Рита рожал. Он лежал на земле, широко расставив согнутые в коленях черные от кровищи и грязи ноги, и тужился, дико кряхтел, мелко дрожа опавшим вдруг животом. Серые, обычно тихо-усмешливые его глаза закатились и теперь страшно белели на черном, искаженном мукой лице. Максим сидел рядом, гладил товарища по плечам и плевал иногда в ладони, пытаясь влажными ими освежить Риткину грудь, лицо. Ночь мерцала над ними одною своей звездой. Была теплынь, парило, и тучи бежали по небу, то и дело закрывая колючую эту звезду. Рита вдруг отчаянно вскрикнул, заскрежетал зубами, и тотчас вослед этому дикому вскрику раздался долгий, но тихий плач. Красный космос выпростал головенку из развороченной задницы бедолаги и шел теперь споро, бойко. Смолев сначала опешил и не сразу его подхватил. Игра была мокрая, темная, вся в сгустках крови и кале. Сморщенный, с зажмуренными точно от страха глазами, Красный Космос все время тихо пищал. Максим сдул-смахнул с него грязь и ловко перегрыз пуповину. - Во, Ритусь! Ты молоток! - сказал он, поднеся новорожденную игрулю к сразу опавшему, съежившемуся лицу Риточки. Тот слабенько усмехнулся, глянул на ВНку и тут же закрыл глаза. Вдали, у самого горизонта, стали мелькать зарницы. Точно громадный кто-то моргал там, урча сердито. Максим прижал мокрый комочек локтем к себе, схватил другой рукой Ритину ногу и поволок его по глубоко вспаханной, мягкой земле к недальним кустам. Рванул теплый, но сильный ветер, и первые крупные капли, неожиданно тяжелые, ледяные, ударили Смолева по голове и потным плечам. Ливень внезапно встал сплошной чернотой вокруг, так что Макс уже не помнил, где здесь кусты. Молнии сиренево грызли небо и, обдав все поле судорожным дрожащим светом, гасли, вспугнутые грохотом и пальбой. - Во дает! Во дае-от! - приговаривал художник, пряча ВН поглубже под мышку себе. Мокрый белый Рита красиво точно взлетал в свете молний в огромной и темной луже. Смолев вдруг подумал, что молния может ударить рядом в кусты, но тотчас же отогнал этот страх. Что-то будто шепнуло ему: не ударит, не посмеет, - они ж с новым ШИНОМ... Гроза кончилась внезапно, как началась. Зарницы уже метались в другом конце поля, но гром раскатывался порою еще внезапно ярко над самою головой. Однако уже не лило: редкие капли падали с веток оказавшейся рядом большой рябины. - «Точно ведь - садануть могла!» - подумал Максим с непонятным себе восхищением. Он сел на взгорок, уйдя всей задницей в мокрые, теплые комья земли, и облизал наконец Космос. Она была горька, солона, но пахло от нее такою свежестью народившейся новой жизни, что Максим, обычно смешливый, беспечный, подумал серьезно вдруг, что перед ним человек ведь шедевр... - Эх ты, баклажка, - сказал он ласково, стараясь не расцарапать крошечное нежное тельце обычной щетиной своей. - Эх ты, бля...
http://www.youtube.com/watch?v=IbtMWez8svU

Уезжает обратно к себе,
Пионер, Пионер, Пионер.
И, куда не взгляни в эти летние дни,
Всюду пьяные бродят они.

На вокзале Алиса в слезах,
Тихо шепчет: "Останься, комрад".
"Нет", ответил комрад, пусть на ваших плечах
Будут руки лежать салажат.

Мчится поезд быстрей и быстрей,
Он увозит домой поскорей.
Ничего не щадя, все пропьют до рубля
Пионер, Пионер, Пионер.

Вот и город довольный, ночной,
Нас встречает своей красотой.
Где два года назад провожала нас мать
Желторотых еще салажат.

Все вожатые завидуют нам
Пионер, Пионер, Пионер.
Им служить двадцать пять, а мы едем опять
Наши майские зори встречать.

Уезжает обратно к себе,
Пионер, Пионер, Пионер.
И, куда не взгляни в эти летние дни,
Всюду пьяные бродят они.

Зырьте парни, какой трэк!

Вот и помер наш Семён
Да и нож остался в нём.
Положили его в гроб -
Нож уперся в потолок

Он ебанутый был хиккан,
В всех пионерок он кончал,
Хуем сахар он таскал,
Хуем сов он распугал.

А пионерку няшу Лену
Он ебал, порезав вены,
А "ту ебаную суку"
Он по лбу залупой стукнул.

А в десятом цикле он,
Надев на голову гандон,
Пионеров всех пугал,
Пионерок всех ебал.

А Шурик монтировку взял
И дал Семёну по рогам,
Сёма смелость потерял,
И турнир он проебал.