«Орден Желтого флага» издан стотысячным тиражом, тираж «Железной Бездны» вдвое меньше. В здравом смысле издателям не откажешь: осилить второй том после знакомства с первым способен лишь фанатичный сектант из числа Свидетелей ПВО. Желательно, с навыками камикадзе.

Тут весьма уместно будет поучение Чжуан-цзы — не бойтесь, не про бабочку: «Мастер игры со ставкой на черепицу станет волноваться при игре на серебряную застежку и потеряет рассудок при игре на золото. Искусство одно и то же, но внимание к внешнему всегда притупляет внимание к внутреннему». Нынче Виктор Олегович играет на черепицу. И даже не делает вид, что на кону драгметаллы. Фельетонная злободневность, натужно-похабные каламбуры и прочие аттрактанты для пелевинофилов присутствуют лишь в гомеопатических дозах. С глубоким прискорбием извещаю: Бодрийяр не Соссюр у Барта. Но в остальном, прекрасная маркиза…

В остальном Верховный Бодхиерей Всея Руси верен себе. «Смотритель» — сто сорок мохнатая и до безобразия затянутая проповедь о фантомности всего сущего. Итак: император Павел I, Бенджамин Франклин и Франц-Антон Месмер силою мысли изваяли астральный мир, нареченный Идиллиумом и основанный на Флюиде — нематериальной субстанции, что сродни шопенгауэровской мировой воле или китайской энергии ци. Надзирать за Идиллиумом приставили род де Киже. При этом всяк Смотритель рожден каретой (именно каретой, а не в карете) и обязан сослать первого де Киже в Сибирь, предварительно таковую выдумав… Не взыщите, от продолжения воздержусь. Проще и дешевле, минуя 700 страниц вялотекущей шизотерики, огласить вполне предсказуемый итог: «Наша подлинная система координат состоит из единственной точки, у которой нет ни длины, ни ширины, ни высоты, ни временной протяженности. Нас нигде нет… И Ветхая Земля, и наш мир, и мы сами — просто симуляция». Короче говоря, Идиллиум существует, пока его видит Смотритель, а сам Смотритель — скорее всего, лишь галлюцинация императора Павла I Петровича… ну, вы поняли: сон во сне, который не совсем чтобы сон. Головокружительное открытие, правда? По слову В. Топорова, читателя в очередной раз разводят, в том числе и на бабки, — сказано это про «t», но вполне применимо к «Смотрителю».

Однако помимо цены есть тут вещи определенно не иллюзорные. Все они равно предсказуемы и легко приводимы к общему знаменателю: Пелевин умеет мало гитик.

Живой классик явно сломал палец, из которого высасывал сюжеты. Бóльшую часть текста занимают парламентского километража и парламентской же скуки диалоги об устройстве Идиллиума и свойствах Флюида. Впрочем, комментарии персонажей ничего не проясняют, но лишь запутывают еще больше. ПВО явно не удосужился выдумать до конца свой воображариум. Потому в тексте то и дело возникают смысловые лакуны. Универсальным оправданием автору служит трансцендентная неизреченность дивного нового мира: «Эта тайна такого рода, что хранить ее нетрудно. По той простой причине, что ее почти невозможно объяснить»; «этого не знают даже Ангелы»; «смысл их речи был так же неизъясним, как значение грома, удара молнии или затмения солнца».

Жанр «Смотрителя» тот же, что и всегда: центон. Правда, до недавних пор Пелевин прилежно пересказывал Чжуан-цзы, Дебора и Вачовски, а нынче предпочитает автоцитаты. Есть в романе идеально-искусственная женщина: в «S.N.U.F.F’е» эту роль играл баборобот с той-терьерской кличкой Кая, теперь барышню зовут Юкой, и она создана усилиями трех медиумов. Налицо и Башня как символ инициации — точно такая же была в «Generation «П»». С ностальгической грустью помянуты граф Базилио ди Чапао, авантюрист и мистик, и племянница его Аничча. Жаль, забыт розенкрейцер фюрст фон Кривомазофф — ничего, в следующий раз наверняка встретимся.

Язык и стиль вполне узнаваемы. Ну, разве что исчезли громоздкие неологизмы вроде «анального вау-эксгибиционизма» или «криптооргазма по доверенности». Редактор «Смотрителя» О. Аминова клятвенно заверила: «Виктор Олегович — редкий мастер слова». Да не желаете ли причаститься? — «Михайловский замок был величественно огромен. Впрочем, он не столько потряс меня своим великолепием, сколько пробудил в моей груди какое-то щемящее подобие ностальгии по великому прошлому». Г-жа Аминова, сделайте великую милость, купите великолепному стилисту великанский словарь синонимов: чем толще, тем лучше. А то, право слово, от великопостного однообразия лексики уже оскомина.

Еще одна значимая деталь: юмор. С ним у Пелевина всегда были заметные проблемы, но сейчас в ход пошли и вовсе пыльные скабрезности, взятые напрокат то ли в учительской, то ли в бухгалтерии: «Он вполне может за себя постоять. И полежать, по слухам, тоже».

Кстати насчет полежать. Виктор Олегович примерил амплуа народного целителя и поделился надежным рецептом профилактики простатита — умеренная мастурбация раз в три дня. И вот вам крест, это самый осмысленный момент в двухтомном повествовании.

В общем-то, все понятно. Кроме одного: зачем это написано? Ведь не для одних же дифирамбов в честь мадемуазель Кулаковой…

Судить о смыслах гуманные издатели предоставили публике. «О чем эта книга на самом деле, будет зависеть от читателя — и его выбора», — предупреждает аннотация. Что ж, воспользуюсь своим правом. По-моему, «Смотритель» — книга о сугубой пользе молчания. Как-то раз ПВО перефразировал де Кюстина: «Для писателя не-писать иногда важнее, чем писать». Но декларации всегда далеки от практики, — а она вполне веспасиановская: non olet, и шабаш.

Оттого лучший способ читать Пелевина — дзэнский: вообще не читать Пелевина. А коли читать, то с особым цинизмом. Как Виктор Олегович и пишет.

Но такой способ чтения к Пелевину пока неприменим. Про Свидетелей ПВО и без меня все ясно: их годами натаскивали на поиск метафизических глубин на пустом месте. А критики разочарованы и дружно тоскуют о блаженных временах глиняного пулемета. Прежде гг. рецензенты рассматривали пелевинские тексты как коаны и недоуменно чесали в затылке: и кто его знает, на что намекает? Наспех придуманная экзегеза вызывала неподдельную радость. Но теперь вместо криптооргазма по доверенности приключился анафемский казус: новый Пелевин был взвешен и найден легким.

А. Наринская: «Все окончательно свелось к отрицанию отрицания и галлюцинации внутри галлюцинации… Надеяться на новое и сильное уже не стоит, а какие-то протуберанцы жизни и свежести — это всего лишь всполохи таланта, все крепче погружающегося в сон».

Д. Быков: «Рассматривать всерьез новый роман Виктора Пелевина «Смотритель» значило бы оскорбить его прежние произведения. Пелевин в «Смотрителе» начисто отказывается от каких-либо требований к себе… То, что было нам представлено на Московской книжной ярмарке под названием «Орден желтого флага», являет собой вялый, исполненный весьма суконным языком перепев всего, что писал Пелевин до сих пор, только уже без всякой связи с реальностью и без единой шутки».

Г. Юзефович: «Такой чистой, безукоризненной скуки книги Виктора Олеговича Пелевина не вызывали во мне со времен, пожалуй, «Шлема ужаса». Очищенный от актуальных аллюзий и пророческого пафоса, а заодно и от языковой игры, дистиллированный и бесцветный «Смотритель» представляет собой — ну, да, типичного голого короля».

С гуру перед строем срезали лычки — поздравляю, коллеги, несомненный прогресс: от авидьи к виджняне. Еще немного усилий, и наступит аннутара-самьяк-самбодхи: нет ни старого, ни нового Пелевина. Есть просто Пелевин. Ибо черепица остается черепицей даже в сусальной позолоте.

>>384929
Прокуратор достал из кармана костяную трубку, щелкнул зажигалкой и затянулся. В воздухе завоняло горелыми тряпками и еще какой-то тошнотворной дрянью. Прокуратор поманил Грыма пальцем к себе и повернул трубку чубуком в его сторону.

— Я не хочу, — сказал Грым.

— Я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет, — ухмыльнулся прокуратор. — Я тебе в приказном порядке продуть желаю. А то не поймешь ничего.

— Запрещено законом, — сделал Грым последнюю попытку.

— Закон — это я, — сказал прокуратор, взял трубку в кулак, а другой рукой бесцеремонно схватил Грыма за ухо и притянул к себе. Когда лицо Грыма оказался рядом с трубкой, прокуратор поднес губы к кулаку и сильно в него дунул. Грыму пришлось вдохнуть султан дыма, вырвавшийся из мундштука, и едкое курево обожгло ему легкие. Он закашлялся. А когда восстановил дыхание и поднял глаза, все в мире было уже не так.

Во-первых, мир стал страшен. Он сделался невероятно опасен. Яркая переливающаяся опасность исходила от всего: от окон, за которыми затаилась оркская столица, от стола, заваленного объедками и пустыми бутылками, от комода с дешевыми рюмками из синего стекла и даже от иконы с образом Маниту — символическим изображением черной дыры с аккреционным нимбом и двумя узкими фонтанами излучаемой в пустоту благодати. Маниту, похоже, был вовсе не на стороне Грыма.

Во-вторых, мир стал не только опасен, но и гнусен — невыразимо и густопсово.

В-третьих, он стал окончательно безвыходен. Спрятаться было некуда. И убежать тоже.

Но страшнее всего показался сидящий напротив прокуратор с нарисованной на груди женской промежностью, прямо к волосам которой была приколота медаль.

Грым вдруг понял, что ужаснувшее его состояние было для этого человека привычным и родным. Он приходил в него добровольно. Мало того, он шел так в бой, навстречу смерти. Это было непостижимо. Это было выше понимания. Грым почувствовал полное бессилие противостоять такому могуществу.

Прокуратор, видимо, хорошо знал, что происходит с Грымом. Он еще раз затянулся и спросил:

— Ну че, все понял?