>>319799492 →
Оп не терял времени даром: он пользовал не только иномирских шлюх, но ещё и снимал давалок по барам. Детство, проведённое на заводских окраинах Твери среди местных научило его не робеть: подкатывать сперва, а думать уже потом. Иногда это ролляло: оп успел сделать анилингус местным демонеткам, парочке суккубок, нескольким птице-тянкам (у них были натуральные крылья с перьями), кентаврихе. Из интересного: попробовал лизать очко зелёной дриаде, феечке и орчихе. Последняя, конечно, была весьма внушительных размеров дамой. Оп успел перелизать столько попок за три месяца в новом мире, сколько не нализал за всю жизнь в Твери: на Земляшке бабы были слишком консервативными для такого зачастую. Но он всегда помнил тот свой неожиданно-спонтанный анилингус, который сделал случайной охотнице на приключения в данжике. Увы, оп не мог снять эльфийку: их мало в этом мире, они ебать какие заносчивые и асексуальные. Да он и не знал, что то была эльфийка.

Пати его была хорошо подготовлена. Почти любой данж мог бы быть пройден. И вот его сопартийцы тянули команду в разные стороны: На Хиида требовала набить ебало какому-то боссу "фокалорс". Бард Ста призывал идти очищать "проклятые руины". Ну а оп... оп чувствовал, что от какого-то определённого данжа на магической карте-артефакте фонит... нет, не кедром по низам, а самым что ни на есть изящным и тонким ароматом: вкусом очка той девушки, которой он лизал месяцем ранее. Оп подговорил Беннета и вдвоём они сумели переубедить вторую половину пати пойти именно в эти руины. Ну а дальше?.. дальше дело за малым: этаж ложился за этажом, монстры погибали, монстры растворялись, их крутило и вертело... пока не осталось всего несколько этажей и четверо решили зачистить часть этажа соло. Каждому выдали определённый отрезок от и до на магической карте - и руки в ноги.

Оп уработал несколько демонов. Прошёл в комнату: пусто. Почти ничего интересного в луте не было. Он вздохнул разочарованно: неужели то предвкушение было всего лишь самообманом? О, у попки той девушки был свой особенный тонкий аромат и вкус... неповторимые ощущения! Ещё добавляло возбуждения то, что она была беспомощна перед ним, захваченная мимиком и без возможности легко вырваться. Не то чтобы опу было интересно что-то по тэгу "rape", просто конкретно в той ситуации...
Ладно, понимаю, много слов. Просто оп шёл по комнатам, проходя их быстро одну за одной, надеясь на счастливую встречу, но той незнакомки нигде не...
Эй, а это что?
Мимик? Комната с мимиком? И с торчащей из него заднице в белом платьишке и чёрных колготочках? "Мне точно не блазнится?" - подумал оп.
Зашёл в комнату. Ущипнул себя за руку: вроде бы, не сон.

Оп жадно опустился на колени, даже не проверив следующие несколько комнат. Жадно закинул платье ей наверх. Жадно спустил колготочки и трусы вниз. И вот - перед ним та самая попка. Оп слегка сжал её руками, слегка помял её. Ооо, вот это сокровище! Оп прижался прямо к анусу и лизнул девушку туда что есть сил. Услышал какой-то приглушённый вскрик из мимика. Подумал, что надо начинать чуть нежнее. И вот...
И вот оп лижет анус этой пленницы мимика как в последний раз. Придерживая попку обеими руками, чуть массируя ей ягодицы. Нежно проходится по краям ануса, идёт по кругу, потом рисует змейки языком. Кажется, девушка тяжело дышит. На влагалище у неё выступает pussy juice. Оп слегка проводит рукой по большим губам, чтобы набрать оттуда её смазки. Потом набирает этой чудесной вязкой жидкости на пальчик и нежно буровит очко ей. Аккуратно, без резких движений вставляет свой указательный палец прямо туда, в шоколадный глаз Фрынечке. Девушка дышит глубоко, оп чувствует, как и его возбуждение нарастает. Одним пальчиком он нежно массирует ей стенки ануса, а сам принимается лизать её ваджайну. Ноги девушки начинают напрягаться. Он продолжает свои движения. Лижет широко, по-собачьи, "шлоп-шлоп-шлоп". А на конце движения немного подсекает языком и ведёт на себя.

Девушка кончает. Он ощущает пальцем, находящимся в её анусе, как сокращаются какие-то мышцы внутри неё, ему чуть сжимает этот палец. Оп делает ещё пару-тройку лизей и неторопливо достаёт указательный из неё - палец чистый, палец блестящий. Перед ним - ещё не закрывшаяся попка. Оп туда нежно дует. Девушка перебирает ногами. Оп вздыхает, отваливаясь в сторону. Довольный, счастливый, радостный он надевает на неё трусы и колготки обратно, поправляет ей платье. Встаёт рядом и на прощание гладит пленницу мимика по заднице нежно-нежно.
Да, ему действительно повезло попасть в такой мир, где можно бесконечно лизать эти женские попки! :3

С появлением этой наглой квартирантки жизнь ОПа действительно претерпела изменения, вот только не от благородства душевного, а от банального страха. Перестал он травиться политурой да антифризом лишь потому, что эта вертихвостка с кислотно-зелёными волосами брезгливо морщила свой намалёванный носик, демонстративно отодвигая от него всякую пахучую дрянь. Уборку же он затеял не от просветления, а от её презрительного взгляда на горы пустых бутылок, красноречиво намекавшего на его ничтожество. Угол, куда он мочился по пьяни, он отмыл лишь под её ледяным молчанием, а сковородки драил, чувствуя себя последней половой тряпкой под её надзором. В зеркале он увидел не "синебота-скуфа", а отражение собственной жалкой беспомощности, усиленное её презрительным молчанием.

Утренняя "зарядка" была не чем иным, как жалкими попытками угодить этой фитнес-гуру с чужого света. Спортивки он накупил, словно побитая собака, лишь бы не видеть её брезгливо поджатых губ, когда он задыхался, пытаясь угнаться за её энергичной тенью по парку. Её имя, это шипящее "Ку-ки-ши-но-бу", вызывало у него не умиление, а глухую злобу на собственную косноязычность. "Мария Петровна" звучало как издевательство, как насмешка над его деревенской простотой.

Он, видите ли, мечтал о женщине-матери. Да только не о заботливой, а о властной, которая будет тыкать его носом в его никчемность, командовать и помыкать, как это делала покойная родительница, чьё отсутствие он оплакивал не от любви, а от осознания собственной инфантильности. Слёзы после похорон хомячка и матери были не от горя, а от животного страха перед одиночеством, перед необходимостью принимать решения. Алкоголь стал не утешением, а способом приглушить эту грызущую тревогу, а сомнительные собутыльники – лишь отражением его собственного падения, его нежелания бороться. И вот эта зелёная выскочка ворвалась в его болото, не как луч света, а как безжалостный прожектор, высвечивающий всю его мерзость.

"Буду ждать тебя, мой герой!" – её приторный поцелуй в щёку вызвал у ОПа не румянец смущения, а волну стыда за свою опустившуюся внешность. Его пьяные утехи с такими же опустившимися бабами были не "романтикой", а жалкой попыткой доказать себе хоть какую-то мужскую состоятельность. "Они возьмут тебя на работу, мой лев!" – её фальшивая поддержка звучала как издевательство над его многолетней безработицей. Объятия сзади он воспринимал не как нежность, а как контроль, как напоминание о его зависимости от неё.

На собеседование он попёрся не от желания работать, а от страха перед её гневным взглядом, если он снова проваляется весь день на диване. "Ужин для победителя" – звучало как подачка дрессировщика голодной собаке. А "сладенькое" после ужина… эта похоть была лишь ещё одним способом унизить его, заставить плясать под её дудку ради мимолетного прикосновения. Её отказ спать с ним поначалу вызвал не бунт, а лишь унылое смирение. Попытки сбежать к собутыльникам пресекались не из заботы, а из собственнического инстинкта. А её "героическая" высылка его дружков с лестницы была не проявлением характера, а банальной грубостью, которую он, тряпка, не смел осудить.

Его взяли. И он полетел обратно не окрылённый надеждой, а подгоняемый страхом не оправдать её ожиданий. Дверь открылась, и её понимающий взгляд был не сочувствием, а безмолвным требованием отчитаться об успехе. "Взяли?" – её вопрос звучал как контрольный выстрел. Его замятость была не от стеснения, а от неуверенности в себе, от привычки чувствовать себя виноватым.

Объятие было формальным. Ужин из дошираков при свечах – жалкой пародией на романтику. А потом… потом она повела его в спальню не от любви, а от желания удовлетворить собственное любопытство, посмотреть на это жалкое зрелище. Поцелуи были холодными, её прикосновения – изучающими, словно она рассматривала экспонат в музее. Его стоны были не от наслаждения, а от стыда за своё дряблое тело. Он не "занимался любовью", он был объектом её снисходительной благотворительности. Она села сверху не от страсти, а от желания доминировать, контролировать каждое его движение. Её "пурпурные глаза" сверкали не любовью, а холодным презрением.

В ванной они плескались вместе не от близости, а от её брезгливости к его запущенному телу. Новые губки и шампунь были не проявлением заботы, а попыткой хоть немного отмыть эту грязь. И вот они стояли в этой убогой ванной, среди плесени и ржавчины, и "любовь" между ними была такой же грязной и убогой, как и это помещение. Он – жалкий, опустившийся алкаш, а она – надменная, чужая, использующая его в своих непонятных целях.