«Зона разрыва»

Где-то в заснеженной тайге Западной Сибири, за колючей проволокой и вышками с прожекторами, раскинулся секретный завод «Красный разлом». Официально здесь производили «детали для сельхозтехники», но ни один трактор в радиусе сотен километров не видел этих деталей. Серые бетонные корпуса, покрытые инеем, окружали центральное здание — мрачный монолит с красной звездой на фасаде, где в подвалах проводились эксперименты, о которых не говорили даже в кулуарах КГБ.

Иван Петрович Ковалёв, 38 лет, невысокий мужик с усталыми глазами и мозолистыми руками, был одним из «разделённых». Он подписал бумаги три года назад, после того как жена ушла, а дочка перестала писать из пионерлагеря. Ему пообещали стабильную зарплату, талоны на мясо и забвение — последнее оказалось самым ценным. Процедура «Разрыв», разработанная академиком Сивцовым в закрытом НИИ под Свердловском, делила сознание на «трудовое» и «бытовое». На заводе Иван был просто «Оператор №47» — молчаливый, сосредоточенный, знающий только станок и запах машинного масла. Дома, в бараке за периметром, он становился собой — пил чай из алюминиевой кружки и смотрел в окно на бесконечный снег, не помня ни минуты рабочего дня.

Завод стоял в низине, окружённый соснами, чьи ветви гнулись под тяжестью снега. В цехах гудели станки, выпуская что-то, что никто не понимал — то ли части ракет, то ли механизмы для ещё более секретных проектов. Воздух пах металлом и хвоей, а в столовой подавали борщ с картошкой и чай с привкусом железа. Над всем этим витал дух советской тайны: «Не спрашивай, делай».

Коллега Ивана, Лариса Григорьевна, была из тех, кто подписался на «Разрыв» добровольно-принудительно. Её поймали на распространении самиздата в Томске, но вместо лагеря предложили «перевоспитание трудом». Её «трудовая» версия была образцовой работницей — строгой, с короткой стрижкой и взглядом, от которого молодые инженеры краснели. Но дома она рыдала, не понимая, почему её руки пахнут смазкой, а в голове — пустота.

Экспериментальная советская процедура отличалась от западной. Если в Lumon использовали чипы и нейрохирургию, то тут всё было грубее: коктейль из психотропов, гипноза и электродов, подключённых к вискам. После каждого сеанса в подвале — в комнате с облупившейся штукатуркой и портретом Ленина на стене — испытуемые выходили с головной болью и лёгким тремором. Академик Сивцов называл это «побочным эффектом прогресса».

Проблемы начались, когда Иван стал замечать странности. В «бытовом» состоянии он находил у себя в кармане обрывки схем, которых не помнил. Однажды проснулся с кровью под ногтями, хотя руки были чистыми перед сном. Лариса же начала шептать на перекурах, что видела в цеху №3 силуэты людей без пропусков — но её «трудовая» версия тут же замолкала, словно кто-то выключал рубильник.

Однажды ночью, в бараке, Иван решился. Он стащил из цеха отвёртку и спрятал её под матрасом. Если «Разрыв» ломается, если его сознание сшивается обратно — он узнает правду. О том, что они строят на этом проклятом заводе. И почему в тайге, за периметром, всё чаще воют не волки, а что-то другое.

>>4269
Иван прижался к холодной бетонной стене, его дыхание было едва слышным, но сердце колотилось так, что казалось, его услышат даже через дверь. Сквозь узкую щель он видел, как люди в белых халатах склонились над креслом, их тени, окрашенные кроваво-красным светом лампы, дрожали на стене. Один из них, высокий и худой, с лицом, похожим на старую газету, держал в руках шприц с мутной жидкостью. Другой, с сальными волосами, подключал провода к вискам манекена, лежащего в кресле — манекена, который выглядел слишком живым. На стене, прямо над портретом Ленина, висела схема мозга, испещрённая красными линиями, словно кто-то пытался вырезать из сознания саму суть человека.

Иван сглотнул. Он понял, что «Разрыв» — это не просто способ скрыть работу от дома. Это было что-то большее. Что-то, что ломало людей, превращая их в пустые оболочки, готовые выполнять приказы без вопросов. Но что именно они создавали на этом заводе? И почему манекен в кресле выглядел так, будто вот-вот откроет глаза?

Подробности о заводе «Красный разлом»
Завод «Красный разлом» был огромным комплексом, раскинувшимся на несколько километров в тайге. Его корпуса, построенные в 1950-х, были из серого бетона, местами потрескавшегося от морозов. Над главным входом висела табличка с выцветшей надписью: «Слава труду!». Но внутри не было ни славы, ни тепла — только гул станков, запах машинного масла и бесконечный холод, проникающий даже через толстые стены.

Обязанности рабочих
Рабочие, такие как Иван и Лариса, были операторами станков. Их задачи были простыми, но изматывающими: они обрабатывали металлические детали, которые затем отправлялись в другие цеха. Иван, например, каждый день вытачивал шестерни с точностью до микрона, следя за тем, чтобы не сбился ритм станка. Лариса занималась сборкой — соединяла детали в сложные механизмы, назначение которых ей никто не объяснял. Рабочие не знали, что именно они производят. Им говорили, что это «для блага Родины», и этого должно было хватить. Но после процедуры «Разрыва» они и не задавали вопросов — их «трудовые» версии были запрограммированы на выполнение задач, а не на размышления.

Каждый день начинался с построения в цеху: рабочие выстраивались в шеренгу, бригадир зачитывал план на день, а потом все расходились по своим местам. Работа шла в две смены по 12 часов, с перерывом на обед — борщ, картошка и чай. Никаких выходных, только раз в месяц — «день отдыха», когда можно было написать письмо семье, если ты помнил, что у тебя есть семья.

Иерархия управления
Иерархия на заводе была строгой, как в армии. Во главе стоял директор завода, товарищ Горбунов — грузный мужчина с красным лицом и вечно недовольным взглядом. Он редко появлялся в цехах, предпочитая сидеть в своём кабинете на верхнем этаже главного корпуса, где окна были затянуты плотными шторами. Говорили, что у него есть прямой телефон с Москвой, и каждую неделю он отчитывается перед кем-то из ЦК.

Под ним были начальники цехов — суровые мужики в серых костюмах, которые ходили по цехам с папками и проверяли показатели. Они следили за тем, чтобы нормы выполнялись, и если кто-то отставал, его отправляли на «перевоспитание» — так называли дополнительный сеанс «Разрыва» в подвале. Начальники цехов жили в отдельном бараке, чуть лучше, чем у рабочих: там были даже кровати с матрасами, а не просто нары.

Бригадиры, такие как бригадир Ивана, товарищ Степанов, были связующим звеном между рабочими и начальством. Они раздавали задания, следили за дисциплиной и докладывали о любых нарушениях. Степанов, невысокий и лысый, с вечно потным лбом, был из тех, кто любил орать на рабочих, но сам боялся начальников цеха до дрожи.

Охранники и их роль
Охранники на заводе были вездесущи. Это были крепкие парни в шинелях, с винтовками за спиной и овчарками на поводках. Они патрулировали периметр, проверяли пропуска на входе и выходе, а иногда заходили в цеха, чтобы «осмотреть обстановку». Но их главная задача была не только в охране завода от внешних угроз. Они следили за рабочими: подслушивали разговоры, проверяли, не обсуждают ли те что-то «запретное». Если кто-то начинал говорить о своей жизни вне завода или задавать вопросы о работе, охранники тут же вмешивались. Обычно это заканчивалось «беседой» в комнате охраны — маленьком помещении с голыми стенами и единственной лампочкой, где человека могли продержать несколько часов, а то и отправить на очередной сеанс «Разрыва».

Охранники также сопровождали рабочих на процедуры в подвал. Они стояли у двери, пока академик Сивцов и его ассистенты подключали электроды к вискам испытуемых, и следили, чтобы никто не сбежал. Иногда они сами участвовали в экспериментах — держали особо буйных рабочих, пока те не переставали сопротивляться.

О чём говорят рабочие?
Разговоры между рабочими были скудными и однообразными. Процедура «Разрыва» стирала их воспоминания о жизни вне завода, так что говорить о семье, прошлом или даже о том, что они ели на ужин, они не могли. Вместо этого они обсуждали работу: «Ты видел, как станок в третьем цеху опять заедает?» или «Степанов сказал, что надо увеличить норму на 10%». Иногда кто-то пытался пошутить, но шутки были такими же серыми, как стены завода: «Если станок сломается, нас всех на запчасти разберут».

Но иногда, в редкие моменты, когда «Разрыв» давал сбой, кто-то начинал говорить странное. Например, один рабочий, старик по кличке Дед, однажды пробормотал: «Я видел, как они тащат что-то в лес. Оно шевелилось». Все замолчали, а через час Деда увели охранники. Больше его никто не видел. Такие разговоры были редкостью, но они сеяли страх. Рабочие знали: если ты начинаешь вспоминать, если ты начинаешь думать — ты становишься проблемой.

Что производят на заводе?
Иван начал подозревать, что завод не просто производит детали для ракет или машин. В подвале, куда он пробрался, он видел не только кресло с проводами, но и странные контейнеры, заполненные мутной жидкостью. В них плавали куски металла, соединённые с чем-то органическим — словно кто-то пытался создать гибрид машины и живого существа. Академик Сивцов, которого он подслушал, говорил о «новом этапе социалистического труда» — о создании рабочих, которые не просто выполняют приказы, а становятся частью системы, частью механизма. «Разрыв» был лишь первым шагом: он ломал сознание, делая людей послушными. Но следующий шаг был страшнее — превращение человека в нечто большее, чем человек, и меньшее, чем машина.

Иван понял, что вой в тайге, который он слышал, был не просто зверем. Это были те, кто не выдержал экспериментов. Те, кого завод «переработал» и выбросил в лес, чтобы они не мешали. Но они не умирали — они менялись.

Иван отступил от двери, его руки дрожали. Он знал, что если его поймают, он станет следующим в этом кресле. Но он также знал, что не может больше молчать. Он должен был найти Ларису и рассказать ей всё. Если они хотят выжить, им нужно сломать «Разрыв» — и сломать завод.