Пётр Петрей, 1601–1605, ...1613
Лже-Димитрий
Ежедневно ходил он (Царь лже-Димитрий) к своим советникам в комнату Совета и рассуждал с ними о государственных делах; когда советники оказывались медленны и ненаходчивы в своих решениях, также и недовольно делали дела, он говорил им шутливо и смеясь: «Милостивые государи! Столько дней и часов вы совещаетесь об этом деле и все еще не нашли, что нужно: это вот как должно быть», — и очень скоро мог находить лучшее средство, чему они очень дивились Он часто укорял их в грубости и неразумии и в том, что они неспособные и ничего не видавшие люди, хотел разрешить их детям получать воспитание в чужих краях, учиться разным языкам, добрым нравам, добродетели и честности и упражняться на турнирах, в разных воинских играх, чтобы они могли сделаться способными и привычными управлять землею и жителями и служить королям и государям.

За обедом приказывал он играть и показывать свое искусство музыкантам, как водится в других странах, у высоких лиц. Он отменил много обрядов, принятых москвитянами, например, креститься, кланяться и нагибаться перед образом, после обеда обмываться. Это глубоко огорчало москвитян; у них родились разные дурные мысли и подозрения на своего нового великого князя; они повесили головы, точно ослы, когда заведутся у них вши в ушах.

После обеда он не ложился спать, как водилось у прежних великих князей и всех русских, а прохаживался в казначейство, аптеки, лавки серебряников; смотрел, что они работали и чем торговали; часто имел при себе не больше одного или двоих молодых дворян, нередко также отсылал от себя камер-юнкеров и боярских детей, и они иногда не знали, куда он девался, должны были бегать и искать его по всем углам во дворце, точно какие гончие собаки, пока не отыщут его. Этого никогда не бывало с прежними великими князьями, потому что, по москвитянской их величавости и знатности, им нельзя было прохаживаться из одной комнаты в другую, разве только с палкой в руке, да заставив водить себя под руку знатных бояр.

При выездах на богомолье по церквам и монастырям он не садился в большую колымагу, или коляску, но приказывал подводить себе самую горячую лошадь, которая лютее всех была ездить, брал в руку поводья и, быстро бросившись в седло, гнал ее точно ловкий рыцарь; а терпеть не мог, если конюхи выносили ему стул, чтобы ставить на него ногу, когда хотел ехать верхом, как обыкновенно делали прежние великие князья.

Каждый день он находил удовольствие в прогулке, скачке верхом и охоте с соколами и собаками.

Он велел вылить порядочное количество мортир и полевых пушек и отвезти их в Галич и на татарскую границу.

Наконец он припомнил и обещание, данное им в Польше, что как скоро овладеет царством, возложит на себя великокняжеский венец и будет иметь всю власть в руках, то до последних сил станет покровительствовать папистской вере и распространять ее, да и возьмет замуж Марию Горгону, дочь воеводы Сандомирского (Швед съехидничал, речь — о Марине Мнишек, точнее, Мнишэч, т. к. писалось Mnishecz); для того вскоре и сделал распоряжение, чтобы приехавшим с ним иезуитам отведен был большой двор в городе Москве, где бы они могли отправлять свое богослужение.

Тяжелые русичи в письменных источниках.

В описании Оршанской битвы 1514 г. у Гурского: «московиты... вопреки обычаю против сильных ударов снабдили себя многими доспехами, и теперь для быстрой битвы были отягощены».

Историк Марчин Бельский про московитов в Оршанской битве - "ни пехоты, ни артиллерии у них не было, а сами же были обременены доспехами".

Сигизмунд Герберштейн - «Множеством разнообразного оружия московиты скорее обременяют себя, чем вооружаются, иноземцы же вступают в бой, полагаясь более на ловкость, чем на оружие».

Путешествие в Московию Рафаэля Барберини в 1565 году - «Презабавно видеть, как, идучи на этот подвиг, бывают они вооружены; для этого берут они с собою столько всякого оружия, что, если бы пришлось им упасть от тяжести своего вооружения, уж никак бы не могли подняться на ноги! Во-первых, надевают они на себя большую кольчугу с рукавами; поверх нее латы; на ногах тоже кольчужные чулки и исподнее платье; на голове шишак с кольчужною сеткою вокруг шеи, прикрепленною на ремнях под обеими руками; на руках такие же кольчужные перчатки: — это для обороны!

Известна победносная литовская реляция – вестовая отписка от 11 февраля 1564 г. - «А так побивши и кош увесь войско господарское взяло, которых возов было больше трех тысеч, и здобычу немалую войско его королевское милости взяло: зброй больше двух тысеч и инших многих речей».

Победное донесение от 3 февраля 1564 г. литовского главнокомандующего – великого гетмана литовского Николая Радзивилла - «Наш брат, Литовец, вдоволь позапасся сестными припасами, мехами, одеждою и серебряною посудою, как-то, стаканами и другим, употребляемым для питья, скарбом, также множеством лат, панцирей и разных воинских орудий, которые находились в обозе, сверх того, что Москвитяне имели на себе, так что никто не остался без хорошей поживы».

Стрыйковский пишет о действиях Кмиты: «Серебряный, гетман Московский, так испужался, яко покинул все, обозы и шатры и иные тяготы войсковые, абие со всем войском уходити почал. Филон Кмита, староста Оршанский, с Юрьем Осциком, воеводою Мстиславским, не имущи вящши дву тысяч войска, за ними гнались, побивая и посекая и хватая; по сем, егда тако Москва розграблена была. Поляки в таборах 25 тысяч возов взяли и зело великие лупы и добычи, платья и нарядов розных и живностей, такожде пансырей и латов, которые везли за войском на 6 тысяч человек побрали поляки».

ИОГАНН ТАУБЕ И ЭЛЕРТ КРУЗЕ.
Великого князя Московского неслыханная тирания вместе с другими поступками, совершенными им с 66-го по 72-й год, в то время бывшими его советниками, обстоятельно, как они сами видели, слышали и испытали, правдиво описанные.

Когда они прибыли, сел он рядом со своим советом, Алексеем Басмановым, князем Афанасием Вяземским и Петром Soytt, и приказал каждому отдельному отряду воинов, число которых было 6.000, явиться к нему и спрашивал у каждого его род и происхождение. Четверо из каждой области должны были в присутствии самых знатных людей показать после особого допроса происхождение рода этих людей, рода их жен, и указать также, с какими боярами или князьями они вели дружбу. После того, как он осведомился об этом, взял он к себе тех, против кого у него не было подозрения и кто не был дружен со знатными родами. Они были названы отдельными, от всего его народа, по-ихнему опричниной; и если опричник происходил из простого или крестьянского рода и не имел ни пяди земли, то великих князь давал ему тотчас же сто, двести или 50, 60 и больше гаков 3 земли. Каждый из них должен был давать особую клятву, составленную следующим образом: “Я клянусь быть верным государю и великому князю и его государству, молодым князьям и великой княгине, и не молчать о всем дурном, что я знаю, слыхал или услышу, что замышляется тем или другим против царя или великого князя, его государства, молодых князей и царицы. Я клянусь также не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего. На этом целую я крест”. И все совершается согласно тому, что полагается в таком случае. Другие из тех же областей, представители знатных родов, были изгнаны безжалостным образом из старинных унаследованных от отцов имений, и так, что они не могли взять с собой даже движимое имущество и вообще ничего из своих имений. Эти бояре были переведены на новые места, где им были указаны поместья; им не разрешалось возвращаться домой, жены и дети были также изгнаны, и они должны были идти пешком и упрашивать, пока им не разрешали явиться к их мужьям. Такие тиранства совершал он в начале с соблюдением некоторых приличий, все-таки терпимо. Но чем дальше, тем хуже. Спустя короткое время взял он себе княжества Ростов, Вологду и Белоозеро, с которыми поступил он точно таким же образом. Следующей зимой взял он области: Кострому, Ярославль, Переяславль, Галич, Холмогоры, Кашин (Кассина), Плес и Буй (Бой), в которых жило больше 12.000 бояр, из коих взял он в свою опричнину не свыше 570. Остальные должны были тронуться в путь зимой среди глубокого снега, так что многие из их благородных жен родили в пути на снеге; если кто-либо из горожан в городах или крестьян в селах давал приют больным или роженицам, хотя бы на один час, то его казнили без всякой пощады. Мертвый не должен был погребаться на его земли, но сделаться добычей птиц, собак и диких зверей. И многие из тех, которые могли прежде выступить в поход с 200—300 лошадьми, обладали состоянием во много тысяч гульденов, должны были нищими бродить по стране и питаться подаянием, а те, кто были их слугами и не имели ни одного гульдена, были посажены в их города и имения, и одному нищему или косолапому мужику было столько дано, сколько десять таких имело прежде. И случилось так, как поется в старой песне:

“Где правит мужичье,
Редко бывает хорошее управление”.

Когда те, кто были привычны ходить за плугом и вдобавок не имели ни полушки в кошельке, должны были выставить в поле сто и больше лошадей, стали брать они с бедных крестьян, которые им были даны, все, что те имели; бедный крестьянин уплачивал за один год столько, сколько он должен был платить в течение десяти лет. Огромные имущества были разрушены и расхищены так быстро, как будто бы прошел неприятель, и все таки эти люди не могли, как им подобало, выступить в поле. И кто тотчас же не явился на службу, соответствующую количеству его владений, тот был обезглавлен или брошен в тюрьму. Таким образом прежде состоятельные люди были превращены в нищих и были ограблены природными нищими, и у многих из них не осталось ни одного коня. Но всего этого было недостаточно. Для того, чтобы совершенно уничтожить земщину (или крестьянство), предоставил он ее своим избранным или опричнине для грабежа. И если кто-либо из них знал богатого князя или боярина, или горожанина или крестьянина, совершал он над ними злодеяние различными способами. Они брали к себе и нарочно посылали своих слуг в дома к богатым горожанам и давали этим слугам несколько золотых изделий или украшений. Такой слуга напрашивался на службу, говорил господам, у которых он служил, что он родился в одном с ними городе или местечке, но скрывал полученные вещи. Вскоре, в заранее определенное время, брал такой опричник, согласно праву или своему обыкновению, пристава, неожиданно являлся в дом, брал своего бежавшего слугу и объявлял суду, что тот украл у него больше тысячи рублей, несколько тысяч талеров; уликой являлось то, что он нашел у него несколько монет или что он ему дал, — это у них считается прямой уликой и называется поличным, как и у нас. Мальчика или слугу допрашивали, не убежал ли он от своего господина и где находятся деньги, которые он украл. Тогда сознавался тот и говорил: “Я прошу пощадить мою жизнь и сообщу, где я спрятал взятые деньги”. Эта милость бывала ему оказана и объявлена. Тогда показывал он, что если и взял он деньги своего благочестивого господина, то это произошло по внушению и требованию того, в чьем доме они были найдены, и ему он отнес их и передал. После такого обманного, лживого показания, тотчас же объявлялся приговор по приказанию великого князя. Все эти вещи отдавались опричникам, и они во всем оправдывались. И ответчик бывал принужден в течение трех, четырех, больше или меньше дней, в зависимости от его просьбы, уплатить, а если он не уплачивал в течение положенного времени, его препровождали на площадь и давали в руки обвинителю; и его били до тех пор, пока последняя полушка не была внесена. Он должен был продавать за полцены и дом, и двор, и землю и людей и все, что имел, чтобы отдать истцу. И если не хватало десяти или больше рублей до положенной суммы, то били его также жестоко, как за всю сумму. И много раз наше бедное сердце с особенной жалостью видело, как они оставались лежать без движения или их увозили с площади даже совсем мертвыми.

И случалось много раз, что они предлагали со слезами и стонами продать своих жен и детей или самим идти в услужение, но это не пробуждало в этих дьявольских людях ни снисхождения, ни жалости. И если опричник проникался состраданием к тому или другому и уменьшал требуемую сумму хотя бы на один гульден или уступал из сострадания, и великий князь узнавал про это, то тот лишался не только своих имений, но и присуждался к вечному заключению или даже к смертной казни. С земцами или населением совершают они постоянно еще одну обманную проделку. Опричники, проезжая по улицам или мимо богатых купцов, бросают кольца, шапки и т. п. в лавки или дома, берут приставов и являются без всякого повода неожиданно в эти дома и лавки, находят брошенные вещи и требуют столько-то тысяч. Эту сумму ответчик должен был заплатить без всяких отговорок или оправданий; иначе с ним поступали ужасным образом, как указано выше. Особенно часто употребляется один прием: когда опричник и земец, которые постоянно сталкиваются друг с другом и вступают в житейские отношения, должны встретиться, опричник хватает земца за шею, ведет его в суд, хотя он его никогда раньше не видел и не говорил с ним, жалуется, что тот позорил его и вообще опричнину; и хотя великий князь знает, что это не произошло, истца провозглашают верным человеком, и он получает все имения ответчика и последнего бьют, водя по всем улицам, а затем обезглавливают или бросают в тюрьму на пожизненное заключение. Такие и подобные казни, притеснения и тиранства совершают по приказанию великого князя, их господина, но делают это вполне охотно, ибо они чужды всякому приличию и склонны по природе к таким шельмовским проделкам; и они не делают никакого различия между высокопоставленными и подлыми, духовными и светскими чинами, горожанами и крестьянами, вдовами и сиротами, пока не будут знать, что ни один князь, боярин, благородный или простолюдин, не имеет ни денег, ни сбережений, ни запасов.

Иоганн Бох в Москве в 1578 г.

Из Вильны, которая является столицей этой страны, я отправился в Смоленск в Русское царство; через Днепр, который протекает рядом, я переправился на лодке; а через четыре дня, в ноябре месяце, я увидел его так скованным льдом, что через него можно было переехать на телеге, которую называют дроги. Через два дня и две ночи я быстрым ходом (на их языке это называется на подводе) добрался до Москвы (которая является крупнейшим городом и столицей великого князя этих земель) с грамотой князя этих владений. Но меня поразил в пути такой холод, главным образом, мои ноги, что они, лишившись в той части естественного тепла, сперва закоченели, а затем совершенно потеряли чувствительность и онемели, скованные оцепенением. Сперва я не придал этому значения, полагая, что уже вполне адаптировался ко всякой силе холода. Но затем, когда я начал отогреваться на постоялом дворе в Москве, в палатах моего родича, меня, ввиду того, что протоки, по которым тепло распространяется по венам и сосудам, оказались закупорены, понемногу поразила такая боль, что я днем и ночью терпел невыносимые муки, которые не давали мне ни сна, ни отдыха. Речь шла даже об ампутации ног; я всеми силами выступал против отрезания членов, говоря, что лучше претерпеть крайние муки и смерть, чем это. Призвали хирурга великого князя Московского, который заявил на основании очевидных признаков, что есть еще некоторая надежда на выздоровление. В течение 14 дней он делал мне припарки, как вдруг случилось еще одно несчастье, от которого, однако, к ногам вернулось здоровье. Ибо измученный длительной и острой болью, я, как и те, которые, поправляясь от болезни, желают уехать домой, позаботился, чтобы меня на дрогах отвезли к другу, одному любекскому бюргеру, который вместе с жителями Нарвы был несколько лет назад переселен из Ливонии в колонию, которую уступил им для проживания Иван Васильевич, князь этого народа. Ибо посредством переезда скорбящим свойственно разгонять душевные заботы, согласно Симмаху, книга 9, послание 64.

После завтрака мы наслаждались таким душевным согласием, как вдруг Нарвская и Дерптская слобода (так называют тот городской квартал, который был отдан для проживания бюргерам того и другого города) была захвачена огромной толпой вооруженных людей. Князь Васильевич ехал посредине вместе с двумя своими сыновьями и другими вельможами. Все были одеты в черное, что я счел дурным знаком; как и оказалось впоследствии. Ибо все эти вооруженные люди напали на эти колонии, врывались в дома с целью грабежа, отнимали силой и расхищали все, что им попадалось под руку, срывали и отбирали у несчастных бюргеров обоего пола одежды, не оставив в домах никакой утвари. Горько было видеть, как столь много людей, старцев и юношей, зрелых и незрелых, бегали повсюду голышом, в чем мать родила, ища где бы укрыться, чтобы защитить себя как от лютого мороза, который там невыносим, так и от оскорблений грабителей, которые свирепствовали против невинных с величайшей жестокостью, словно срывали одежды с уже голых. Ибо, хотя глашатай объявил по указу князя следующее: «Грабьте, но не избивайте!», они очень многих, в том числе меня, подвергли многочисленным и лютым побоям, так что разбили мне кулаками все лицо, исполосовали многочисленными ударами палок и так покрыли ранами и синяками, что меня с трудом можно было узнать. Оказавшись в такой смертельной опасности, которая стояла перед глазами, я, хотя мне до сих пор больно было ходить, так что я не мог ни идти, ни стоять без костылей под мышками, от страха забыв про боль, обратился в бегство, ибо к ногам вернулась уже сила (что я могу приписать или страху, который часто бывает причиной внезапной перемены, или ранам на голенях и множеству крови, которая лилась ручьем), но суровость зимы, совершенно невыносимая для голого тела, незнание дорог и величие опасности, если бы я голый случайно попал в руки разбойников, чего иначе и быть не могло, так как весь народ сбежался для грабежа, заставили меня отказаться от начатого и искать укрытия; оттуда меня часто вытаскивали, я часто страдал, и они хуже всяких варваров всю ночь подвергали нас жестоким побоям и различным издевательствам. А мой родич, за которого была выдана одна моя родственница, благородный муж из Лаузица, немец, рано утром отправил на поиски меня людей. И вот, пришел княжеский хирург, который отыскал меня и посадил в дроги и привез в дом аптекаря, также княжеского слуги. Там, когда мне перевязали раны, я впервые узнал о причине, по которой Васильевич столь жестоко свирепствовал против своих колонистов. Ненависть московитов к немцам (в том числе ливонцам) – постоянна; даже уведя их в колонии, словно в некий дом неволи, они, видя, что те богатеют благодаря своему труду и прилежанию, стали терзаться завистью (как египтяне против израильтян) и, часто приходя к духовенству, которое стоит во главе них по греческому обряду, подавать ему от имени народа жалобы на то, что ливонцы прирастают богатствами к ущербу московитов, выставив качестве причины этого то право, по которому князь разрешил ливонцам и немцам продавать пиво, медовуху, medon и тот напиток, который называют водой жизни; московитам же это было строго запрещено, кроме как по его особому разрешению. Эти жалобы дошли до митрополита, который по церковному, как бы епископскому достоинству стоит среди них выше всех прочих, и он доложил об этом деле Васильевичу, добавив от себя, что, мол, немцы развращают войско и лишают его средств, так что когда тому придется в военный поход вместе с князем, они не смогут приобрести себе коней и оружие, ибо деньги, которые им будут нужны, истрачены в немецких домах и кабаках. Васильевич одобрил эти жалобы или навет, ибо он вообще был склонен ко всяческой жестокости, как известно из записок Петра Одерборна и тех, кто описал его жизнь и деяния; и он, чтобы удовлетворить просьбы своих людей, отдал им немцев на разграбление. Такова была причина грабежа невинных людей. Это рассказано мною для того лишь, чтобы показать на моем примере, с какими тяготами, как я мог бы сказать вместе с псалмопевцем, приходится переносить мороз; и я воздаю Богу благодарность за то, что невредимым спасся от таких бедствий.

Скоро после отъезда герцога Магнуса из Москвы великий князь снова начал совершать тиранства. 24 июля он вместе со своим сыном и с несколькими тысячами вооруженных людей на лошадях и пеших ворвались в Москву. Там они заняли рыночную площадь и разожгли большой огонь на рынке и над ним котел, полный воды. Потом они привели построенных парами 106 человек; среди них были дворяне, несколько казначеев, печатник (Cantzler), писцы и подобные им.

После того, как великий князь со своими дворянами стал там посредине площади, осужденных подводили и ставили перед великим князем одного за другим. Каждого раздели донага и потом читали им грамоту. Потом одного за другим били плетями по обнаженному телу. Потом каждый из благородных советников великого князя, там стоявших, должен был схватить одного из только что упомянутых людей за волосы или за бороду, быстро оттащить их и саблей отрубить голову. И при этом даже не разрешено было брату щадить брата, но бессердечно и немилостиво должны были его казнить. Великий князь приказал привести своего личного повара по имени Молявин (Mewit) и, когда тот упал ниц и перед ним лежал, он проколол его тело в четырех местах, пока жизнь совсем не покинула его. Вместе с ними казнили женщину и ее двух сыновей. Среди осужденных были два превосходных мужа, один но имени Никита Фуников (Meckhidefuncki), главный казначей, и Висковатый (Miskewadt), главный печатник (Cantzler), который носил печать великого князя у себя на шее. Он велел ближайшему советнику по имени Малюта взять пивной котел и вылить горячую воду на голову вышеупомянутого Никиты Фуникова. И ему сказали насмешливо: «Он должен попробовать хорошего меда до того, как примет смерть и жизнь его окончится».

Другого - главного печатника Висковатого - привязали к деревянному бревну и потом отрезали ему большим ножом пальцы на руках и на ногах, потом отрезали ему нос, уши и губы и бросили все вместе на землю. И когда печатник уже был без ушей, носа, губ и пальцев, он все-таки просил великого князя помиловать его, но без успеха. Потом тела обоих господ они разрубили топором или ножом мясника на мелкие куски и разбросали их в разные стороны по рынку. Некоторых благородных людей и господ сажали на кол и потом пускали в них стрелы.

Когда все упомянутые лиц были казнены, великий князь громким голосом начал кричать: «Здесь лежат мои изменники!». И он думал, что этим он победил и поразил всех врагов, которые покушались на его тело и жизнь. Затем он стал настойчиво увещевать кругом стоявших, что они в будущем должны быть верными, а не клятвопреступниками, тогда они снова будут пожалованы и будут жить по старым обычаям.

Затем последовал общий крик со всех сторон и можно было услышать такие слова: «Дай Бог великому князю здоровье и долгую жизнь!».

Воспоминания опричника Генриха Штадена о том как хорошо ему было грабить, убивать и насиловать русский народ в Московии с позволения великого князя и о почестях оказанных ему за такие достойные дела.

Тут начал я брать к себе всякого рода слуг, особенно же тех, которые были наги и босы (nackt und bloss); одел их. Им это пришлось по вкусу. А дальше я начал свои собственные походы и повел своих людей назад внутрь страны по другой дороге. За это мои люди оставались верны мне. Всякий раз, когда они забирали кого-нибудь в полон, то распрашивали честью, где — по монастырям, церквам или подворьям — можно было бы забрать денег и добра, и особенно добрых коней. Если же взятый в плен не хотел добром отвечать, то они пытали его пока он не признавался. Так добывали они мне деньги и добро.

Как-то однажды мы подошли в одном месте к церкви. Люди мои устремились вовнутрь и начали грабить, забирали иконы и тому подобные глупости. А было это неподалеку от двора одного из земских князей, и земских собралось там около 300 человек вооруженных. Эти триста человек гнались за [какими-то] шестью всадниками. В то время только я один был в седле и, не зная [еще] — были ли те шесть человек земские или опричные, стал скликать моих людей из церкви к лошадям. Но тут выяснилось подлинное положение дела: те шестеро были опричники, которых гнали земские. Они просили меня о помощи, и я пустился на земских.

Когда те увидели, что из церкви двинулось так много народа, они повернули обратно ко двору. Одного из них я тотчас уложил одним выстрелом наповал; [потом] прорвался чрез их толпу и проскочил в ворота. Из окон женской половины на нас посыпались каменья. Кликнув с собой моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх по лестнице с топором в руке.

Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей.

Когда я поспешил опять во двор, те шестеро опричников. упали мне в ноги и воскликнули; “Мы благодарим тебя, господин (Негге). Ты только что избавил нас от смерти. Мы скажем об этом нашему господину и пусть он донесет великому князю, как рыцарски (ritterlich) держался ты против земских. Собственными глазами видели мы твое бережение (Vorsichtigkeit) и храбрость". Я же, обратившись к моим слугам, сказал им: “Забирайте, что можно, но поспешайте!".

Затем мы проехали всю ночь и подошли к большому незащищенному посаду. Здесь я не обижал никого. Я отдыхал.

Пробыв на покое два дня, я получил известие, что в одном месте земские побили отряд в 500 стрелков — опричников.

Тогда я возвратился к себе в село Новое, а [все] добро отослал в Москву.

Когда я выехал с великим князем, у меня была одна лошадь, вернулся же я с 49-ью, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра.

Когда великий князь пришел в Старицу, был сделан смотр, чтобы великому князю знать, кто остается при нем и крепко его держится. Тогда-то великий князь и сказал мне: “Отныне ты будешь называться — Андрей Володимирович". Частица “вич" означает благородный титул (ist furstlich und adelich). С этих пор я был уравнен с князьями и боярами. Иначе говоря, этими словами великий князь дал мне понять, что это — рыцарство. В этой стране всякий иноземец занимает лучшее место, если он в течение известного времени умеет держать себя согласно с местными обычаями.

Великий князь поехал в Александрову слободу и распорядился там постройкой церкви. Я же не поехал с ним, а вернулся в Москву.

Потом все князья и бояре, которые сидели в опричных дворах (die in den Hofen Aprisnay sassen), были прогнаны; каждый, помня свою измену, заботился только о себе (ein jeder weiss hir sein eigen Herz).

>>17850
Новые подсчеты по новой методике понадобились Жукову не для того, чтобы заменить старые, оказавшиеся внезапно ошибочными. Напомню, что первый разведопрос по монгольскому нашествию, где вновь звучит цифра в 2 500 сох, и разведопрос о Липице разделяет всего где-то полторы недели! А лишь для того, чтобы иным методом придти вновь к тем же спекулятивным цифрам о численности мобресурса Северо-Восточной Руси в XIII-XIV вв., якобы не дотягивавшего даже до каких-то 5-6 тысяч человек.

Цитата по разведопросу о Батыевом погроме:

Клим Жуков. <...>

В XVI веке со ста четвертей земли можно было взять одного всадника. То есть общий мобресурс Владимирской земли XVI века составлял примерно 5,5 тысяч человек. То есть то, где жили помещики, которые были военнообязанные и по факту готовые к войне, которых постоянно проверяли на смотрах.

В XIII веке невозможно было выставить с такой же территории всадника, никак.

То есть вот так вот. В XVI веке только начали еле-еле 5 500 человек наскребать. А значит, при Дмитрии Донском, во время нашествия Батыя или на Липице и того быть никак не могло!

А то, что методику опрокидывания поместной системы позднего Средневековья в домонгольский период Жуков до сих пор никуда не дел и ничем не заменил подтверждает и разведопрос по мотивам означенных статей, где он прямо так и говорит на этот счет:

Да, новая реформа определяла положение о службе. Раньше они были, видимо, аналогичны, но теперь это было просто прописано: всадник в полном вооружении поступал в войско со 100 четей, т.е. четвертей, земли доброй, угожей.

«Раньше они были, видимо, аналогичны» и точка. Из чего это «видимо» следует? На чем основывается утверждение о тождестве военной системы Древней Руси и Московского царства — бог весть. Аргументов ноль. Просто изначально постулируется тезис, который должен приниматься бездоказательно. А уже на его основе...

Ну и здесь мы подходим ко второму примеру математических экзерсисов Жукова. На этот раз речь пойдет даже не об ошибке, простительной только третьекласснику, а об откровенном, совершенно осознанном жульничестве с цифрами. Банальной нечистоплотности, а-ля кручу-верчу, обмануть хочу, угадай, где шарик.

Вновь возвращаемся к процитированному выше отрывку из разведопроса о Куликовской битве, но рассмотрим цитату чуть подробнее:

Соха - это не то, чем пашут, а мера площади, которая примерно равнялась 500 четям...

Стоп! Еще раз напоминаю: соха — не мера площади, это очень грубое определение. Это — мера землепользования. И единица налогообложения. И, самое главное, в отличие от привычных нам гектаров и т.д. она никогда не имела фиксированного значения. Она, во-первых, изменялась с течением времени. Самая древняя документально известная нам московская соха конца XV века (при Иване Великом) равнялась 300 четям. Заметьте, уже большая разница с тем, что называет Жуков. Во-вторых, зависела от качества положенной в соху земли. Причем, клали в нее зачастую одновременно и «худую», и «середнюю», и «добрую» землю в самых разнообразных пропорциях. Это на самом деле та еще головоломная математика, просто стоит смириться с тем, что соха, которая по документам проходит как 800 четей «доброй» земли по факту вполне может равняться каким-нибудь 1250 реальным четям (0.56 га каждая), из которых той самой «доброй» земли хорошо если половина. Наконец, в третьих, соха зависела от социального положения ее владельца. Да, да, такая вот странная штука. Соха для служилого сословия, та самая, с которой как раз и выставлялось поместное ополчение, рассчитывалась по одной методике. Соха для тарханных церковных и монастырских земель — по другой. Для «черных», т.е. податных, государственных земель, с которых жил царь и великий князь — по третьей.

Так вот, размер сохи, который называет Жуков, 500 четей — это как раз размер сохи для «черных» земель. И это расчет сохи в «доброй» земле. В «середней», например, она будет уже равна 600 четям. А в «худой» — 700. Для земель же помещиков соха даже в «доброй» земле исчислялась уже в 800 четей. А в «худой» выходили все 1200! Но, самое главное. Это все — меры XVI-XVII вв.! Позднего, мать вашу, Средневековья! Практически уже один шаг до Модерна. Ни в XIV столетии при Дмитрии Донском, ни в XIII во времена Липицы и Калки, ни тем паче ранее этих мер еще не могло быть в ходу! Древнейшее упоминание сохи, как единицы исчисления, вообще датируется эпохой Ивана Великого. Нет, она могла существовать в те века. И даже называться так же. Но исчисляться должна была совершенно иначе. А вот как... А вот этого мы не знаем. И знать, увы, не можем. Ну, разве только, нам не повезет однажды с сенсационной находкой какой-нибудь берестяной грамоты, на которой будут приведены некие землемерные расчеты с использованием сохи и других мер, значение которых для данной эпохи нам известно лучше. Эдакий Розетский камень.

Жукову, однако, все это не мешает использовать соху XVI века применительно к реалиям века XIV. Впрочем, поместную же систему Московского царства в Древнюю Русь ему переносить тоже ничто не мешает, так чего уж тут-то стесняться? Но почему же он использует не ту соху? Не более крупную соху военнообязанных помещиков, а самую маленькую, ту, что для государевых крестьян? Да и взятую им «черную» соху берет по максимальному ее значению, как для самой элитной землицы. Почему не более усредненное значение в 600 четей? Да потому что даже получаемые так цифры мобилизационного потенциала Северо-Восточной Руси с трудом влезают в его теорию:

<...> можно посчитать, что 2,5 тысячи сох, умножить на 500 - 1 миллион 250 тысяч четвертей. Если принять сильно более позднюю систему комплектования войска, например, новгородскую 16 века - 1 всадник со 100 четей, это получается 12500 всадников. Но это не мобилизационная способность, ни в коем случае, это верхняя рамка экономического базиса, с которого можно было набирать войско. Но такое войско, и даже чуть более значительное, стали набирать только при Иване Грозном <...>

То есть за основу расчетов берется сумма дани, выплачиваемой при Дмитрии Донском, а итоговая цифра — не, не, это только еще через почти два века столько будет набираться, и то с трудом... И ведь сам же все считает! Сам при подсчете ошибается с количеством сох в четыре раза в меньшую сторону, сам произвольно берет меньшую соху и наименьшее ее значение в четях... и все равно в конце — чет как-то многовато получилось, надо бы еще сома урезать...

И ведь урезает же!))) Еще раз проматываем на пол года вперед, на август 2016-го и разведопрос о монгольском нашествии, и возвращаемся ко второй нашей цитате из самого начала разговора:

Мы знаем, сколько платили (правда, в XIV веке) с великого княжества Владимирского монголам выхода, платили поземельно, платили с 2,5 тысяч сох, что составляет примерно 550-500 тысяч четвертей, как говорили в XV-XVI веке, «земли доброй, угожей».

Упс! Как же так, Клим? Почему в декабре 2015 года 2 500 сох у тебя равнялись 1 млн. 250 тыс. четей, а в августе следующего года то же количество сох равняется уже 500-550 тыс. четям? То бишь уже не по 500, а примерно по 200-220 четей на соху. Инфляция? А какие-то объяснения этому внезапному финту ушами будут? Ну, помимо того, разумеется, что из 500 000 четей уже при всем желании не вычислить те 12 500 мобресурса, что получились у тебя в прошлый раз, и что тебя все равно не устроило, так как оказалось слишком много для твоей теории о микроскопических армиях Древней Руси. Вот 5 500 — еще куда ни шло. Хотя ты и эту цифру называешь для XIII века недостижимой...

Нет, не будет. Никаких объяснений. И никакой работы над ошибками. Потому что если Жуков в самом деле за нее возьмется, то у него неизбежно получится, что дань при Дмитрии Донском платили (в смысле, должны были платить) с 10 000 сох. Что в пересчете на чети по образцу военно-поместной системы XVI века дает нам минимум 8 млн. четей «доброй» земли. И из расчета 1 помещик или 1 послужилец с каждых 100 четей — 80 000 человек мобилизационного ресурса. И это только профессиональное военное сословие, составляющее не более 4-5% населения страны. И это ведь строго по методике Клима Жукова — берем военную машину эпохи Ивана Грозного и опрокидываем ее в прошлое! Только как после этого тому же Климу объяснять свои слова о том, что Дмитрий Донской не мог привести на Куликово поле даже 10 тысяч человек?

Мы редко задумываемся, что такое всадник. Да, «рыцарь – это дорого», такое общее место в сознании имеется. Но что такое «дорого»? Возьмём в качестве примера московского сына боярского 1550-1560 гг. В какие суммы и натуральные значения стоило его снарядить и отправить в государев поход?
Движение цен середины XVI столетия нам доподлинно выявить не удастся. Многие категории товаров вообще абсолютно «немы» и, видимо, останутся таковыми навсегда. Сколько стоил подковный гвоздь? Катушка ниток? Отрез кожи для ремонта седла? Набор медных клёпок для ремонта сабельного эфеса или связка гусиных перьев для снаряжения стрел? А как эти цены колебались от года к году и от города к городу? На все эти вопросы скудная источниковая база или не даёт ответов или позволяет вывести лишь некие рамочные ограничения.
Приходится использовать данные более поздних эпох, привлекать сравнительные характеристики аристократических предметов воинского обихода, более-менее описанных документами. Всё это позволит лишь примерно, но всё же приблизиться к пониманию реальной стоимости всадника.
Основные источники – это монастырские описи, духовные грамоты, описи смотров по десятням (хоть и мало их сохранилось), закладные грамоты, описи имущества опальных бояр, книги царской казны. Все они так или иначе дают представления о ценовых характеристиках различных товаров – от кольчуг и шеломов до платья и, шире – «рухлядишки».
В 1550 году царь Иван Грозный издаёт «Уложение о службе», где вотчинники уравнены со служилыми людьми. Владение землёй – это обязанность службы. Земля же была расписана и развёрстана в зависимости от её «угожести». Нормы мобилизации тоже учитывались: со 100 четей земли «доброй угожей» помещик – дворянин, сын боярский, должны были выставлять 1 конного бойца «оружно и доспешно». Оружность и доспешность проверялась на смотрах. Соответствие служило поводом к премированию, а негодность – к штрафам.
Итак, возьмём ради примера некоего условного сына боярского Ивана Петрова. Ему 18 лет, он вышел из новиков, подлежит призыву на смотр и государев поход. Семья у него не богатая, но крепкая. Проживает между Москвой и Тверью, надел земли – 250 четей. Т.е, для снаряжения трёх всадников недостаточно, но двух выставить обязан. При этом, полста четей сверх двухсот – некий задел безопасности, всё-таки не «впритык».
На земле у Ивана Петрова сельцо о 10 дворах, где проживает 30 взрослых и 20 недорослей. В их пользовании 5 рабочих «меринцов» не считая коровушек и коз с курами. Служит при них ещё со времён Василия III семья, которая даёт боевых слуг – послужильцев. И всё бы хорошо, но когда Ванятке едва сравнялось 12 годиков, его отец в деле за Окой потерял всё: коня, воинскую справу, обозную снасть и саму жизнь – и помещик, и послужилец домой не вернулись. И пришлось вдове Авдотье для недоросля Вани и его нового слуги выправлять по новой и сабли с саадаками, и коней с сёдлами.

Авдотья, вдова сына боярского Петра Игнашина, грустно пересчитывала семейную казну. Да не казну, казнишку. После похода, где сгинул муж с послужильцем да кошевым слугой, осталось очень негусто. Между пальцев сыпались деньги московские с сабельником, новгородские копейки, по которым скакал святой Георгий с копием, редкие алтыны, а всё больше — истертые полушки.
Сыновцу двенадцать, через три года выходит в новики, а там и в полк поверстают. За двести и полста четей земли потребует государь явиться с послужильцем одвуконь. Да не абы как. Доспех, саадак, сабли, кони добрые... Ведь есть сверхдаточные полста четей — вот и не скупись, снаряжай и себя и человека своего. Дьяк всё учтёт и за всё спросит на сотенном смотру.
А ведь не осталось ни коня, ни сабли — всё уволок с собой отчаянная головушка Петр Игнашин, царствие ему небесное, мысля вернуться с большущим прибытком.
Не вернулся.
Но Авдотья, хоть и баба, а из хорошего рода, который поверстали ещё в Новоторжском уезде ещё в 7011, почитай в царствование государя Ивана III. Знала она о службе и о порядках поболее иного приказчика, а то и дьяка. И принялась считать.

Примечание для понимания:
Четь (четверть) — мера земли примерно равная 0.54-0.56 га.
Деньга московская — основная ходовая монета, 0.34 г. серебра. Новгородская копейка — две деньги, 0.68 г. серебра.
Алтын — 3 копейки или 6 денег. Появился в XIV веке, как мера соотнесения ордынской монетной системы и русской.
Рубль — счётная мера, 100 копеек или 200 денег.

Примечание 2.
Основная часть расчёта стоимости сделана на основе Описи государевой казны, описи распроданного имущества боярина Никиты Татищева, казнённого за измену в 1608 г., монастырских расходных книг и завещаний. Понятно, что цены зачастую очень условные и носят прикидочный характер.

Доспех:
1. Панцырь «людской» – 20 алтын, 120 денег московских, 60 копеек новгородок.
2. Панцырь – 2-7 рублей (среднее 4 рубля), 800 денег московских, 400 копеек новгородок.
(Дорогие панцыри аристократического класса стоили до 20 рублей и более.
«От Александра царя (Имеретинского в 1659 – КЖ.) привезли в дарех панцырь серебрян, а по осмотру медный серебрен, плащи медные золоченые с каменьем достоканы да вениски, около опушка бархат червчат подложен миткалем, цена двадцать рублев»
3. Кольчуга примерно в 1.5 раз дороже панцыря – 3-10 рублей (среднее 6 рублей) 1200 денег, 600 копеек.
4. Бехтерец в 1.5-2 раза дороже кольчуги – 15-20 рублей.
(Дорогие бехтерцы от 40 рублей до 100 рублей.
«В деле у доспешного мастера у Федора Константинова государю бахтерец новый зачат делать во 7151 году (1643) при боярине при князе Борисе Александровиче Репнине и сделано по 7152 год четыре ряда и во 7152 году по государеву указу тот бахтерец велено наводить золотом мишени и один раз в четырех местах золочено. А по нонешней переписи 7195 и по осмотру тот бахтерец против прежних переписных книг остался не в отделке, цена сто рублев» - «Опись Большой государевой казны» 1687 г.)

Наголовья:
1. Шлем «шапка железная» или «шапка мисюрская» или «шапка черкасская» — 20 алтын, 120 денег московских, 60 копеек новгородок.
2. Шелом – от 5 до 10 рублей, в среднем 5-6 рублей.
3. Подшлемник от 20 денег до 46.6 денег в среднем – 35 денег.
«три подшоломника стеганых, два атласны, один червчат, другой зелен, третий камка червчата, цена 20 алтын с гривною» — опись арсенала боярина Никиты Татищева, 1608 г.

Наручи и поножи:
Цена бутурлыков (наколенков) и наручей точно не определена. Вряд ли простые наручи стоили более половины цены обычного шелома, если учесть меньшую требовательность к выделке материала., Т.е., комплект наручей около 2-3 рублей (понятно, что дорогие, в золоте и таушировке могли стоить гораздо дороже).

Итого, средний «крепкой» сын боярский в поход или на смотр на доспех должен был истратить:
- панцырь – 4 рубля, шелом – 5 рублей, подшлемник 35 денег, наручи – 2 рубля. Сумма – 11 рублей 35 денег; 2255 денег.
Послужилец:
- панцырь – 1 рубль 20 денег, шлем – 1 рубль 20 денег, подшлемник 20 денег. Сумма: 2 рубля 60 денег; 460 денег.

На литовском рубиже

Как далече-далече во чистом поле,
Далече во чистом поле,
На литовском н(а) рубиже,
Под Смоленским городом,
Под Смоленским городом,
На лугах, лугах зеленыех,
На лугах, лугах зеленыех,
Молода коня имал,
Молодец коня имал,
Дворянин-душа спрашивает:
«А и конь-та ли, доброй конь,
А конь наступчивой!
Зачем ты травы не ешь,
Травы, конь, зеленыя?
Зачем, конь, травы зеленыя не ешь,
Воды не пьешь ключевыя?».
Провещится доброй конь
Человеческим языком:
«Ты хозяин мой ласковой,
Дворянин-душа отецкой сын!
Затем я травы не ем,
Травы не ем зеленые
И воды не пью ключевыя,
Я ведаю, доброй конь,
Над твоей буйной голове
Невзгоду великую:
Поедешь ты, молодец,
На службу царскую
И на службу воинскую, —
А мне, коню, быть подстрелену,
Быть тебе, молодцу, в поиманье.
Потерпишь ты, молодец,
Потерпишь, молодец,
Нужи-бедности великия,
А примешь ты, молодец,
Много холоду-голоду,
Много холоду, ты, голоду,
Наготы-босоты вдвое того».
Позабыл доброй молодец
А и то время не(сч)ас(т)ливое,
Повестка ему молодцу
На ту службу на царскую.
Поехал он, молодец,
Он во полках государевых.
От Смоленца-города
Далече во чистом поле
Стоят полки царския,
А и роты дворянския,
А все были войска ро(с)сий(й)ския.
Из далеча чиста поля,
Из роздолья широкова
Напущалися тут на их
Полки неверныя,
Полки неверныя,
Все чудь поганая.
А Чуда поганая на вылазку выехал,
А спрашивал противника
Из полков государевых,
Из роты дворянския,
Противника не выскалось,
А он-то задорен был,
Дворянин, отецкой сын,
На вылозку выехал
Со Чудом дратися,
А Чудо поганое [о] трех руках.
Съезжаются молодцы
Далече во чистом поле,
А у Чуда поганова
Одно было побоишша,
Одно было побоишша —
Большая рагатина,
А у дворянина — сабля вострая.
Сбегаются молодцы,
Как два ясные соколы
В едино место слеталися.
Помогай бог
Молодцу дворянину русскому!
Он отводит рогатину
Своей саблей вострою
Что у Чуда поганова;
Отвел ево рагатину,
Прирубил у него головы все.
Идолища поганая
Подстрелили добра коня,
Подстрелили добра коня,
У дворенина смоленскова —
Он ведь пеш, доброй молодец,
Бегает пеш по чисту полю,
Кричит-ревет молодец
Во полки государевы:
«Стрельцы вы старыя,
Подведите добра коня,
Не выдайте молодца
Вы у дела ратнова,
У часочку смертнова!».
А идолы поганыя
Металися грудою все,
Схватили молодца,
Увезли в чисто поле,
Стали ево мучати:
И не поят, не кормят ево,
Морят ево смертью голодною
И мучат смертью неподобною.
А пала молодцу на ум
Не(сч)астье великое,
Что ему доброй конь наказывал.
Изгибла головушка.
Ни за едину денежку.

>>21553
Даже польских шляхтенок в жены брали.

Агафья была дочерью смоленского шляхтича польского происхождения Семёна Фёдоровича Грушецкого, бывшего дворянином московским и чернавским воеводой.

18-летний царь Фёдор Алексеевич впервые увидел её в толпе во время крестного хода: «между многим смотрящим народом», когда шёл в ходе за святыми иконами. Это было 4 апреля 1680 года, в Вербное воскресенье. Девушка очень понравилась царю, и он поручил царскому постельничему Ивану Максимовичу Языкову навести справки о ней. Языков посетил дом Заборовских, познакомился с девицей и передал свои впечатления царю. Оказалось, что это Агафья Семёновна Грушецкая, и живёт она с матерью в Китай-городе в доме двоюродного дяди, думного дворянина Семёна Ивановича Заборовского, который до 1677 года управлял Монастырским приказом. Фёдор велел передать Заборовскому, «чтоб он ту свою племянницу хранил и без указа замуж не выдавал».

Желая тайно взглянуть на понравившуюся девушку, 10 июня 1680 года царь поехал на коне гулять на Воробьёвы горы, а по дороге «случайно» проехал мимо дома Заборовских в Китай-городе. Следуя строгим брачным обычаям старой Москвы, родня показала Фёдору Алексеевичу девицу в чердачном окне.

Не желая нарушать старинные обычаи, царь приказал созвать в июле 1680 года всех красивых девиц из высшего круга для смотра невест и выбрал из них Грушецкую.

Под влиянием его первой жены, Агафьи Грушецкой, придворный быт значительно изменился: молодые бояре начали брить бороды, с октября 1680 года при дворе было запрещено появляться в традиционных охабнях и однорядках. Тяга к западному по причинам, изложенным выше, принимала форму полонофилии: придворные осваивали польские обычаи, начали носить кунтуши, ферязи, стричь волосы по-польски и учиться польскому языку.

В царских палатах завели многие новшества. Многие придворные — и не легкомысленная молодёжь, а важные пожилые бояре — стали подстригать свои бороды и в открытую курить табак, а некоторые из них, кроме этого, стали надевать короткополое немецкое платье. Агафья принесла много добра Русскому государству, она: «уговорила мужа уничтожить охабни, безобразные женские платья… ввести бритьё бород и стрижку волос, польские сабли и кунтуши и, что ещё важнее, допустить в Москве закладку польских и латинских школ». Воины наконец-то избавились от позорных женских охабней, которые должны были носить ратные люди, бежавшие с поля боя. По её влиянию в Москве было заложено несколько латинских и польских школ. Также по её влиянию было велено убрать из церквей особные иконы, которые ставили в своих храмах прихожане, каждый лично для себя, как своих богов-патронов (этим иконам молились и ставили свечку только они, другим же никому не позволяли).

1650е -1660е гг.

"11 июня 1654 г. крепость Белая сдалась войскам кн. Темкина-Ростовского, и русские заняли город. В ночь на 17 июня произошла кража у вологжан на посаде в Белой.
Вологодские дети боярские (Петрушка Третьяков сын Порошин да Богдашко Михаилов сын Кутлунин, да Федька Елисеев сын Остолопов, да Матюшка Третьяков сын Чернцов, да Богдашко Григорьев сын Данилов Домнин, да Васька да Исайко Посниковы дети Даниловы Домнины) принесли и записали явочную челобитную о пропаже, где перечислено имущество:
«покрали у нас, холопей твоих, с стану того ж числа платья: Два доломана суконныя, зеленой да лазоревой; Да две сабли; Да три шапки: шапка с соболем, сукно лимонное, да две шапки вишневые с пухом; Да шляпу немецкую; Да рукавицы перчатныя; Да четверы сапоги: трои телятинныя а четвертыя телятинныя ж; А всей нашей пропажи цена дватцеть пять рублев».".

"13 июня 1654 г. уже в крепость Белую Сторожевой полк догнали подьячие приказа Новой чети, которых было велено «написать в рейтарский список» (Федор Галкин, Александр Голосов). Явившись в полк, они подали явочную челобитную об ограблении их на стану:
«а кражею взяли у нас: два доломана, один зеленой, другой вишневой, у рукав пошли пугвиц серебреных, нашивки на снурках з золотом обшиваны. Цена тем доломаном двенатцать рублев Да палаш, ножны хоз зеленой, цена два рубли с полтиною."

Из очередной покражи:
“а платья увезли: Кафтан суконной зелен с нашивкою шолковою. Да курту зелену, пугвицы серебреные.”

Запись в Казенном приказе об изготовлении теплого доломана подьячему в 1668 году.
Велено сделать: «доломан в сукне вишневом полукармазин, испод корсачей, нашивка обшивана шолк з золотом».

Разбоем отнятое:
Конь в чале пег. А на вьюке были: Курта вишнева, пугвицы серебреные, цена семь рублев; Да чюга белая суконная, нашивка шолковая с кистьми, цена четыре рубли; Да шуба одеванная берлия (берля?), рубль; Да две япанчи белые, да япанча синяя, все валенные, цена четыре рубли; Да двои сумки, одни с вином, а другие с сухарями, цена сумкам рубль».