Сначала было три доёба:
- овалы, овалы эвривеа, овалы, овалы
Ну, ебать, я с первого раза понял что книга кое-как связана с кладбищем. Зачем так навязчиво передерживать эти нотки. Как Сенчин со своим гениальным рассказом "Ложка сахара". Я понял сразу, ёпта, хорош. Не зачем "Землю" ещё сильнее водой поливать.
- аыы юзерпик, каламбиа пикчерс, нокиа с37
И прочий контент из тредов "настальхия по 00-м".
Внимание, я еблан и отношусь к некоторым вещам с большим чувством, чем они, возможно, заслуживают. Книга не дочитана, так что возможно эта проблема будет пофикшена в дальнейшем, но скорее всего нет. Нет
Проблема не в той же навязчивости, а в эклектичности этих артефактов времени. Дядя Миша маленько путает порядок появления и роли подобных культурных явлений в среде некоторых персонажей. Из-за этого всё это превращается в мудацкое "подмигивание" от автора, уровня "ставь класс, если помнишь)))".
Ладно уж, Михаил масквич и по заграницам бывал. Но каким ФЕРЗЁМ всего замкадья нужно быть, чтобы въебать в 2006-м году ролик из ЮТУБА НАХУЙ в свою жж-шечку, территориально находясь в Мухосранске. Стоит ли объяснять зумерам из дс всю проблему этого предприятия?
И как вам ДИ ВИ ДИ НА ПРОКАТ?. ДИ ВИ ДИ НА ПРОКАТ В ~ 2006-М ГОДУ, НУ АЛЁ
А лифт в пердяевской панельке "заваленный брошюрами по заказу пиццы с доставкой на дом". Srsl? В середине нулевых?
Такая же проблема была у Сосальникова в его вымученных "Петровых", но там он хотя бы проверил по телепрограмме в каком часу шёл "Тутенштейн" по СТС и легитимизировал отыслочки "А помнишь какая модная обложка у Гламорамы была?" в характерах (Петровы там всё таки не просто васьки, а книжная тля с претензией).
В качестве бруталити. Миша писатель, он такие вещи чувствовать должен или хотя бы разобраться в материале.В одной из своих унылейших телег начитанная маня, дабы показать уровень неприхотливости плебса и качество его зрелищ, приводит в пример "Пусть говорят". Однако в 2006 году великое шоу великой страны только только получило такое название. До этого оно называлось "Большая стирка" и "Пять вечеров". Скорее всего человек 2006-го года, воинственно презирающий ЯЩИК привёл бы в качестве наиуёбищного быдлокорма либо старое название шоу, либо "Окна"
Ну и все эти "заумные" диалоги с этой пездишкой-тян читать просто невозможно и дико кринжово. А пездит она очень много. Пьяные кукарельни первокурсников ВШЭ во дворах примерно такого же интеллектуального качества.
- лэээ народный дискурс э ебать того ивана
Михаил как Джойс или Толстой. Книгу писал долго и поэтому видимо стал забывать кто есть кто в своей же книге. Роман большой и я прочитал только 20%, но уже начался, прошу прощения Михаил, эсли вы это читаете, фимоз как у Прилеплера.
Вот у Захера Залупы все персонажи разговаривают просто одинаково, настолько автор не умеет в элементарную стилизацию и многоголосность. Михаил умеет, но здесь он слишком занят звукоподражанием "простому люду": все эти смешные матюги, присказки и армейский фольклор. Но местами Михаил путается и всеми этими "пиздянками" начинают сыпать совершенно разные персонажи, которые отличаются друг от друга биографией, датой рождения и, конечно, не знакомы в рамках сюжета. Автор бесом влетает в тело болванчика, меняет его естественную риторику на народную и давай маты гнуть витиеватые. Но ведь матюги у разных людей отличаются, в зависимости от возраста, пола, профессии, места жительства и уровня жизни. Михаил об этом знает, но я думаю это просто грустный недосмотр.
Прочитано 50% текста
Нет, не недосмотр. Вся книга выглядит так будто оригинальный текст попал на редактуру умельцам из "удаф.ком" и они рандомно нахуярили "смишные" прибаутки и потешки, а после закинули на полку где роман пролежал до прошлого года.
Просто в край заебло. Выглядит как замоддированный "Postal 2" из середины нулевых или Хта: ментовский беспредел. Может быть это и была хорошая книга, но её испортил сам Миша своим неуёмным "юморком". Весёлые песенки и Ебанько хуярить может, а вот эта залупа это уровень бложика Юры Вафина, а не литература.
ДРОП

Об одних книгах в несколько страниц можно написать довольно много, о других, кирпичах, наоборот долго говорить нечего. С «Землей» ситуация последнего рода.

Начнем с очевидного изъяна – в этой книге слишком много страниц. Елизаров, видимо, решил размахнуться Толстым. И вышло действительно толсто. Впрочем, толстым нынче может быть всяким. А вот для Толстого, пусть и очередного все ж таки нужны идеи, концепция, да своя, а не реферативная, заемная из книжек по философии и культурологии.

Плохая новость номер два. Стрижка только начата, история незакончена. Это ощущалось по мере чтения, а Аствацатуров в своей рецензии только подтвердил. «Темный еще не проснулся», как в эпопее Роберта Джордана «Колесо Времени». Впереди будет еще от 700 страниц до плюс бесконечности, это уж как автор захочет.

Трудно сказать, хорошо это или плохо. Наверное, без разницы, фиолетово, так как и по первой части можно составить представление, что за текст перед нами. Произойти далее по сюжету может всякое (хотя очевидно, что обязательно будет обучение на курсах похоронных Кощеев Бессмертных, терки за кладбищенский бизнес и море любви), но сама метода вряд ли изменится. Как в любом сериале, в открывающейся смертяшно-похоронной эпопее задана общая диспозиция. Дальше будут добавляться только локации и персонажи.

Итак, краткое содержание первого сезона. Владимир К-к-к-Кротышев родился, рос и служил в стройбате, у него выросла женилка и его затянуло в похоронный бизнес (лопата – это судьба). Как обычно бывает, в жизни его - «то удачи, а то неудачи». Есть любовь-морковь (актуальная и в потенции). Есть вражда смертельная (продолжение следует). Ну и поверх всего этого зарисовки криминального похоронного бизнеса.

Написано в сравнении с другими книжками отечественного производства гладко, но с густыми матами и такой обильной детализацией пьянок и кладбищенской матчасти, что и то и другое можно пролистывать десятками страниц, жалея о загубленной бумаге. И пьянки и погребальный церемониал проще освоить на практике.

Роман успели окрестить производственным. Совершенно напрасно. Производственный роман изготавливался только в СССР. Шел под кумачовыми идеологическим лозунгами. Знаменовал собой прославление освобожденного труда. Предполагал, что данный труд приведет к изменению условий существования и духовному преображению личности. Копка мест упокоения изменяет ландшафт, спору нет, но производство могил – не звучит оптимистично, как положено при коммунистическом производстве.

Что до личностного роста, то он в книге какой-то незначительный. Да и много ли надыбаешь его чтением чужого ЖЖ. Володька живет заемным капиталом, пересказывая в рамках финального похоронного диалога «Пир» набор идей, собранных по сусекам у отца, коллеги и любовницы неопределенного возраста. Так что с романом воспитания есть некоторые трудности. Роман, вроде, имеется, а вот воспитание хромает. С первой страницы и до последней в герое заметно выросли и окрепли лишь член и крепкие руки-кулаки.

Повествование в «Земле» линейное и совершенно бесхитростное, незатейливое, без всяких там кульбитов и кунштюков новомодных. Уже родился, пока не женился и вроде бы еще не помер (хотя это вопрос философского порядка). Ничем читателя автор не удивляет, никаких подковырок, как в симфонии Гайдна.

Пока так: схватился автор за неувядающую кладбищенскую романтику и считает, что того достаточно. Мы же все про кладбище автоматически любим. Страшно, а тянет. «Тянет неспроста в заповедные места». Ну вот на это и расчет. Можно было бы попугать читателя, навести мистику какую-нибудь. Но неохота. О мертвечине если и есть, то на уровне рассказов на лавочке, в остальном идеология Билли Бонса «мертвые не кусаются». Да и как бы мало их тут, покойников, книга не о людях, а о месте, да очерки могильного ремесла. Авторов как-то в этом сезоне потянуло в сферу ритуальных услуг (я уже третью книжку читаю об обработке могильных плит и производстве овалов).

В «Земле» про кладбище без придыхания и сакральности, одна рутина. Пожрал, потрахался, справил могилку.

Михаил Елизаров. Земля. – М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020.

Это первое масштабное осмысление русского Танатоса. Роман года. Его ждали шесть лет. Он в кратком списке Большой книги. Номинирован на Ясную поляну и Нацбест. Автор –Томас Манн и Мартин Хайдеггер наших дней. Мастер прозы. Его язык выверен до микрона. Шекспировской силы и невероятной музыкальности. После таких критических восторгов у меня «по спине пополз вкрадчивый, потный холодок», как пишет автор своим музыкальным, шекспировским и выверенным до микрона языком.

…потому что этот долгожданный и первопроходческий роман я уже читала много раз. Он давно написан. В «Стройбате» и «Смиренном кладбище» Сергея Каледина. В «Казенной сказке» и «Степной книге» Олега Павлова. В «Доме близнецов» и «Хохоте» Анатолия Королева. В необъятном количестве текстов о ребенке в детсаду, школе и пионерлагере. В необъятном количестве текстов о кладбищенской мистике.
Восемьсот страниц – абсолютно все знакомо и читано. Зато перекличек с романом Эмиля Золя «Земля» – нету. Зачем подхватывать название, если нету? Но «мастерство» – на каждой странице.

«Помню похожий на айсберг холодильник, по которому карабкается, скользит мой карликовый взгляд» Это надо понимать так, что ребенок еще маленький, но почему взгляд-то карликовый?

«Я с размаху шлепаю о клетчатый кафельный пол резиновым мячом, и по стенам звонкой блохой скачет эхо…» Это чистое беспримесное «мастерство»: звонкая блоха, оцените!

«Вокруг на многие километры простиралась безлюдная неухоженная пастораль» Что это значит, не знает никто.

«Отец очень уповал, что диоптрии каким-то непостижимым оптическим способом увеличат и мои скромные дарования» Это значит, что герою-школьнику прописали очки.

«Я буквально шкурой чувствовал полный ядовитой неприязни взгляд нашей завучихи, похожей в своих громоздких очках одновременно на паука и на пойманную им глазастую стрекозу» В сто первый раз про завучиху-паучиху.

«После отбоя, когда были рассказаны страшилки про черные руки и красные пятна и палата угомонилась, я остался наедине со зловещей тик-такающей тишиной» В сто первый раз про отбой в пионерлагере.

«Ночь была светлой, рассыпчато-звёздной» Это пионеры после отбоя пошли на кладбище. А через пару абзацев: «Из туч неожиданная выглянула луна, но прибавила не света, а жути». Простите, а когда ночь-то перестала быть светлой и рассыпчато-звездной?

«Ведь именно с той кладбищенской ночи я впервые задумался, что однажды умру. Детство кончилось» Это философская глубина: Томан Манн и Мартин Хайдеггер.

«…большинство пробудет тут до присяги, а после мы отправимся в места постоянной службы. То есть это был “карантин” – как бы предбанник будущего стройбатского ада, после которого я, если выживу, буду смеяться в драке» Открываем «Стройбат» Сергея Каледина, читаем…

«Я вспоминаю иногда ту первую могилу. Зимнюю. Сколько же я копал ее? Часов шестнадцать. А ведь мне казалось, что я освоил лопату» Открываем «Облака» Олега Павлова, читаем: «Коротка человечья жизнь. Я по случаю рыл яму лопатой для солдатского нужника. Глубокая она вышла, крутая. Но и на дне этой ямы – земля! Размял ее в горсти – та же самая, что под ногами, только та суровей будет, утоптали»

«Но особенно взволновали и умилили меня голубые гетры – словно бы две гусеницы заглатывали мохнатыми вязаными ртами черные высокие туфельки» Это беспримесное «мастерство», хотя и с вопросом: «высокие» туфельки – это как?

«люминесцентного цвета лимон» Голубой, что ли? Сизый? Переливчатый?

«Тягостное предчувствие свинцово сгустилось в груди, но так же быстро рассосалось, как и положено всем предчувствиям, после первых негромких осиплых слов.
– Здорово, братик, – немощно выговорил Никита. – Я вчера в пиздец наебенился?..
– Ну, так, – дипломатично ответил я. – Перебрал малость…» Это мастерство и реализм, чтоб читателю жизнь медом не казалась.

«А утром выяснилось, что прабабушка умерла. И, судя по заключению врачей, сердце у нее остановилось сразу за полночь. Я до утра пролежала с ее трупом» А это пошла мистика. Пятилетняя девочка всю ночь слушала от мертвой прабабушки жуткие сказки про смерть.

«Нынешнее российское государство обретается в трупе СССР. Смерть клиническая, историческая, политическая, смерть личности – всё набор метафор. Да и смерть сама по себе – чистая метафора. Но при этом Советский Союз действительно умер, а те, кто его населял, поневоле очутились в его загробном пространстве» Это философия, Томас Манн и Мартин Хайдеггер.

«Умудряются и по пятнадцать, и по двадцать тысяч за бальзамацию брать, а люди в состоянии шока верят, оплачивают!» Это социальный реализм хлынул.

«Из-под опущенного капюшона выбились прядки волос» Что, простите?

«Комарино, едва слышно зафонило в левом ухе – точно засвистел ледяной сквознячок от пулевой пробоины в фюзеляже. И в масляном глянце картины, в черной слюде зимнего окна, как в ванночке с проявителем, слабо проступили утлые очертания коммунарских гробов…»
Комарино! – шесть лет ждали!

«Вот тут ты неправ, – сказала она по-мужицки рассудительно» А почему по-мужицки? Это как?

«Еще немного!.. Вот уже почти выбрался!.. Но вдруг резкий рывок вниз! Что-то ухватило за штанину, повисло гнилой тяжестью. Кричу, вгрызаюсь, врастаю ногтями в землю – лишь бы не дать невидимому обрушить меня. Не вижу, но слышу, как внизу пегая падаль щелкает пастью и жарко, смрадно дышит обхватившая мою ногу мертвечина. Из трухлявого склона выкрашивается ломоть…» Мистика пошла.

«Труп есть отсутствие речи, но присутствие языка. Эта семиотическая дихотомия превращает труп в новый концепт смерти, которая прежде не имела пространственного и временного означаемого, но теперь обрела в языке – безмолвный труп и говорящее о смерти тело. Молчание становится говорением, и мертвец, по сути, сам становится универсальным языком, а кладбище – полифоническим текстом!» Философия пошла, Томас Манн и Мартин Хайдеггер.
Восемьсот, повторяю, страниц. И обещано продолжение.

"Итак, нацбестовский миллион достался Михаилу Елизарову. Маэстро, урежьте марш. Маэстро, вы не поняли: Шопена.

<...>

Хотя начать, наверно, следует с хорошей новости: М.Е. перестал подражать Прилепину. Пропали дикие эпитеты: «коряжистые ветки», «упругая гипсовая мощь», «дидактическая кишка». Ну, не совсем, если честно: «горклый дух» уцелел. Ликвидированы как класс мертворожденные метафоры: «Если допустить, что Машины зубы были напечатаны в таймс нью роман кегль двенадцать, то два заглавных ее резца были восемнадцатой верданой». Но выше задницы не прыгнешь: Елизаров остался сам собой – путает маникюр с лаком для ногтей и считает «пастораль» и «сельский пейзаж» синонимами. «Кислый вакуум» и «провал беззубой щеки» – это вообще пять.

А вот и второй повод исполнить Marche funèbre: уж если прозаик завалил экзамен по языку, то неизбежно завалит и все остальные: не освоив букваря, в университет не поступают – не видать вам, болезные, ни убедительного психологизма, ни квалифицированного сюжетостроения. А то и самой завалящей идеи.

Строго говоря, «Редакцию Елены Шубиной» впору штрафовать на полмиллиона по статье 14.7 КоАП РФ «Обман потребителей»: русский танатос в «Земле» не ночевал. Зато есть тягучая, гудроновая экспозиция в 24 607 слов, из которой мало-мальское отношение к теме имеют два эпизода: как Вова Кротышев в детстве жуков хоронил, а в юности служил землекопом в стройбате. Есть подробная, в 3 666 слов, инструкция по отливке памятников из бетона и гранитного отсева: «Если у тебя пятисотый цемент, то на центнер замеса надо брать двадцать пять килограмм пятисотого или тридцать четырехсотого, пятьдесят кило мучки и десять кило речного песочку». Есть каталог похоронного бюро в 3 434 слова: «Испанские гробы часто заказывал, итальянские – бук, орех. Чешские гробы. Хоть и сосна, но суперски обработанная». Есть еще одна инструкция по рытью могил в мерзлом грунте – 1 834 слова: «Земля на глубину штыка была черствой, с ледком, а дальше становилась по-песчаному податливой». Есть безразмерная, в 10 810 слов, экскурсия по ритуальной конторе: «Целую стену занимали погребальные урны: стеклянные, мраморные, бронзовые, глиняные, расписные, в строгих тонах и немыслимых вычурных цветов; урны под хохлому и гжель, пивной бочонок и спортивный кубок». И так далее, вплоть до «Перечня документов, необходимых для выдачи тела из морга». На редкость увлекательный саспенс.

Не возьму в толк, на кой ляд публике этот 780-страничный путеводитель по ритуальному бизнесу? – ведь есть в природе «Смиренное кладбище» Каледина, написанное много раньше, короче (66 страниц!), а главное – несравненно лучше. После чего возникает соблазн немедля отправить «Землю» в наш советский колумбарий. Воздержимся пока: а вдруг?..

Чтобы уберечь увлеченного читателя от полной и безоговорочной летаргии, добрый прозаик предусмотрел реперные точки. Ими служат лекции о смерти в свете воззрений Хайдеггера (Кьеркегора, Сведенборга. Шопенгауэра – нужное подчеркнуть). Или, на худой конец, самого Елизарова. По самым скромным подсчетам, это 22 239 слов, да каких: «Труп есть отсутствие речи, но присутствие языка. Эта семиотическая дихотомия превращает труп в новый концепт смерти, которая прежде не имела пространственного и временного означаемого, но теперь обрела в языке – безмолвный труп и говорящее о смерти тело. Молчание становится говорением, и мертвец, по сути, сам становится универсальным языком, а кладбище – полифоническим текстом!»

Не знаю, право, каким образом псевдофилософский онанизм в духе «Ученых записок Мухосранского педколледжа» соотносится с урнами под гжель и фурнитурой для гробов. Слова «идея» и «сюжет» означали бы незаслуженный комплимент автору, потому придется обойтись без них. Так вот, смысловая часть «Земли» даже на живую нитку не пришита к событийной – просто рядом валяется, как разрозненные детальки конструктора Lego. Читатель у нас давным-давно на самообслуживании – пусть себе забавляется любимой игрой в приращение смыслов: что соберет, то и будет."