Култхард сидел на железном стуле, привинченном к полу в центре комнаты; его руки были пристегнуты к подлокотникам, а ноги – к ножкам. Окна комнаты были плотно зашторены, а в углу стоял небольшой письменный стол с денди. Напротив Николая сидел в своем кресле Кинаман; говорил он посмеиваясь, но Коля чувствовал, что он абсолютно серьезен.

– Пашка, ты пойми, я ведь совсем простой парень. Ты меня принимаешь за кого-то… А я совершенно не из тех, кто…

Кресло Кинамана зажужжало, он тронулся с места, подъехал к Култхарду вплотную и остановился.

– Подожди, Колех, – сказал он, – подожди-ка. Вот мы и приехали. А как ты думаешь, чьей кровью полита наша территория ностальхии? Думаешь, какой-то особенной? Какой-то специальной кровью? Каких-то непростых людей?

Он протянул руку, ощупал лицо Култхарда и ударил его сухим кулачком по губам – несильно, но так, что Николай почувствовал вкус крови во рту.

– Вот такой же точно и полита. Таких ребят, как ты…

Он потрепал Колю за шею.

– Не сердись, – сказал он, – я теперь тебе второй отец. Могу и ремнем выдрать. Чего жмешься, как баба?

– Я, Паша, не чувствую, что готов к подвигу на Кухне, – слизывая кровь, ответил Коля. – То есть чувствую, что не готов… Лучше уж назад в Астану, чем так…

Кинаман наклонился к Култхарду и, поглаживая его по шее, заговорил совсем тихо и ласково:

– Вот ты дурачок-то какой, Колёх. Ты пойми, милый, шо в этом и суть подвиха, что ехо всегда совершает нехотовый к нему человек, потому шо подвих – это такая вещь, к которой подготовиться невозможно. То есть можно, например, наловчиться быстро проходить боежаб, можно привыкнуть ловко ихрать в ниндзю Хайдена, этому всему мы учим, но вот самому духовному акту подвига научиться нельзя, его можно только совершить. Чем больше тебе перед этим хотелось жить, тем лучше для подвига. Подвиги, даже невидимые, необходимы Кинамании – они питают ту хлавную силу, которая…

Николай услышал громкое карканье. За шторой мелькнула черная тень близко пролетевшей птицы, и Кинаман замолчал. Минуту он размышлял в своем кресле, а потом включил двигатель и укатил в коридор. Дверь за ним хлопнула, а через минуту снова открылась, и в комнату вошла розоволосая женщина с резиновым шлангом в руке. Её лицо показалось ему знакомым, но Коля не мог сообразить, где её видел.

– Узнаешь? – спросила она.

Коля помотал головой. Она подошла к столу и села на него, свесив ноги, глянув на её лицо закрытое на половину волосами, Култхард вспомнил, где видел эту чёлку, – это была та самая девушка из Крыма, с которой он лишился девственности. Николай даже помнил её фамилию.

– Фро… Фро…

– Анна Фроза, – сказала она, сгибая шланг. – С тобой поговорить послали. Пашка послал. Ты чего, Колясик, правда назад в Астану хочешь?

– Я не то что туда хочу, – сказал Коля, – я на Кухню не хочу. Опять консервы записывать.

Фрозза хмыкнула и хлопнула себя ладонями по животу и по бедрам.

– Интересно, – сказала она, – не хочешь. Ты думаешь, он тебя теперь в покое оставит? Отпустит? Или в Казахстан вернёт? А если и вернёт даже – ты хоть знаешь, что это такое, когда встаешь с койки и делаешь первые шаги на костылях? Или как себя перед дождем чувствуешь?

– Не знаю, – сказал Култхард.

Фрозза покачала в воздухе шлангом, вынула из кармана одноразовую парилку и затянулась.

– А друг твой Веталь сразу согласился, – сообщила она.