Вячеслав Пелевин. Шоссе Ашкеназов. Краснодар: Издательская программа «Мюнстер», 2020

Сразу признаемся: мы не большие почитатели пелевинского таланта и поэтому недостаточно внимательно следим за обновлениями в его обширной библиографии. Одни считают, что Пелевин давно исписался и занимается самоповторением, другие, наоборот, уверены, что писатель с каждой книгой поднимается на ступень выше по лестнице, ведущей к его главному творению. Мы склонны относиться к первым, но все же решили дать Пелевину шанс. И, судя по всему, напрасно. В его новом романе мы увидели все то же изрядно поднадоевшее отрабатывание актуальной повестки, поверхностную критику политики дилетантов и любого энтузиазма вообще.

Главный герой «Шоссе Ашкеназов» — переживающий кризис 30 лет вчерашний хипстер Валим Евсеев. Слава Богу, Пелевину хватает такта не разъяснять читателю, что необычное имя персонаж получил из-за ошибки в загсе, но сразу готовьтесь к многочисленным каламбурам: писатель с переменным успехом иронизирует над именем Валим и политическими взглядами его носителя. А взгляды эти сводятся к простой формуле — все, что ненавидит автор книги.

Валим Евсеев исповедует «кокакольный патриотизм», хотя «его <...> знакомство с Западом пока исчерпалось недельной поездкой во Львов, о которой ему теперь не хотелось бы лишний раз вспоминать»), читает все «протестные паблики, каналы и блоги» и каждый день меняет «фильтры солидарности» на аватарках в соцсетях. Заключительным штрихом к этому невнятному портрету служит зеленеющий на лацкане пиджака значок с «гадюкой Момо — главным символом альт-лефта». Если и этого мало, то чтобы понять, насколько автора в этот раз подвело чувство вкуса, добавим: на протяжении всей книги, написанной в 2020 году, Валиму предстоит встретиться с массой персонажей с говорящими фамилиями — тайный советник Ален Биде-Нуар, британский диверсант Курлык, еврей-ортодокс Ицхак Самуилович Ромпер-Стомпер и так далее.

Первую половину книги Валим занимается только тем, что бродит по разным местам, которыми, как кажется автору, кишат подобные персонажи: галереи современного искусства, бары с крафтовым пивом, лекции «опального доцента Высшей школы информатики». Впрочем, лучше приведем достаточно типический пример пелевинской сатиры образца «Шоссе Ашкеназов»:

«Войдя в зал, он первым делом увидел огромное подсвеченное со всех сторон полотно, изображавшее, по всей видимости, беженцев на контрольно-пропускном пункте. В сюжете он узнал известную фотографию, облетевшую весь мир и ставшую одним из символов гуманитарной катастрофы, охватившей Ближний Восток на пути к вожделенной демократии. Разница с тем снимком заключалась в том, что художник дополнил образы черных призраков женщин в парандже поясами с ярко-оранжевыми шашками динамита. Рядом висела еще одна работа того же художника: не менее известную фотографию с ребенком на руинах Алеппо он тоже дополнил поясом шахида.

Следом Валим оценил видеоарт: на темном полотне зажигалась фраза-лозунг „ЧЕРНЫЕ — СОТРУДНИКИ“, а затем ее машинный перевод на другие языки: „BLACK — EMPLOYEES“, „NOIR — EMPLOYÉS“ и так далее. Вскоре выяснилось, что это не просто видеоинсталляция, но часть документального фильма об арт-группировке „Обними Карла Джонсона“, участницы которой, собственно, воплощали в жизнь вынесенный в название призыв: находили на улицах Москвы чернокожих аполлонов и бросались им на шеи.

Глядя на все это, Валим испытал поистине суворовский восторг от осознания того, что живет в стране, в которой можно не только провести подобную выставку, но и не привлечь к ней вообще никакого внимания».

К середине книги Пелевин наконец решается на сюжетный твист, чтобы хоть как-то подтолкнуть изрядно затянувшееся и откровенно провисающее описание всех кругов московского либерального ада. Но и этот твист мы уже где-то видели: Валима вербует агент некой могущественной и тщательно законспирированной организации, готовящей переворот в одной из стран ближнего зарубежья. Вскоре он начинает погружение в мир параллельного государства, осуществляющего реальную власть над постсоветским пространством — президентская власть оказывается лишь фасадом «для прессы, толпы и прессы, думающей, что она не часть толпы». Валим узнает, что основу тайной организации, напоминающей рыцарский орден, составляют потомки узников сталинских лагерей, а сам проект ГУЛАГа был лабораторией по выращиванию идеальных преступников со стопроцентной выживаемостью в любых условиях, преступников, полностью лишенных базовых представлений о морали и потому, с точки зрения Сталина, идеальных руководителей «Прекрасной Страны Будущего (ПСБ)», как ее называют пелевинские заговорщики. Пожалуй, эта глава романа — одно из немногих мест во всей книге, способное задеть живое, но не оригинальностью мысли, а тем, как Пелевин окончательно перегибает палку в своем цинизме во имя цинизма.

Этот цинизм разве что и отличает автора от какого-нибудь всезнающего обывателя. Наверное, у каждого есть такой знакомый: как правило, это мужчина средних лет и старше, скептически относящийся ко всему на свете и имеющий свое мнение по любому вопросу — от американо-китайских торговых войн до феминитивов и менструальных чаш. Такие люди считают себя очень зрелыми, много повидавшими, их ничем не удивишь. Правда, их оригинальные, пропитанные скепсисом и иронией суждения обо всем на свете на поверку оказываются не более чем банальностью, изреченной с важным видом. В любых конфликтах такой тип граждан занимает либо позицию заведомо сильного, либо беспроигрышную (но не менее бессердечную) позицию «чума на оба ваших дома». Иногда, как в случае с Вячеславом Пелевиным, они пишут книги — формально не очень большого объема, но зато от души наполненные пустословием.

И в самом деле — Пелевину потребовалось исписать 200 страниц, чтобы изобразить тот тип русского интеллигента, который еще в XIX веке поэт Некрасов изобразил в двух строках: «Что ему книга последняя скажет, / То на душе его сверху и ляжет». Или, если угодно, предпринял очередную попытку вновь написать Манилова, но так, чтобы читатель уж точно понял, что он отрицательный персонаж. Вот только за мизантропией Гоголя прячется искренний и высочайший гуманизм, а у Пелевина за душой, увы, только желчь двадцатилетней выдержки, которая органично смотрелась бы на каком-нибудь «Удафф.ком».

Но главная проблема новой книги Пелевина в том, что не совсем ясно, к кому через нее обращается писатель. Рассказывает правым, что левые — идеалисты, которые приведут нас в либеральный ГУЛАГ? Правые это и без него вроде бы знают. Объясняет левым, что они — идеалисты, которые приведут нас в либеральный ГУЛАГ? Вроде левые этого особо и не стесняются. Или может Пелевин ничего важного сказать не хотел и просто в очередной раз постебался над леваками из кампусов и прочими профеминистами? Если так, то все даже хуже, чем кажется: тогда Пелевин просто соорудил книжный эквивалент очередного выпуска очередной пропагандистской передачи с федерального телевидения, которое уже не первый год учит суверенную российскую демократию тому, что события в США должны занимать ее больше событий в России; что, например, боль несчастных белых американцев, оказавшихся в заложниках у взбесившихся чернокожих, — это и наша боль. Будто сам того не понимая, Пелевин оказывается тем, над чем так потешается: экспонатом с выставки, которую, конечно, можно провести, но которая при этом никому не нужна.

Да, дружище. Это большой труд взять книгу Пелевина и пойти с ней к кассе. Витя уже встретил тебя на входе, но ты отвел взгляд. Кого ты обманываешь? Будто вы не знакомы. Тихо пробрался вглубь магазина и затаился. Недолго блуждая среди разной макулатуры, ты тихонько подходишь к полочкам и смотришь так осторожно, нет ли кого вокруг. За стеллажом стоит зарубежная литература: последние три капли оранжевой струи, размазанные в сказочную кашу Гейман и Лавкрафт и очень много бегбедера. Тебе посасывает пальцы ног эпигон француза, большой красно-белый червь - духлесстелкисаспиэнс. Он был изгнан с высоты левой полки в самый низ майором Захером Залупиным. Теперь он отжирает себя хвост с каждым месяцем, чтобы так же сорваться в пропасть стописятзапять. Справа от Вити чудный разноцветный парад бабочек. Их спутники - красные туфельки и шахматные фигуры не могут ходить. Не довольны они соседями башни русской прозы. И слава богу. Если бы ты поймал их в свой сачок, то бабочки задохнулись в твоей домашней оранжереи, среди посыпанных блестками знаков радиационной опасности, закемаревших в пьяном сне бомжиков-битников и совсем уж сладких от разложения Фрейда, Сартра и Ошо. И прямо посередине новенький Витя в обнимку с совсем уж стареньким самим собой. Цена, впрочем, одинакова. Вот уж пятая минута убежала. Неловкая карлица в роговых очках с розовыми волосами пробежала с тубусом к биографии поэта бетонных саркофагов Летову. Работница магазина повезла в книжный морг очередную партию павших в конкурентной войне попаданцев. Захер своих не щадит. За шкафчиком юный эрудит обольстил розововолосую принцессу "вот в ней он жопой прямо на слив сел ахах постмодерн". Это знак. Десятки пластмассовых кошачьих глаз за твоей спиной дешевой китайской краской отравили твой мозжечок. Ты неловким движением делаешь шаги к своей цели, скрываясь от осуждающего взгляда детских книжек. Этим свидетелям некому проболтаться о твоем позоре. То что нужно у тебя в руках. Поворот. Глобусы. Поворот. Не вышел. Ты задеваешь банку ванильной кока-колы и та падает на пол вместе с вонючими конфетами из Гарри Поттера и жвачкой лав-ис. Ты быстро ныряешь через скромную полочку с комиксами, пытаясь хоть немного захватить ловкости у человека-паука и наконец, ты у кассы. Не стоит оборачиваться назад. Последний студент ушел со своими ручками и тетенька в очках взяла в руки твою книгу: "Вы же понимаете, банка с конфетами тоже будет в чеке?". "Да", - солгал ты. "Ну вот и хорошо. Маша, принеси, пожалуйста, покупки молодому человеку. Пакетик берете? Два рубля". "Вот". В автобусе ты листаешь "Манарагу" и жуешь конфеты со вкусом какашки. Это твоя первая книга Сорокина. Есть у него получше, но ты все равно доволен. Выплевываешь конфету и заворачиваешь ее в упаковку от новой книги. Глупые форсы. Книга хорошая. Теперь лав-ис. Теперь у тебя хороший вкус. Все так и есть. А покупать Витю и правда стыдно почему-то, хуй знает, если честно.