной и громозкой техникой, талларнские роты с трудом противостояли скорости и тактической свободе пришельцев тогда. А когда войска собирались давать ответный бой эльдар, то прибывали уже слишком поздно. Поэтому Луренц взял бронетанковые отряды кулака из четырех разных рот и просил техножрецов снять с их химер всю броню. Решение капитана дало его рейдерам машины, которые могли быстро передвигаться по пескам дюны (ведь остальная техника зачастую застревала в их зыбучих песках), которая однако сохраняла можно вооружение. Многие офицеры потешались над планом Луренца и даже называли получившееся подразделение «гробокопателями», из-за скелетообразного внешнего вида бронетехники. Сам капитан не возражал такой насмешке, в конце концов, и заявил, что закопанными в песках окажутся только эльдар.

Первым крещением затеи Луренца огнем было нападение на эльдарские позиции за множеством льё от талларнских оборонительных «коробочек» (обычно пустыня дает мало возможностей для укрытий, и поэтому XVI полк укреплялась такими «коробочками», с дополнительными средствами защиты как колючая проволока, траншеи и бункеры). Луренц и его подчиненные, дождавшись заката, ринулись к позициям, по обходному маршруту. Их точка назначения – каменистая долина, на которых орбитальные корабельные авгуры засекли тепло, доносившееся из несколько эльдарских единиц техники. Как только цель становилась ближе, «гробокопатели» через импровизацию приглушали двигатели своих «химер», насколько это было возможно. С восточного хребта Луренц рад был увидеть маячившую издалека пол дюжину танков эльдар, включая два сверхтяжелых танка «Скорпион». Во главе своего капитана на полугусеничной штабной машине, «гробокопатели» наступали на позиции со склона. Осталось только около двухсот ярдов (~183 м) от часовых эльдар, как только тревога была поднята. Луренц отдал приказ наступать на полной скорости, и «химеры», заревевшие на всю мощь, помчались по открытой земле, благодаря облегченной массе и не только. Огни мультилазеров и тяжелых болтеров рассекали воздух, и, прежде чем «гробокопатели» подошли ближе, уже три танка эльдар были объяты пламенем и густым черным дымом. Вышедшие из своих бронемашин талларнцы устанавливали на оставшихся танках мельта-бомбы и подрывали. Но чем дальше между гравитационной техникой шли, в этот же момент один выживший «скорпион» вдруг восстал и оторвался от земли.

Вооруженный массивными пульсарами, сверхтяжелый танк эльдар открыл огонь по талланцам. Его лазерные энергетические разряды срывали твердую поверхность кратеров, обращая в песок. У Луренца был шанс, и поэтому он залез в штабной автомобиль и приказал водителю заехать под танк «Скорпион». После того они исчезли под днищем колоссальной военной машины, можно было увидеть продолжительную серию вспышек, создаваемую очередью из смонтировнного тяжелого болтера на полугусеничной машине. Со странной неторопливостью, «скорпиона» начинало клонить к одному бока – все из-за выведенного из строя антиграва на одной стороне. Как только танк с грохотом упал в песок, из-за распространявшегося дыма и пыли выходили Луренц с водителем. С выполненным заданием, «гробокопатели» отправились по своим «химерам» и уходили назад, с потерей лишь четырех человек.

Продолжительная серия атак Луренца серьезно подрывала войска эльдар, заставляя держать свои подразделения в резерве, лишь бы отразить буйственные патрули «гробокопателей». Так они лишались сил, критических важных для ведущих наступательных сражений, и в конце концов, многочисленные войска талларнцев одержали решительную победу. И с той самой битвы за Холон Прайм, 1-я патрульная рота Талларнского XVI рота стала известна как «Гробокопатели».

"There, amid the vast muster that took place around the shipyards of Saturn, the fleet granted to the First Legion stood out among the newly-built Saturnine pattern vessels and the ancient ships re-awakened from the macro-vaults of Mars, for the First Legion were granted the honour of a tithe of those few remaining Terran vessels. These ancient craft almost all dated back to the years before Old Night, relics of forgotten technologies and lost aspirations of grandeur. Among them were to be found massive Gloriana class battleships, Promethean class cruisers clad in dense layers of void shields and weapon-studded Tiamat class destroyers, all far surpassing more modern designs in potency and made available to few other than the Emperor’s own guards. To each of His other Legions He bequeathed but a handful of such ships, while to the First Legion He granted a fleet.
This gift was not a simple reward for the heroics they had displayed in the fighting on Old Earth and beyond, but rather a necessary tool for those actions yet to come. For as the armies of the Emperor set forth on the Great Crusade and pushed beyond the edges of those few star charts that had survived Old Night, they encountered such terrors that the battles on Terra were made to seem inconsequential by comparison.
In these dark places among the stars, the First Legion would find the reason for their reward, for in order to fight the monsters the Emperor had foreseen in His path, they would need monstrous weapons. Alone among the Legiones Astartes, they would make common use of the forbidden weaponry of Old Night, of gene-phage and rad wave, employed to wipe clean the nests of those enemies deemed too terrible to be faced in open battle. The First Legion were the fulcrum of the Emperor’s wrath, the agency of His hate, for they brought not simple destruction but the all-encompassing oblivion of utter annihilation. They were the Angels of Death, a title that would one day encompass all of the Emperor’s Space Marines but, in those brutal days of conquest and blood, it was theirs alone.
Even as other Legions fought to bring those human colonies discovered by the Expeditionary fleets to Compliance, the First Legion fought to hold back the hate of a galaxy filled with terrors. They took
war to the dens of monsters and legends without fear or hesitation, shattering the hold of nightmares on the future of Mankind; though only in the most secure vaults of the Imperial Archives do any records of these battles remain. They speak of Behtelgen IV, where the 3rd Chapter, formed mainly of warriors from the Hosts of Stone and Iron, assaulted a world whose mountains and crust had been hollowed out to form a fortress for a swarm-creature of protoplasmic and hyper-acidic slime, the nucleus of an infection that had spread through the void to infest a dozen worlds and seen millions rendered into little more than a nutrient slurry for the beasts. Scattered picts show the shattered husks of the once verdant worlds of the Osiryne Cluster where the First Legion’s 19th Expeditionary Fleet engaged a vast, sentient planet-killer - a technological abomination spawned by some long-forgotten empire and left to wreak havoc upon an uncaring universe - the records of the battle itself sealed by Grandmaster Thrane. These horrors, and a thousand more, were exterminated by the warriors of the First Legion, and all trace of the campaigns erased from records to protect the sanity of those unprepared for the raw mindless hate of the universe laid bare."
- Crusade
>>946172
https://dropmefiles.com/OGVse

"Kas’queil heard a growl from close by, and sought its source. He squinted, trying to make it out, but he couldn’t see more than a vague shape. Its form blurred and wavered like a mirage, there one moment and gone the next. He bit back a curse and fired again, this time at one of his own warriors, who had begun to edge away from the onrushing herd. ‘Hold your positions. Are you slaves, to run from mere beasts?’
A moment later, the elk were charging past. The ice bucked and twisted beneath him as the great beasts surged around him. He lost sight of his warriors as well as the fleeing mon-keigh. The world condensed to heaving russet walls and bugling cries. He twitched aside to avoid being buffeted by the creatures.
He caught sight of one of his warriors through the wall of charging beasts. The warrior raised a splinter pistol as if to shoot something, but a moment later, he was gone. Vanished. Kas’queil blinked. Through the omnipresent rumble of the stampede, he heard the crackle of splinter fire and screams. He felt a chill as he realised that the screams were not those of elk, or even mon-keigh.
Out of the corner of his eye he caught a glimpse of slate grey. He turned, and was nearly knocked from his feet by an elk. Snarling in frustration, he fired, knocking the beast prone. As it kicked out the last dregs of life, the rest of the herd gave it and him a wide berth. Momentarily free of the press, he searched the ice for any sign of what had started the stampede. A clammy mist rose from the crushed surface, obscuring almost everything. Then there was a crunch.
He whirled, blast-pistol raised. The air twisted. Something was there, but he couldn’t see it clearly. It gave a snarling laugh. He fired, again and again, desperate to hit it, whatever it was. It sped towards him, only revealing itself at the last moment. A grinning, weather-beaten face, a mane the colour of blood and eyes a gleaming yellow.
Startled as he was, Kas’queil had not reached the heights of his infamy by being slow on the draw. He fired again, knowing his opponent would dart aside. He reached for the hilt of his blade, ready to bury it in his attacker’s heart when he drew close. Instead, the hulking brute vanished into the herd of elk. A wave of fury washed over him, and he began to fire in a frenzy. Elk died, but their piteous cries only stoked his rage. ‘Where are you? Come out and die with some courage!’
‘If you insist.’
The words were spoken in the Commorrite tongue. Coarsely, to be sure, but clear enough to understand. That only made it more of an insult.
Insult turned to injury an instant later, cold and sharp at the same time. Kas’queil tried to scream, but only a burst of frigid air emerged from his lungs. He looked down and saw four talon-tips wreathed in cold light jutting from his chest. He lurched forward, tearing himself loose. He sank to his knees, trying to lift his blast-pistol. The claw that had crunched through his chest fastened on the weapon with gentle strength.
‘You did insist,’ his killer murmured as he twisted the weapon out of Kas’queil’s slack grip.
Kas’queil heard his next words as if from a vast distance.
‘You have only yourself to blame, if it didn’t turn out how you expected.’"
- Lukas the Trickster

Дух Хоруса освободился от своих оков, и примарх увидел себя в прошлом и настоящем за гранью рамок времени, узрев, сколь наивным он был, как упивался любовью и привязанность к отцу, полностью поглощенный чувствами. Это привело Луперкаля в ярость. Хорус и его небольшая компания подошли к подножию ступенек. Восседая на огромном кресле, Император смотрел на сына. На его лице царили гордость и торжество, когда Он глядел на Свое творение, но во взгляде не было любви. Никогда не было. С позиций настоящего Хорус иначе смотрел на проявления заботы Императора и видел в ней лишь притворство. Тогда Луперкаль не знал. Тогда он верил отцу … Хорус с Хтонии и Магистр Войны преклонили колени перед человеком, который впоследствии станет богом – первый с трепетанием радости от воссоединения со своим отцом, второй же с отвращением. Настала тишина. Со своего высокого места Император произнес: – Хорус из Хтонии! Клянешься ли ты мне, твоему создателю, в верности Повелителю Человечества? Клянешься ли ты преданно нести свет Империума во все миры, докуда дотянется рука рода людского, защищать их от тьмы и невежества, помогать в нужде, наставлять и спасать их в опасности… – Император продолжил список напыщенных требований. Магистр Войны поднял глаза – в то же время прежний он, слабый, выказывал уважение. Рот Хоруса широко раскрылся в нечеловеческой ухмылке, похожей на оскал рептилии. – Здравствуй, отец, – произнес Луперкаль. – Недостаточно того, что ты преследуешь меня в мыслях и сновидениях. Теперь ты гонишься за мной по дорогам прошлого… – отозвался Император. – Я буду преследовать тебя там, где сочту нужным, отец, – сочащимся от яда голосом ответил Хорус, и его улыбка стала еще шире. – У тебя усталый голос. Снег пронесся мимо Магистра Войны из теней леса на границе зрения. Вслед за ним замаячили фигуры в обличии волков, прерывисто дышащие, с отблесками красного, зеленого, розового и голубого цвета в глазах на призрачных мордах. +Будь осторожен, Хорус+ – идеальный голос раздался в голове примарха. – +Прошлое дает мне силы. Оно отпечаталось на ткани бытия и не может быть изменено. Оно неизменно, как и место, в котором вы покусились на мою душу, и ничем хорошим для вас это не закончилось+ Вспыхнул свет. Хорус оттолкнулся от прежнего себя, восторженно приносящего клятвы верности делу Крестового Похода. За ярким светом Луперкаль увидел другого, истинного Императора: человека боли, привязанного к месту, которое Он не мог оставить, ибо сдерживал потоки тьмы, в то время как одинокий страж с молотом в руках стоял в ожидании перед запечатанными вратами. Мимолетно промелькнуло третье видение Императора – то был труп, поглощенный механизмами, выросшими вокруг Его трона. Магистр Войны захохотал и оттолкнулся назад, опираясь на силу своих помощников. +Я был немощен. Теперь нет+ Свет стал приглушенным. +Правда делает меня сильным+ +Ложная сила, полученная из ложной истины. Когда ты пользуешься ею, она пожирает тебя изнутри. Впитывай их ложь сколько хочешь – ты не настолько силен, чтобы пойти против меня подобной дорогой, мой заблудший сын, и никогда не станешь сильнее+ Император из прошлого тем временем продолжал говорить: – Станешь ли ты, Хорус, первый из моих примархов, плечом со мной, и поведешь ли человечество в новую эру процветания и мира, где ни одна ксенораса или ошибка природы не сможет угрожать нам? Император пристально смотрел на Луперкаля своими яркими карими глазами. Это был одновременно человек прошлого и тот, что говорил с ним сейчас… – Клянешься ли ты в этом, Хорус? Клянешься ли?. . Свет поглотил Хоруса Луперкаля, швырнув его из ниоткуда в ничто.

All is done in the stink, the dark, the heat. This is an alien world, as alien as Dantine has ever encountered. The filth is phenomenal, burned deep into every surface so that it feels less like an encrustation and more like the very matter of the world around them, and yet these souls persist here, against all odds, eking out short and strangely fecund lives before the phages bite, after which their superannuated bodily remains are scraped into boiling vats and served up to the next, unknowing generation.

He tried to speak to them, a while back. He thought it might help, if he exchanged a few words. Deep down, a part of him even thought that he might be able to find a few whose spirits had not been crushed, and he had visions of raising some kind of rebellion.

He spoke to a woman first, tugging at her insect-eaten cloak and making her stop and look at him in the dark.

‘What is your name?’ he asked.

Her face was drawn, a pull of skin across bone, her eyes bulging like those of a mantis. She seemed unable to focus on him, and a line of black drool ran from her cracked lips.

‘Forty-seven,’ she said.

‘That’s your name?’

‘Forty-eight.’

‘What?’

‘Forty-nine.’

He found out after that that a lot of them count. They mutter away in the deeps, scratching for food, or something cool to slap on their boils and sores, and they mumble numbers mindlessly, over and over again.
After that he found a man, perhaps his own age. He grabbed him by the shoulders, dragged him into the lee of a big engine bulkhead and forced him to talk properly. As he did so, hot sparks from the turning shafts spat and wriggled, cooling across the muddy deck.

‘Tell me your name,’ he said, summoning up as much of his old sense of command as he could.

‘Captain Dantine,’ the man replied, looking terrified.

‘No, that’s my name. Just tell me your–’

‘I am dead. I have no heart. I am a curse and a warning.’ The man smiled, a sick grin that exposed gums as red as heartsblood and black holes where the teeth should have been.

That was the last time. Now Dantine ignores the crowds that fill ­Solace’s corridors. He bumps into them and they say nothing. He shouts at them and they do not hear him. Sometimes he just shouts anyway, hurling out his pain at the ship around him. The noise sinks into the dark metal, is gulped up by it and is dissipated. He stops when he can no longer breathe, bent double, spitting up blood onto the spongy deck.

"Toharan had no shortage of volunteers. He only needed one.
This time, Lettinger did use wards. He did place himself within a protective circle. He had no illusions about what he was doing. There were no rationalisations to be made here, not if he wanted to live through the next half-hour.
He was in his quarters. Toharan waited just outside the door. Lettinger drew steady breaths, slowing his pulse and regulating the beat of his heart. Then he began. There was a lot that Lettinger knew about summoning, but that knowledge, until now, had been academic in nature. He knew how to recognise the daemonic. He knew how to destroy it, and had done so times beyond counting. But to conjure something from the warp, to become that which he should exterminate…
That was the most forbidden. That was the greatest guilt. And in his new, enlightened, more powerful state of mind and spirit, that was also the greatest thrill.
He began the ritual as another thought exercise. It was his necessary rationalisation, a mental fig leaf. He pretended to pretend he wasn’t doing what he was doing. Then he followed the thoughts until they became darker and more real. When he reached the point where he would previously have hung motionless in rapt contemplation, he kept going. He entered a new realm of flickering possibility and whispering obscenity. The guilt and excitement threatened to break apart his rational processes, but he hung on to them and pushed forward. And suddenly he was plunging his will into the stuff of the warp with the assurance of the born sorcerer. It was as if the mental chants and psychic defences were being given to him by a universe that had no choice but to recognise him and his deeds.
He sculpted an idea as if working in clay. It was an idea of doom and corruption, and he crafted every detail and nuance until it was a masterpiece of a curse. He scaled it down into an essence no less perfect, no less artistic, but as concentrated as it was toxic. Then it was time to haul it, newborn and wailing its soul-hunger, into the material world.
When Toharan entered the chamber, the curse hovered in the air before Lettinger’s face. It didn’t look like much more than an onyx marble. Lettinger couldn’t take his eyes off it. Pride crushed guilt beneath its boot heel.
‘Is that it?’ Toharan asked. He was careful to stay outside the circle.
‘It is.’ Lettinger reached into a pocket, and produced a small wooden box. It had once held an icon: the molar of Ordo Malleus legend Saint Meruh. The icon had been a source of strength for Lettinger. He didn’t need it any longer. But the box was useful. Wards covered its surface. Lettinger opened it, that it might receive its new pearl."
- The Death of Antagonis

"Setheno seized on Mattanius’s mistake. She grabbed his fist with hers and squeezed. The move surprised him and his grip tightened without thinking. There was a sharp crack as the box splintered. Mattanius froze. Setheno could not see his face behind his helmet, but she pictured his dismay. He spoke one syllable: ‘Oh.’
She released his hand and jumped back. She sensed the arrival of something ruinous. The temperature in the chamber dropped below freezing. Skarprattar’s aura burned a violent blue. Mattanius turned his head to stare at his outstretched hand. There was a low, almost subaural whump and his hand vanished. A point of absolute nothing hung in the space before his wrist, and then tendrils of dark, muscled thought whipped out of the singularity. They wrapped themselves around Mattanius, a kraken seizing a ship. Mattanius howled the agony of his soul, and then the strangling cables of dark contracted, pulling him into nothing. The sound as he vanished was a chord plucked from the strings of reality, a stab in the very essence of being.
Setheno retreated another step. The light in the cell was altering, the rays of the biolumes becoming individually discernible and bending towards the hole in the air. The point was now a circle, pulses growing it by tiny fractions. Tendrils coiled out of it, insubstantial as smoke but strong as madness, fishing for more prey. From a protective case on her belt, Setheno withdrew an aquila. Like her sword, it was a relic. It was porcelain, fired from clay made from the ground bones of a dozen saints. She held it up before the floating void, and began to speak a rite of banishment. The thing fought, but she was strong. She knew it for what it was. It wasn’t an actual tear in the materium. That would have been beyond anyone’s ability to seal without destroying the ship. The sphere was a thought construction, an abstract idea given substance and a rudimentary intelligence. If it developed past its current embryonic form, it might in time become a daemon. But for now it was too dependent on its creator’s conception, and there was only one individual on board who could be responsible for it. Lettinger’s pride and ambition coated the thing like a signature, and Setheno tailored the rite to be a counter specific to the inquisitor.
The tendrils reached towards her, wrapping around the aquila. They pulled. She resisted. Her chanting never altered from a calm, inexorable monotone. The tendrils found no emotions to feed on, and the prayers ate away at their strength. Setheno felt the warmth of her blood running between her bodyweb and armour. She held herself rigid and straight, and saw the rite through. The sphere stopped growing. Each pulse now saw it smaller. Setheno poured denial on the construct, and at last, instead of a pulse, there was a blink, and it was gone.
The light in Volos’s chambers became normal again. A smell like old nightmares and new bones lingered for a few moments, then faded. There was blood on the floor, and a few slivers of wood. The room was otherwise untouched."
- The Death of Antagonis

>>867093 (OP)
Это духи стихий, мазафака, это уличная магия!

Они шагнули в кружащиеся бактериальные облака и ливень града. Вся конструкция башни разъедалась, камень плавился, словно лед, превращаясь в воск, а затем в густую жидкость. Брустверы уже оседали, как влажная бумага. Голову Барра смыло. Они услышали растущий рев демонов внизу.

Ралдорон остановил Агату. Грозовые пророки вышли вперед. Наранбаатар стоял первым, за ним остальные двое. Они подняли свои посохи к хлещущему небу. Начали петь, хоть град стучал слишком громко, чтобы Агата могла расслышать слова. Градины оставляли вмятины в желеобразном камне.

Агата ничего не знала о магии или как бы они ни называли это. Она не хотела знать. Магия была настолько далека от улья Хатай-Антакья, насколько ей хотелось путешествовать. Магия была местом, куда она решила никогда не возвращаться. Но она вернулась, как профессиональный солдат, дав клятву служить Императору и Терре. Она пообещала отдать свою жизнь или смерть, в качестве маршала-милитанта, а семья Агаты не нарушала своих клятв. Если фантасмагорический кошмар должен стать частью этой службы, быть посему.

Она ничего не знала о магии, но принципы этого ритуала ей объяснили. Это сделал Наранбаатар, пока ждал, когда его товарищи провидцы смешают краски, выберут верные амулеты и сожгут подходящие травы. Он казался удивительно любезным и вежливым для космодесантника, к тому же космодесантника Белых Шрамов.

– В это заключается суть Пророков Грозы, – сказал он. – Мы сильны, сильнее большинства, но только под открытым небом. Мы призываем на помощь сущность стихии. Но здесь нет открытого неба, нет неба похожего на то, под которым мы родились, нет открытого простора, на котором мы предпочитаем сражаться.

– И нас мало. Всего трое здесь, в этот час. К тому же слабы. А сыны Магнуса Одноглазого сильны и многочисленны. Их действия яростны, и они черпают из темной сущности. Они пьют прямиком из Невозможного моря, так что их сила не скована и не ограничена. У них нет пределов, потому что они приняли силу, которой мы бы никогда не коснулись.

– Так как, – спросила Агата, – как во имя пекла вы сможете что-то сделать? Вы сказали, что у вас есть план, идея. Я привела вас на вершину башни, чтобы вы могли оценить то, что вам нужно…

Наранбаатар поднял руку, перебив ее. Она была обнажена и покрыта нитями татуировок. Маршал смогла разглядеть их под ползающим покровом мясных мух.

– Высота – это хорошо, – сказал он. – Нам нужно почувствовать запах воздуха.

Агата уставилась на него через замаранные линзы противогаза.

– Вы издеваетесь надо мной, лорд? Почувствовать запах воздуха?

И он рассмеялся.

– Да, Альдана Агата. Воздуха. Послушайте, здесь нет открытого неба. Огромные небеса, которые когда-то венчали эти горы, исчезли, как и сами горы. Небо здесь маленькое и закрытое. Пустотные щиты. Защита Дворца. Все закрыто и заперто, и так длилось месяцы.

– Но погода все еще есть, – добавил он. – Искусственные погодные системы. Есть такое слово.

– Микроклиматы, – ответила она.

Наранбаатар кивнул.

– Микроклиматы. Погодные системы развиваются под щитами, питаемые дымом и пылью, и кровавым паром, мочевым дождем, воздухом, выдыхаемым миллиарды раз, питаемые и смешиваемые ударными волнами. Токсичная погода, отравленная погода, испорченная погода. Слабая погода.

– Но все равно погода, – добавил он. – Из-за своего прочного заточения она сконцентрирована, сжата, неистова от силы, которую не может выпустить. Это не та стихийная сущность, к которой мы привыкли, но у нее есть сущность. Вы привели нас на высоту, чтобы мы могли ощутить запах воздуха, и понять его, и узнать его имя и его боль. И теперь мы все это узнали. И теперь сыновья Магнуса Одноглазого ломают щиты, которые сдерживают ее.

– Чтобы добраться до нас.

– Чтобы добраться до нас они освобождают слабую погоду.

Агата прижалась к Ралдорону, град колотил по ним обоим. Казалось, ничего не происходит. Они были глупы, ожидая чего-то, что остановит…

Крошечная искра соскочила с верхушки поднятого посоха Наранбаатара. Она была маленькой, но такой неожиданной, что Агата подпрыгнула. Искра, не больше светлячка, метнулась в град и неистовое небо.

Град резко остановился.

Начали бить молнии.

Прямо из облаков вниз устремились ослепительные столбы бело-синего света, слишком яростные для глаз. Четыре, пять, шесть, там и здесь; затем другой, еще два. Каждый издавал звук, словно рвалось само небо. Каждый бил в землю перед Колоссовыми вратами с такой силой, что дрожал мир.

Треск и гул каждого разряда был подобен ударной волне от выстрела гаубицы. Люди на вершине башни отшатнулись. Ралдорон поддержал маршала.

Агата направилась вперед. Ей хотелось увидеть. Ралдорон остановил ее перед краем платформы, прежде чем она зашла слишком далеко и разжижающиеся края крыши не провалились под ней.

Удары молний не прекращались. Разряд за разрядом били с небес, каждый толщиной с бастионный контрфорс. Удары были такими яркими, что причиняли боль глазам, несмотря на линзы противогаза. Некоторые вспыхивали на краткий миг. Другие затягивались, скручиваясь и потрескивая, на долгие секунды, прежде чем затухнуть в фантомное послесвечение.

Пророки использовали защитные щиты, их разбитую оболочку в качестве крышки, чтобы сфокусировать и усилить свою мощь и выпустить ярость того, что Наранбаатар назвал «слабой погодой».

Они усиливали свои стихийные дары, чтобы сравниться с намного более могучими талантами Тысячи Сынов.

Под Колоссами, в зоне поражения, извивались Нерожденные. Некоторые пали, корчась, охваченные электрическими разрядами. Других пригвоздили к грязи сверкающие копья молний. Третьи с ревом волочились к вражеским линиям, их плоть и рога ярко горели.

Волю демонов сокрушили. Они недавно появились в реальном пространстве Терры, с этими захватывающими новыми телами и ощущениями, но оно жалило их. Они отскакивали от неожиданной боли.

Пока.

Гор засмеялся. Это был гортанный рык чудовища в тайной пещере, который выходит ночью, чтобы пожирать молодежь.
– Он не сможет исцелить то, чего нет! Разве ты не видишь? – Гор развел руки и направился вниз по ступеням. – Я – не ранен, я выздоровел. Прежде я был всего лишь пешкой, теперь я хозяин своей судьбы. Я свергну нашего отца и принесу человечеству новую эру могущества.
– Эру жестокости, – ответил Русс. – Посмотри на своих воинов. Они превратились в чудовищ, хотя и не настолько, как их отец.
– Чудовищ? – взревел Гор. – Я видел, какое черное будущее уготовит нам Император. Его нисколько не заботит человечество. Великий крестовый поход был ложью, Русс. Его заботит только Его собственный апофеоз. Мы с тобой инструменты, которые выбросят за ненадобностью. Он позволит душам триллионов людей сгореть, чтобы утолить Свой вечный голод. Я это знаю.
– То, что ты говоришь – неправда. Послушай себя! – взмолился Русс. – Время еще есть. Остановись.
Гор направил булаву на Русса.
– Я нарекаю тебя глупцом, достойным только смерти. Но ты мой брат, есть и другие из нас, кто сразится со мной, поэтому я в последний раз предлагаю тебе выбор. Император говорил мне в день, когда мы впервые встретились, что вместе мы могли совершить такие удивительные деяния. Он – лжец, но в этом был прав. С тобой на моей стороне мы сможем придать галактике новый облик. Мы первыми оказались вместе – так сделаем это снова, во благо всего человечества.
– Заманчивое предложение, – неискренне заметил Русс и улыбнулся. – Не трать лишних слов. Ты знаешь мой ответ. Посмотри на тех, кто с тобой. Ты приказал мне убить Магнуса, когда сам погряз в гораздо худшем.
– Ты сразил его с таким рвением. Тобой всегда было легко управлять. Импульсивный глупец, стремящийся любой ценой угодить, как и подобает псу. За толику расположения ты продашь собственную жизнь, – Гор усмехнулся. Тысячи болтеров взяли на изготовку. Он указал на воинов в странной броне. Они выступили вперед, и стала понятно, что их неестественность – не уловка. Они превратились в существ, которых нельзя было назвать людьми. – Это – мои луперки. Они – предвестие того, что грядет. Ты смотришь на истинную силу галактики.
– Я смотрю на чудовище, – сказал Русс. – Я уже убил немало их. Ты будешь следующим.
Он приготовил копье.
Гор громко рыкнул.
– Быть посему. Я не ждал ничего иного, кроме твоего верноподданного тявканья, волчонок, но был готов дать тебе шанс принять изменения. Отлично. Ты умрешь от моей руки. И это не доставит мне удовольствия.
– Чудовища всегда говорят так, – ответил Русс. – Потому что не могут посмотреть в лицо правде.
– Думаешь, что сможешь сейчас победить, брат? – проревел Гор. – Узри же мою силу. Узри то, что наш отец скрывал от нас!
Русс встретил удар двойным хватом, приняв навершие булавы на лезвие своего копья. Ударная волна эмпирейской энергии разошлась во все стороны, сбивая с ног и раскидывая космодесантников.
Гор ударил снова, и Русс отшатнулся.
Болтеры ответили своим громом на молниевые разряды сражающихся примархов, и битва вспыхнула с новой силой.

— Твое прошлое заканчивается здесь. — Ошеломленно подняв глаза, юноша видит над собой исполина. — Тут нет ничего из твоей прежней жизни. Ни дома, ни родителей, ни друзей. Ты умер для них, а они — для тебя. Твое былое имя осталось на родной планете. Отныне Скала — весь твой мир.
Наставник извлекает из складок рясы металлическую тарелку, и на ее поверхности вспыхивает сияющий прямоугольник. Парень в страхе смотрит на очередное колдовство; здесь повсюду черная волшба, вроде светильников без огня!
— Ты будешь… — Великан пару раз щелкает пальцем по блюду. — Азраилом. Теперь тебя зовут Азраил.
— Аз-рай-юл?
— Да. Азраил. — Отложив магическую тарелку, наставник поднимает череполикую маску на лоб. Левая сторона его лица покрыта рубцами от ожогов, справа кожа плотная, словно выдубленная. Взгляд суровый, но не жестокий. — Ты, Азраил, можешь стать космодесантником ордена Темных Ангелов. Однако пройденные тобою проверки и испытания, которым мы подвергли тебя, — только начало. Лишь самые отважные, ретивые, крепкие и лояльные воины вырастают в полноценных боевых братьев. Из каждых ста послушников выживает один; если ты войдешь в их число и покажешь себя достойным, то до самой смерти будешь служить Императору в нескончаемых битвах.
Исполин говорит четко, медленно, не пугая его, но и не сглаживая углы. Просто излагает факты. Юноша склоняет голову в знак понимания, хотя и осознает суть произошедшего с ним лишь в самых общих чертах.
— Я буду… — Он оглядывает комнату. — Буду учиться здесь? Чтобы стать Темным Ангелом?
Кивнув, наставник машет кому-то из учеников:
— Даэт, это Азраил. Принеси нужный Почетный свиток.
Поклонившись, мальчик выбегает в другую дверь, быстро возвращается с пергаментной скруткой и подает ее великану. Космодесантник, качнув головой, указывает на нового послушника.
— Здесь перечислены деяния всех, кого называли Азраилом до тебя. Даэт, читай вслух с Почетного свитка. — Взяв с пюпитра стило, наставник вкладывает его в руку юноши. — Ты делай копию, вот здесь.
Азраил смотрит на чистый лист и на электроперо. Потом кладет стило на пюпитр и поднимает на исполина полные слез глаза, уверенный, что уже провалился.
— Я не умею… Не умею выводить значки.
— Писать, — подсказывает Даэт. — Это называется «писать».
— Я не умею писать, господин.
Наставник опускает маску, и его голос вновь сменяется рычанием.
— Конечно нет, и твое невежество добродетельно. Но мы разберем тебя на части, а потом создадим из оставшейся плоти, костей и духа нечто гораздо более славное. Не говори, что не умеешь читать и писать: Темные Ангелы могут добиться чего угодно. Скажи, что не умеешь читать и писать… пока еще.
Азраил берет электроперо.

Давно хотел скинуть.

"The shadows outside seemed to have stilled. I fancied they had been tricks of the eye, until one moved again, the second, or perhaps now a third. After a moment, the end window rattled slightly in its frame, as if someone was trying it to see if it was loose.
‘Stay within the outer circle, both of you,’ Ravenor said. Timurlin’s body had been placed at the centre of a chalk-and-sand diagram on the floor, but a wider circle of poured salt formed a full circumference around us, almost to the walls of the room. We remained obediently inside it. The air had gone cold, making the afterscent of the shaellic seem stale and sour.
The window rattled again. Then, distinctly, something tapped on the glass. Tap-tap-tap. Not the brisk knuckle-rap of a caller at a door, but the furtive pattering of fingertips, the gentle knock of an illicit lover at a bedroom casement.
Tap-tap-tap.
‘Do not respond,’ said Ravenor.
The tapping came again. Three of the candles around Timurlin’s corpse died into feeble strings of smoke.
‘They test our bindings,’ said Ravenor. ‘Kara?’
She nodded, and moved quickly to relight the candles that had failed. Like me, she was unnerved. Her hands fumbled with her little tinderbox as she struck and lit a taper. The candles began to glow again, but the light from them, from all of them, was frail, their flames a very pale yellow, as though the air was growing thin.
I glanced around as the tapping came again, now from a different window pane. The window bumped in its frame, as if pressed by hands seeking to unseat the latch.
Then silence again.
We heard a flutter suddenly, from the direction of the grate, and all turned. Some soot and grit scattered down the chimney into the hearth, as though the very chimney pot had been probed and tested as a means of entry. Another rattle, and another fall of grit. Then, quite quickly, footsteps again, circling the muniment room on the pavement outside.
‘Remain calm,’ said Ravenor softly.
‘I am calm,’ I replied.
‘I meant Kara,’ he said.
Kara nodded, and forced up a cheery grin that did not convince.
‘We have come to someone’s attention,’ Ravenor whispered. ‘I would know who we have drawn out.’
Footsteps came again, heavy but soft. They seemed to pass the end window. A shadow flitted. Then the tone of the footsteps changed. They were moving slowly, upon floorboards, not the pavers of the street. They were in the house, in the hall outside the room. They seemed to have passed from street to hall without ever a door opening, and certainly there was no exterior door in the hall at the end of the muniment room.
The footsteps came, and went, then came again. We heard a faint noise, the sound of palms sliding gently across the panelled wall between hall and muniment room, either side of the main door, testing, feeling for some catch or hinge.
Then the footsteps resumed. Someone, something, walked the hall outside from one end to the other, then returned to the main door. The handle rattled as someone tried to turn it.
‘The way is barred,’ said Ravenor very clearly.
The handle stopped its rattling. A second later, the brass knob of the side door tried to turn instead. It quivered and clicked, but the door remained shut. The footsteps walked back down the hall.
A hand knocked on the main door. Four, heavy knocks.
‘You may not enter,’ said Ravenor.
A pause, then another series of four knocks.
‘The way in is closed to you,’ said Ravenor. ‘But you may identify yourself.’
Something slid against the outside of the heavy main door, fingertips perhaps.
‘You know us,’ said a voice from outside. It was muffled by the thickness of the door, but quite remarkable: a low, bass voice, like that of some giant, dense and heavy as iron yet somehow also hollow.
‘I do not,’ Ravenor replied.
‘You do,’ said the voice from outside. ‘You called to us.’ The voice had such oppressive weight, like lead pressing down upon us. It was also marked by a distinct accent that reminded me of the speech of the dry Herrat, but it was not that. It was an accent of some faraway place, and I did not know it. It spoke in formal Enmabic, but with the careful precision of someone using a learned tongue or a second language.
‘I called to no one and no thing,’ said Ravenor.
‘You did. Our name, you have spoken. Our name, we have heard. We have come to find who calls us. Let us in.’
‘I called to no one.’
‘Our name was spoken and we heard it.’
‘I spoke no name,’ said Ravenor. ‘Not any with power. None that should draw anyone.’
‘You have little wit, then, and little lore,’ replied the voice.
Both door handles rattled at the same moment.
‘This is my house,’ said Ravenor. ‘No guests may enter uninvited, and I invite in only those I know. I know you not, and have not spoken your name.’
‘You have!’ said a voice at the side door. It was a different voice, crisp and brittle, like flaking ice, an angry hiss.
‘You have,’ agreed the first voice, from behind the main door. ‘We are of the College.’
The side door shivered in its frame: a more frustrated and annoyed effort to open it.
‘I see,’ said Ravenor calmly. ‘The name was mentioned. But it is just a name. Two words, both quite common, neither a word of power. Even in conjunction, they could not have summoned you.’
‘The working of vile sorcery can invest any words with power,’ said a third voice from outside the end window. It was solemn and stern. ‘This much I have learned. You are a fool to think otherwise, and lacking in talent.’
‘Cease your prattle and let us in!’ snarled a fourth voice from the side window. It was a deep growl, like that of a predator.
‘I do not think I will,’ said Ravenor. ‘The way is barred, and you are not invited. So, you have charged the name of your fraternity by means of sorcery, such that it lights like a signal-fire when uttered. I see how that may be done… by those unwise enough to tinker with magics.’
‘We are no fraternity,’ declared the solemn voice at the end window.
‘Let us in!’ hissed the voice at the side door.
‘Let us in now,’ demanded a new voice, the sharp tone of a carrion bird, which echoed from the grate. Dust and soot showered down the chimney.
‘We grow tired of your lack of compliance,’ came the snarling tone at the side window.
‘What is your business?’ asked Ravenor.
‘Our business is to know you for what you are,’ said the heavy, hollow voice outside the main door. ‘To know why you spoke our name. To know what part you play.’
‘My business is my own,’ replied Ravenor.
‘We will enter if we please. No door is closed to us.’
This was a new voice, a sixth voice, as distinct as all the others. It was as solid and dull as a block of rockcrete. It too came from the main door.
‘I can assure you, it is–’ Ravenor began.
The main door shook in its frame, as though it had been dealt a huge blow. More came, rapidly, fierce pounding blows of immense force. The old wooden door seemed to bulge and distort in its frame, bending like a reflection in a trick-glass. I flinched, and knew without doubt that whatever was striking the door was doing so with such inhuman power, it should have splintered the wood into kindling. It was not the physical door that was withstanding the assault, it was the wards of power that Ravenor had placed upon it.
The hammering continued for almost a minute. Kara and I jumped involuntarily at every impact.
I glanced at Ravenor.
‘Not yet,’ he said mildly.
The hammering stopped abruptly.
The icy, hissing voice at the side door laughed cruelly.
‘You idiot,’ it said.
‘Shut up!’ replied the dull, rockcrete tones of the voice at the main door. I sensed anger simmering.
‘Enough, both,’ said the hollow voice in its curious accent. It seemed, despite its ominous calm, to hold some authority over them. Footsteps shifted.
‘Let us in, or we will enter anyway,’ it said to us.
‘Unless you state your business in less enigmatic terms, and identify yourselves by more than a meaningless name,’ said Ravenor, ‘you are denied.’
‘You are in no position to deny us,’ said the hollow voice.
A creeping sense of dread began to ooze into the muniment room. I felt my hairs stand up, and gooseflesh rise. Cold sweat came, unbidden, to the small of my back.
‘Brace yourselves,’ Ravenor said to both of us.
The air became drowsy and charged, like a late afternoon before a storm. The darkness thickened. One by one, the candles around Timurlin’s corpse went out. They did not flutter and extinguish: they burned down rapidly. Thick templum candles made to burn for days exhausted themselves in a matter of seconds, descending unnaturally into puddles of molten wax until the struggling wicks drowned and the flames vanished. All the windows and door handles began to quiver and shake. The charms of herb sprigs on the window latches, door handles and grate began to wither, drying and shrivelling away to dust, as though an entire autumn and winter had flown past in a few seconds. The air filled with the scent of mould and decay, of rotting leaves and spoiled herbs. Then a fouler stench came.
I looked, and saw that Timurlin’s corpse was decaying too. It was shrivelling and rotting, first bloating, then shrinking into an emaciated, twisted rigor. Then the flesh submitted to putrefaction, blotched green and puce, and liquefied, like the wax of the ruined candles. Rotting organs shrivelled like the sprigs of herb, and reduced to sticky tar. The smell was brief but noisome. In less than thirty seconds, mere bones remained, blackened, then bleached, then clattering apart into disarticulation; then even those loose parts eroded and became dust.
A wind arose from nowhere that chilled our faces, and fluttered my hair, and Kara’s too. It eddied the dust that had once been bones; then it began to blow up the sand and salt, and even the dust of the chalk, like a sea-wind fretting a beach. The lines of the ritual diagram blew away, and so did the outer circle. Only the faint trace of chalk marks remained on the old floor.