Английский журнал «Московит», 1-4

№ 1

Среда. 5 мая 1714

После изысканных развлечений, занимавших недавно наш город, появление листов со столь неизящным заглавием, как Московит, может кое-кому показаться дерзостью. Ну, чего еще ждать, скажут люди, от уроженца промерзлого края, взращенного среди медведей, волков и не менее диких людей. Как чего? Разумеется, чего-нибудь весьма необычного, а в этом есть хотя бы прелесть новизны. Ведь если вывесить из окна изображение какой-то заморской диковины, она, конечно, возбудит любопытство зевак, у кого больше досуга, чем дела. Так почему бы человеку, у которого впереди целый день, и он расположился в кофейне, чтобы с приятностью провести там время, не рискнуть несколькими минутами ради чудного заглавия? А ежели, вняв моему приглашению, найдутся охотники прочесть этот первый номер, смею надеяться, что, когда я изложу свой план, иные, возможно, захотят познакомиться и с последующими номерами.

Итак, во избежание недоразумений, должен прежде всего уведомить читателей, что пишущий эти строки вовсе не московит, а нечто вроде его толкователя, и такой же обыкновенный англичанин, как они сами. Одно только отличает меня от большей части моих соотечественников, а именно то, что я провожу много времени в общении с иноземцами. Так я поступаю отнюдь не по недостатку уважения к собственной стране (такое мне бы и в голову не пришло), но полагая, что сопоставление душевного склада представителей разных народов — как бы различных изданий одной книги — есть наилучший способ достичь точного и полного познания человеческой природы. И тут моя любознательность не знает границ и не делает исключений ни для кого: ни для воспитаннейшего европейца, ни для самого дикого американца; все они равно мне интересны. И, хотя не со всеми из них я могу обмениваться мыслями, в их облике, движениях и во всем поведении каждый раз обнаруживается нечто такое, что потом займет свое место в моем исследовании в качестве нового, хотя бы даже и краткого опыта.

Самые варварские народы представляют нам природу в грубейшем одеянии, наиболее утонченные показывают, чего может достичь высочайшая степень искусства. Промежуточные ступени между этими крайностями являют примеры того, что в одних случаях природа еще нуждается в дальнейшей обработке, а в других — приложенное искусство оказалось чрезмерным. Таким образом, пересматривая их вновь и вновь, я ищу золотую середину, которая смогла бы стать признанным образцом человеческого совершенства. И когда мне кажется, что я встретил человека, приближающегося к такому образцу, я стараюсь наблюдать его подольше, в надежде научиться у него большему, чем у других.

К таким людям и относится встреченный мною недавно московит, который вот уже несколько лет получает от своего государя щедрое содержание и использует его для путешествий по самым просвещенным странам, где обогащает свой ум ценнейшими сведениями и особенно — познанием природы человека. Он хорошо владеет языками, и я могу без труда беседовать с ним, а заметив, что его окружение мало соответствует его достоинствам, я постарался с помощью всевозможных услуг, какие только мог придумать, заслужить его доверие. Это так расположило его ко мне, что теперь он нередко проводит целые дни в моем обществе, не деля его ни с кем; при этом мы беседуем о множестве предметов, и его суждения столь естественны, разумны и в то же время столь возвышенны, что общение с ним делает меня счастливейшим из смертных. Надеюсь, сограждане оценят мой общественный дух, узнав, что я хочу разделить с ними это удовольствие и испытываю искушение изложить им некоторые из его мыслей. Тогда люди одних со мной вкусов смогут так же насладиться, как и я.

Однако, чтобы привлечь их внимание, я должен убедить их, что друг мой обладает не только здравым смыслом, но еще и некоторыми особенными свойствами, присущими московитам, и они-то делают его весьма пригодным для роли наставника. А чтобы мои читатели составили правильное о сем понятие, я приведу сравнение, которое подготовит их к последующему повествованию.

Пусть они вообразят человека, который родился и оставался до совершеннолетия слепым. Пусть они затем представят себе, что глаза его наконец открылись, и он прозрел. Несомненно, все, кто интересуется философией, тут же сбегутся послушать, как он выразит свои впечатления от света и цвета. Хотя они изучали оптику всю свою жизнь, они вправе ожидать, что человек, оказавшийся в столь необычных обстоятельствах, выскажет совершенно новые соображения. Только он сможет сказать, каково не обладать этим благородным чувством, только он сможет описать восторг нового открытия.

Точно так же московит был некогда невежественным дикарем и оставался им до такого возраста, когда смог оценить свое прежнее состояние и понять огромную разницу между тем, чем был раньше и чем стал теперь. Те полезные навыки, которые мы бессознательно обретаем в детстве, не подозревая о них, дались ему ценою тяжких трудов и наблюдений, и потому можно полагать, что оп знает им цену лучше и способен описать их правильнее, чем кто-либо из нас.

В подтверждение своих слов я вкратце опишу его жизнь, начиная с варварского состояния до настоящего времени, когда он стал образцом джентльмена. Он родился в Вятке, скудном лесном крае России, среди людей, не знавших иных занятий, кроме охоты, еды или сна, да еще разговоров по поводу этих низменных предметов. Их умственное превосходство над окружающими дикими зверями проявлялось главным образом в изобретении оружия, которое они применяли для их истребления. Таким образом, искусство давало им превосходство над своей добычей, которая по природе сильнее их и быстрее. Такие занятия составляли воспитание моего друга, и он достиг в них совершенства, что, пожалуй, оставалось бы пределом его стремлений, не случись так, что московскому князю, путешествовавшему по стране, пришлось искать укрытия от непогоды в соседней хижине. Вскоре жители деревни, изумленные великолепием его свиты, потянулись к нему. Когда буря утихла, князь, пребывавший в приветливом расположении духа, вышел из своего укрытия и предстал перед ними, чтобы удовлетворить их любопытство. Оглядевшись вокруг, он заметил юношу, который выделялся из толпы своей приятной внешностью. Князь немедленно подозвал его и выразил желание взять его к себе на службу и сделать счастливее, чем он был дома. Этот юноша и был мой московит, которому тогда исполнилось 16 лет. От смущения он сперва потерял способность говорить, но наконец набрался смелости и прошептал окружающим, что согласен, а те передали ответ князю. Когда я спросил его, как он отважился на это, он признался, что был совершенно очарован поведением незнакомцев и не испытывал страха, и хотя стыдился жалкого вида, какой он являл собою рядом с ними, ничто уже не могло противостоять честолюбивому желанию стать таким, как они.

Когда они прибыли в Москву и обосновались там, наш варвар проявил неутомимое рвение к наукам и необычайно в этом преуспел. Его покровитель, заметив в нем сильную склонность и недюжинный талант к самосовершенствованию, сообщил его царскому величеству, что юноша достоин получать жалование, назначенное для образования и путешествий избранного общества молодых московитов. Этим жалованием он пользовался много лет, а затем ему стали поручать дела большой важности, каковые он исполнял столь исправно, что с лихвой возместил расходы на свое обучение. Причина пребывания его здесь в настоящее время является тайной, и я не смею ее разглашать, но, коль скоро она никак не связана с тем, что я собираюсь печатать, думаю, нет нужды дальше извиняться по поводу такого умолчания.

Мне было нетрудно получить его согласие на появление в печати, поскольку я убедил его, что таким образом он сможет отдать должное английскому народу и высказать публично то, что так часто говорил мне, а именно, что здесь он научился большему, чем во всех других странах, где бывал, вместе взятых. А почему — об этом в другой раз.

Последующие листы будут в основном содержать размышления о предметах, которые уже привлекли его внимание или привлекут в дальнейшем. Возможно, и я иной раз воспользуюсь свободным местом для своих мыслей; если они и не дополнят суждения московита, то смогут хотя бы лучше их оттенить.

>>67222
№ 2

Среда, 12 мая

Однажды мы с Плеско (вымышленное имя московита) сидели в кофейне, посещаемой главным образом иностранцами, и случилось так, что разговор зашел о достоинствах разных народов. Начал его испанец, торжественно возблагодаривший бога за то, что родился в стране, которая изобилует мужами прославленной мудрости и благородства. Да, да, — дерзко заявил француз, — если только ввалившиеся глаза изобличают мудрость, а морить себя голодом — проявление благородства. А по мне нет страны лучше Франции, где все радуются и веселятся. Позвольте, — возразил богатый голландец, — не спешите: сперва дело, а потом уже потеха; и я никогда бы не достиг своего положения, если б меня учили только петь да плясать. А к чему все ваше богатство, — заметил сидевший рядом итальянец, — когда вы не умеете наслаждаться им? Я тоже не сторонник бездумной легкости. В моей стране человек всю жизнь изучает наслаждения, чтобы совершенствовать их и продлевать. Едва лишь я собрался замолвить слово за Англию, как один мой соотечественник, человек весьма миролюбивый, дернул меня за рукав и шепнул, чтобы я не мешался в спор, а подождал, пока другие не выйдут из строя, и тогда перевес будет на нашей стороне. Совет не пришелся мне по душе, но время было упущено. Спор разгорался, теперь уже все говорили разом, ибо каждый защищал честь своей страны. Вдруг Плеско, молчавший до тех пор, вспомнил, как некогда ходил один на медведей, и решил испытать, сумеет ли он утихомирить это волнение. С таким намерением он встал и, протиснувшись между собравшимися на середину, сказал как можно громче, что теперь его черед и он просит его выслушать. Столь резкое вступление остановило спорщиков, а он, пользуясь открывшейся возможностью, продолжал. Как бы вы ни состязались друг с другом, — сказал он, — победа, надеюсь, останется за мной. В самом деле, у меня больше причин, чем у всех вас, хвалиться местом своего рождения. Его слова еще более удивили собравшихся, и каждый выразил это по-своему. Испанец нахмурился, итальянец пожал плечами, француз вскрикнул, голландец чуть не задохся от хохота, а мой соотечественник наградил Плеско презрительной улыбкой. Когда же волнение несколько утихло, он повел свою речь дальше. Господа, сдается, что вы меня не поняли. Я отнюдь не собираюсь равнять Московию с вашими странами; я о ней такого же низкого мнения, как и вы, но именно поэтому я горжусь тем, что родился там. Ибо мне ясно, что гордость, которую каждый из вас испытывает за свой народ, побуждает довольствоваться добрыми его качествами и оправдывать дурные, тогда как я, не соблазняемый подобными пристрастиями, готов повсюду в своих странствиях следовать Добру и избегать Зла. Я не стану всегда хмуриться или всегда веселиться, не отдамся целиком ни делам, ни наслаждениям. Только правильное смешение этих свойств может принести человеку счастье и сделать его душой всякого общества. Плеско так искусно смягчил свой укор похвалой, что все остались довольны.

Вскоре собравшиеся разошлись и, так как нам с Плеско было по пути, я спросил его, говорил ли он так, чтоб только прекратить спор, становившийся несносным, или выразил то, что действительно думает. На мой вопрос он сперва улыбнулся, а затем ответил следующим образом. Дорогой Мэнли (он дал мне такое имя, считая, что оно выражает мой характер), уверяю вас, ни за что на свете я не желал бы родиться где бы то ни было, кроме Московии. В той шумной компании серьезные доводы были неуместны, но теперь мы одни, и я объясню вам, почему считаю это столь важным преимуществом.

Прежде всего я могу обрести такую степень счастья, которая вам — представителям более просвещенных народов — недоступна. Ведь здоровый человек не замечает здоровья, которое доставило бы наслаждение страдальцу, привыкшему к болезням и мукам. Так и вы, не знающие иного воспитания, кроме утонченного, не можете оценить его по достоинству; я же, изведавший противоположную крайность, знаю ему цену. Именно это мысленное сопоставление различных сцен и наполняет мою душу удивлением и восторгом. Когда я рассматриваю величественное здание, мне вспоминается моя жалкая хижина в Вятке, и это сравнение доводит мое восхищение до предела. Внимая прекрасной музыке, я думаю, каково мне было, когда я не ведал звуков приятней воя волков да охотничьих криков! А когда какой-нибудь превосходный сочинитель занимает мое воображение, как часто благословляю я свое избавление от первоначального невежества! Попав в любую приятную компанию, я вне себя от радости при мысли о том убогом обществе, в каком некогда обретался.

Но я радуюсь, не только когда сравниваю свое прежнее и нынешнее положение, меня восхищает и мысленное созерцание ступеней, по которым я поднимался из одного состояния в другое. Размышление приводит на память множество удовольствий, неведомых иным людям, но для меня все более и более привлекательных. Думается, что вас, образованных европейцев, справедливее всего сравнить с людьми, помещенными на плоской равнине, где окружающий пейзаж ограничен несколькими предметами, которые, правда, красивы, но однообразны и всегда одинаково освещены. Тогда как себя я могу представить сидящим на вершине, откуда открываются широкие горизонты и видно огромное множество предметов в тысячекратно сменяющемся освещении. Когда я устремляю свой взор вдаль, цвета кажутся тусклыми, а очертания — неясными, но чем ближе я перевожу взгляд, тем отчетливее и красивее представляются мне предметы, и окружающий вид все больше и больше развлекает меня.

Тут Плеско уже было собрался привести новые соображения, но я попросил, чтобы он сперва позволил мне сделать одно немаловажное заключение из его посылок.

Вы, конечно, слышали, — сказал я, — что скептики нередко ссылаются на слабость человеческой природы для отрицания благости господа. Неужто, спрашивают они, он хочет, чтобы мы всегда были счастливы? Но тогда почему бы ему не сделать этого раз и навсегда? Зачем эта бесцельная неопределенность? Теперь же, думается, вы дали мне довод, полностью разбивающий их возражения. Ибо, коль скоро природа несовершенных творений такова, что они путем сравнения обретают лишь относительные понятия добра и счастья, сколь мудро позаботился о нас создатель, поместив сперва в низкое состояние, дабы по мере своего возвышения мы вкусили больше радости. Какой восторг охватит нас, когда по прошествии многих веков мы обратим свой взор вспять и осмыслим свое восхождение от подлого червя до бессмертного ангела!

На это возражают, что совершенное существо всегда одно и то же, а потому постоянное изменение не принесет счастья. Но я отвечу, что есть разница между богом и его творением. У него не может быть новых желаний, ибо он уже обладает всеми совершенствами; но от низших существ мы вправе ожидать постоянного стремления к более высоким степеням счастья. И тогда подумаем, что они предпочтут: пребывать ли неизменно в некоем счастливом, но ограниченном состоянии, или, оставив низменное начало, вечно подниматься ближе и ближе к бесконечному совершенству.

>>67223
№ 3

Среда, 19 мая

Прошлый раз я оставил Плеско в тот момент, когда он собирался продолжить нашу беседу, что он и сделал следующим образом.

Меня радует, что вы признали справедливость моего первого довода и даже основали на нем некое религиозное рассуждение. Но у меня есть еще один аргумент, который, надеюсь, целиком меня оправдает и окончательно примирит вас с таким кажущимся парадоксом, как счастье родиться в Московии. В самом деле, я не могу считать иначе, когда подумаю, что именно этому обстоятельству обязан твердостью своих правил и постоянством привычек, которые вы столь часто хвалили во мне. По моим наблюдениям, эти качества редко встречаются у народов, богатых остротой ума и образованностью. Сошлюсь хотя бы на ваших соотечественников, чьи многочисленные совершенства имеют несчастную примесь ветрености и распущенности. Обычное дело встретить у вас человека блестящих дарований и утонченной образованности, который, однако, погряз в праздности и сладострастии, а затем, побуждаемый беспокойным нравом, кидается в иную крайность и замыкается от общества. И таким переменам люди подвергают себя не два и не три раза, но мы часто видим, как один и тот же человек — сегодня философ, завтра политик, послезавтра горький пьяница, на четвертый день развратник, на пятый — кающийся грешник и так далее, пока он не испробует все мыслимые способы убийства времени, пресытится всеми и, за неимением лучшего, примется бегать по тому же кругу снова и снова. Люди такого нрава и себе-то в тягость, а для общества и вовсе несносны. Ну что вам за радость знаться с человеком, который сегодня ваш лучший друг, а назавтра уже знать вас не знает. А таких у вас несметное множество, я бы даже сказал, к ним принадлежат все ваши умники. Я отнюдь не осуждаю их за это, но скорее сокрушаюсь об их несчастии, проистекающем, как мне кажется, из самой системы их образования. Уже на первой ступени жизни их быстрое воображение легко усваивает множество приятных и неприятных впечатлений; между тем они еще не обладают достаточной способностью суждения, которая могла бы руководить их выбором среди обилия представших им соблазнительных предметов. Правда, они обязаны тратить часть своего времени на приобретение полезных знаний. Однако, отбыв эти часы, они вольны сойтись вместе и избрать на остаток дня такие увеселения, которые прямо противоположны предшествующим тягостным урокам. Отсюда и получается, что, когда они достигают зрелых лет, их склонности настолько развращены, что ум может только заметить их ошибку, но исправить ее уже не в силах. Тогда ими овладевает беспокойство и недовольство собою, ибо, когда за дурными привычками следуют чудовищные безрассудства, они иной раз и пытаются остановить поток, но делают это весьма неохотно. К тому же размеренный образ жизни глубоко им противен и они не могут долго его вынести. Я же, размышляя над вредом от такого непостоянства, с радостью вспоминаю, что мое воспитание придало иной поворот моему характеру. Когда я родился, ничто предо мной не могло возбудить мои страсти или сильно пленить чувства; мысли мои были скудны и убоги, но зато покойны и безмятежны. Такое состояние оказалось весьма полезным, когда я вступил на более славное поприще: медлительность ума не позволяла мне воспринять больше идей, чем я успевал усвоить, а мой разум, вполне созревший к тому времени и непредубежденный, мог уже руководить моими чувствами, пока способность суждения постепенно становилась сильнее и сильнее, а воображение — соответственно быстрее, и, таким образом, мои наслаждения, сохраняя былую умеренность, день ото дня обретали все большую возвышенность и разнообразие. Теперь же, после того как я совершил столь длительный подъем от животного до разумного существа, не было бы ничего противоестественнее для меня, как вернуться в состояние, из которого я вышел. Так поступить я мог бы только ценой отказа от своего разума и склонностей, которые все эти годы рука об руку вели меня вперед к счастью и совершенству, и каждый их шаг вновь и вновь убеждал меня, что они избрали единственно верный путь, ведущий туда.

Правда, моя судьба была особенно благоприятной, но я уверен, что и вообще мои соотечественники обладают теперь такого рода преимуществом перед другими народами. Ведь только недавно они познали благоденствие справедливых законов, милосердного правления, процветающей торговли и распространения искусств и наук. И они настолько предпочитают эти новые лучшие условия жизни, что никто не уговорит их вернуться к прежнему состоянию. Скажите им, что они должны чтить худшего из тиранов, как почитают сейчас лучшего государя, и они с негодованием ответят, что слишком хорошо помнят те жестокие времена, когда тиран царил над ними, и они охотно пожертвуют половиной своего состояния, чтобы только быть уверенными, что нынешнее благоденствие перейдет их потомкам. Скажите им, что счастье народа в нем самом, что можно пренебречь торговой выгодой и поощрять лишь земледелие; но вы никогда не убедите их, пока они могут вспомнить, как прежде груды роскошных мехов тлели у их порога, тогда как ныне в обмен на них они получают из других стран все, что делает жизнь удобной и приятной. К тому же они понимают, что только благодаря торговле они получили доступ к таким усовершенствованиям образованных народов, какими теперь не нахвалятся, когда подумают о былом своем невежестве и дикости. Эти убеждения широко распространены по всей Московии, и весь народ согласно исповедует их, в то время как у вас везде царят разногласия, господствующие воззрения народа меняются чуть ли не каждое десятилетие и вы беспрестанно колеблетесь даже в том вопросе, который должен быть решен бесповоротно, — в чем заключаются интересы вашей страны. Размышляя об этом, я прихожу к выводу, что мой народ имеет более благоприятную возможность приобрести влияние, нежели ваш — сохранить свое, ибо мы прилагаем все усилия, чтобы удостоиться той благодати провидения, которую вы недооцениваете и от которой, видимо, даже устали.

Когда Плеско кончил, я целиком с ним согласился и, поскольку мне казалось возможным высказать свои соображения, я, как и раньше, взял на себя смелость приложить сказанное им к объяснению путей господних в созданном им мире.

Вы показали, сказал я, что истинный способ образовать ум разумного и свободного существа состоит в том, чтобы сперва поместить его в низшую сферу, а затем расширять круг его воззрений, по мере того как время и опыт подготовят его к верному их применению. Этот правильный способ обучения в самом себе содержит, как вы заметили, такую доказательность, что он не может быть безуспешным в нравственном отношении. А теперь приложим это к путям провидения в человечестве. Если допустить, что мы от рождения свободны, следует также признать, что мы никогда не лишаемся этой благостыни. Но чтобы необузданность нашей воли не повредила уготованному нам счастью, нам предоставляется сперва состояние низменное и непрочное, в котором мы можем вполне почувствовать, что унижает, а что возвышает нашу природу. Если благодаря такому опыту мы делаем правильный выбор и продвигаемся дальше в стремлении заслужить лучшую жизнь, мы вправе ожидать в конце концов чудесного превращения. И когда мы узрим добродетель и религию во всей красе и в то же время не забудем о своем подлом пребывании в этом мире, выбор наш утвердится неколебимо и мысль низвергнуться обратно из ангельского состояния в человеческое уже не сможет прийти нам на ум.

>>67389
В московском лагере на поле битвы при Судбищах в 1555 году нашли пластину от европейской бригантины итальянского вида. В Филадельфийском музее есть еще итало-русская бригантина, которую приписывают московитам. Переход с бригантин на восточные кольчато-пластинчатые бехтерцы - это уже вторая половина 16 века, процесс начался со второй трети 16 века и закончился к концу 16 века. Также шпоры вышли из употребления тоже где-то во второй половине 16 века. В Домострое середины 16 века шпоры это вполне типичный атрибут снаряжения поместного. Ну и гусарские тарчи с круглыми щитами использовались весь 16 век. А копейный бой поместной конницы исчез только к концу Смуты с переходом на огнестрел.

55. КАК ПО НАКАЗУ ХОЗЯЙСКОМУ КЛЮЧНИКУ В КЛЕТЯХ, В ПОДКЛЕТЯХ И В АМБАРАХ ДЕРЖАТЬ ВСЕ В ПОРЯДКЕ
А в клетях и в подклетях, и в амбарах ключнику хранить по господскому наказу всякое хозяйство: платье старое и дорожное, и рабочее, и полсти, и епанчи, и кебеняки, и шляпы, и рукавицы, и медведна, и ковры, и попоны, и войлоки, и седла, и саадаки с луками и со стрелами, и сабли, и топорики, и рогатины, и пищали, и узды, и оброти, кисти, лысины и пахвы, и остроги, и плети, и кнутье, вожжи моржовой кожи и ременные, и шлеи, и хомуты, и дуги, и оглобли, и перины, и мешки меховые, и сумки, и мешки холщовые, и занавеси, и шатры, и пологи, и лен, и посконь, и веревки, и канаты, и мыло, и золу, и старые вещи разные, и обрезки, и остатки, ветхие и новые, матерчатые и кожаные, и железные обломки всякие, и гвозди, и цепи, и замки, и топоры, и заступы, и всякий железный припас, и всякую рухлядь,– все то разобрать, что пригодно – по коробьям разложить да по бочкам, а иное по полкам, кое-что по крюкам, а то и по коробам: куда что удобно, там и пристроить, сухим и завернутым от мышей и от сырости, и от снега беречь и от всякой пакости. И все то было бы на счету и записано, сколько чего тут нового и .сколько ветхого; а что попортилось, то починить, чтобы всегда был готов любой припас, который затребуют.

>>67401
Это всё из-за массового смешения великороссов с финно-уграми. Славянин первого тысячелетия на территории России должен быть чернявым.

Харузин Н. Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда, Олонецкой губернии. М.: Б.и., 1889.

Пудожский уезд - как отличить русского от финна

Пудожский уезд, по крайней мере в северной и северо-восточной частях своих, покрыт лесом, выросшим преимущественно на болотистых низинах и отчасти по вершинам и склонам гор, песчаная почва которых благоприятствует развитию хвойных деревьев. Среди этих дремучих лесов, растянувшихся подчас на десятки и сотни верст, раскинуты, словно зеркала, озера, разнящиеся как размерами, так и глубиной. По берегам более или менее значительных озер стоят деревни, окаймляющие их словно изгороди.

Если не большинство, то многие из этих деревень (как и урочищ, лежащих на всем протяжении уезда) сохранили несомненно финские имена, как напр.: Кулнаволок, Конзанаволок и т. д. В именах рек и озер, мы также встречаем явные следы финского языка, напр. Водлозеро с рекой Водла, река Шала, Сарозеро, Тягозеро и т. п.

В иных местах и самые местные жители помнят, хотя и смутно, свое финское происхождение: так напр. на Водлозере они сами говорят, что одни деревни происходят от Шведов (шведами называют здесь финляндцев), другие от Чуди, а некоторые были заселены беглецами „ворами и разбойниками“ русскими и положили тем основание русской колонизации. Жители дер. Гостьнаволок происходят, по словам крестьян, от купцов, гостей, которые приходили торговать сюда и впоследствии остались здесь жить.

Другие деревни имеют чисто русское происхождение. К таким относится большинство деревень и поселков, лежащих по берегам Купецкого озера, так наприм.: дер. Авдеевская, Алексеевская, Воробьевка и т. п.

Интересно то, что даже для человека, не занимающегося антропологией, бросается в глаза, что в большинстве селений, носящих финские имена, тип населения носит явные признаки финской расы (так напр., редкость бороды, небольшой рост, белокурость и т. д.) и наоборот в тех деревнях, которые носят русские названия, тип у жителей совершенно другой. Это по преимуществу люди высокого роста, с густой бородой, цвет волос преимущественно темно-русый или черный. Особенно бросается это в глаза, когда направляешься к Купецкому озеру.

Не доезжая 15 верст до последнего, вы проезжаете Сарозеро с деревней того же имени. Если б не русский язык, которым говорят сарозеры, можно было-бы их принять за несомненных финнов, приезжаете в дер. Авдеевскую и вы чувствуете себя в другой местности. Тип крестьян похож в общем на тип жителей беломорского побережья.

>>67583
Приблизительный ареал обитания латной кованой рати на карте Московии. Не зря Иван III и Василий III рекрутировали элиту своего войска именно с этих территорий.

Письмо кардинала Коммендоне об Ульской битве 1564:
Petrus Suyski exercitus Moschorum Ducum cum delectis equitum turmis ex fortissimis Моsсhoviae municipiis evocatorum ex Troptensi, Рscoviensi, Novohгоdensi, et Lucensi, quam vulgo Коvаnа Raz id est ferratam aciem vocant - Петр Шуйский, главный воевода Московского войска, с отборными отрядами всадников вызванных из самых сильных городов Mocковии: Торопца, Пскова, Новгорода и Луцка (Великие Луки), по-простому Кованая Рать, то есть облаченное в железо войско.

Битва под Оршей 8 сентября 1514 года [Алексей Лобин].
Следует отметить, что на фоне общей «ориентализации» русского вооружения и тактики поместные и вотчинные отряды Северо-Запада долгое время практиковали и копейный бой. Воевода М. И. Булгаков, по прозвищу «Голица» («железная перчатка»), и возглавлял «сбройные» соединения из новгородских и псковских детей боярских великолуцкой рати, которые могли биться на копьях в сомкнутом строю. Почему М.И.Булгаков-Голица решил наступать самостоятельно? Достаточно сильный «кулак» правого фланга, по мнению М.Булгакова-Голицы, мог сокрушить левое крыло противника и выйти в тыл всей королевской армии. В свою очередь боярин Челядин не мог поощрить Голицу за излишнюю самостоятельность. Итак, правое крыло атаковало между склоном холма и берегом. Натиск был стремителен. Новгородцы и псковичи врубились в боевые построения польских хоругвей. «Гуф» Тарновского и Самполинского был прижат к берегу Днепра. Булгакова контратаковали хоругви польских панов и придворные рыцари: «Самполинский с придворным полком, не спросив разрешения главнокомандующего, ввязался в сражение и, убив многих московитов, заставил их показать спины». Но эта фаза боя была не такой скоротечной, как её описывает С.Гурский,— русских удалось отбросить только после третьей контратаки. В одном из поэтических сочинений, посвященном Оршанской битве и содержащем ряд достоверных данных, которые, по словам историка Е.И.Кашпровского, проверяются «официальными актами», говорится о таких упорных контратаках. Во время сечи погиб один из представителей знатного рода Зборовских — Ян, копытами новгородских лошадей был затоптан «сиятельный барон» Слупецкий. Витовт после успешного похода на Новгород в 1428 г. обязал новгородцев, среди прочего, поставлять в Великое княжество Литовское «по сту фризов немецких». Это незначительное на первый взгляд число не покажется незначительным, если рассматривать элитность этой породы лошадей. В связи с этим заслуживает внимания один случай, имевший место позднее, в 1515 г., на конгрессе в Вене между королем польским и великим князем литовским Сигизмундом Старым с германским императором Максимилианом I и венгерскими и чешскими королями Владиславом и Людвиком. Тогда немцы, желая подшутить над поляками по поводу их лошадей, маленьких и худых по сравнению с немецкими, предложили купить за 100 золотых фриза, старого и измученного. Сам факт прекрасно иллюстрирует ценность и редкость породы в Польше, представителей которой новгородцам приходилось поставлять Витовту сотнями. "Потым псковяне голд Витольду на кождый рок доступили платити, a то их была дань: 5000 червонных золотых; фризов немецких, котрых доставали з Нарвы, пристани своей листанской; A Великий Новгород кождый рок мусел платити до скарбу десять тисячь чирвонных золотых и з самого одного места Новгорода, по сту фризов немецких". По свидетельству Станислава Сарницкого, на полк Булгакова ударил сам гетман Януш Сверчовский с 2000 кавалерии из центра. Возникает вопрос: так кто же остановил атаку полка Правой руки — Самполинский (как пишет Гурский) или Сверчовский (как пишет Сарницкий)? Как известно, Януш Сверчовский командовал общими силами поляков, а Войцех Самполинский — только придворной хоругвью («придворным почтом», «придворной когортой»), в которой насчитывалось, в самом лучшем случае, 500 «коней». Следовательно, если контратака людей Самполинского и имела место, то, скорее всего, представляла собой удар небольшими силами во фланг Правой руки, который мог только отбросить противника на исходные позиции, но не разбить их. Заставить окончательно отступить московского воеводу, по нашему мнению, могла лишь атака крупными силами Сверчовского. У С.Герберштейна хотя и присутствует сбивчивое изложение событий, но моменты критического для польско-литовского войска положения показаны: «[литовцы], нисколько не оробев, стали твердо и отбили их. Но вскоре к московитам были посланы подкрепления, которые в свою очередь обратили литовцев в бегство. Таким образом несколько раз то та, то другая сторона, получая подкрепления, поражала другую». Полк Правой руки бился с противником при полном бездействии остальных частей. В АЛ эта фаза боя отмечена следующим образом: «И бившиеся много и разступившись розно».

Обычные московиты в конце 15 - начале 16 века тоже были тяжелы как никогда, но все равно это было не то что на северо-западе.
В посольстве Михаила Еропкина от великого князя Ивана III Васильевича к королю Казимиру IV Ягеллончику упомянуты и щиты, и бутурлыки, и наручи, и наколенники: «А Ивашка Перфурова товару семь сороков соболей, да четыре тысячи белки устюжской, да одиннатцать соболей добрых, да три сороки куниц, да шуба недокунинна нова, да тритцатьгорностаев да три, да четыре десятки овчин, да пять епанеч, да четыре щиты, да два бубна сокольи, да два ларивоника шелку; а всего его товару на сто рублев и на сорок рублев… а взяль у него зерцала, да батарлыки, да наручи, да наколеники, да два сагадака с луки и стрелами»

В духовной грамоте В. Есипова за 1528 г. перечислены его доспехи: «...Пять пансырев; да три бехтерци, да трои наколенки, да шестеры наручи, да кольчюга; да шесть шеломов; да трои боторлыки. Сам сын боярский носил шелом-кольчугу-бехтерец-наручи-наколенки-бутурлыки, два его ближних слуги носили шелом-панцирь-бехтерец-наручи-наколенки-бутурлыки и еще три слуги носили шелом-панцирь-наручи.

Бой под Коростынью, 1471 год - "Стража воевод великого князя, увидев врагов, сообщила воеводам, те же, тотчас вооружась, пошли против них и многих побили, а иных захватили в плен; тем же пленным велели друг другу носы, и губы, и уши резать и потом отпустили их обратно в Новгород, а доспехи, отобрав, в воду побросали, а другие огню предали, потому что не были им нужны, ибо своих доспехов всяких довольно было".

По свидетельству толмача Дмитрия Герасимова, записанному в 1522 г., московские всадники наряду с круглыми щитами, как у азиатских турок, защищались изогнутыми и угловатыми щитами наподобие греческих.

>>67583
В статье «Молодинская компания 1572 г. Тактика, стратегия, войско», опубликованной в сборнике Пятой Международной научно-практической конференции «Война и оружие. Новые исследования и материалы» за 2014 г., упоминалось о распространенности в Московской Руси латного доспеха западноевропейского типа.

В «Боярской книге» перечисляются дворяне избранной тысячи великого князя Ивана IV, с указанием земельных держаний. При этом подробно перечислены их вооружение и защитное снаряжение. При разборе статей видим следующую картину – в вооружении царских ленников и их слуг выделяются следующие категории защитного снаряжения.

В доспехе
1. Доспех.
2. Доспех, шапка железная.
3. Доспех, шапка медная.
4. Доспех, шелом.
5. Доспех, шелом, наручи.
6. Доспех, панцирь, шелом, наручи с налокотниками.
7. Доспех, шапка, тегиляй бархатный.
8. Доспех, шелом, тегиляй бархатный.
9. Полный доспех.
10. Полный доспех, шелом.

Разное
1. Панцирь.
2. Панцирь, шелом.
1. Панцирь, тегиляй камчатый толстый.
3. Панцирь, тегиляй, шелом.
4. Панцирь, наручи, наколенки.
5. Панцирь, шапка, наручи.
6. Панцирь, шелом, наручи.
7. Панцирь, шапка железная.
8. Панцирь, зерцало, шелом.
9. Панцирь, бехтерец, шелом.
10. Бармица вместо панциря.
11. Бехтерец.
12. Бехтерец, шелом.
13. Бехтерец, шапка.
14. Бехтерец, наручи.
15. Бехтерец с бармицей, шелом, наручи.
16. Бехтерец с бармицей, шапка железная.
17. Бехтерец без бармицы, шапка железная.
18. Бехтерец, шапка железная.
19. Бехтерец, шапка медная.
20. Зерцало.
21. Куяк.
22. Куяк с бармицей.
23. Кольчуга, шапка «турская».
24. Юшман, шелом.
25. Юшман, шелом, наручи, наколенки.

Тегиляй
1. Тегиляй атласный, шишак медный.
2. Тегиляй толстый, шелом.
3. Тегиляй толстый, шапка медная.
4. Тегиляй бархатный.
5. Тегиляй толстый.
6. Тегиляй камчатый, шапка железная.
7. Тегиляй, шелом.
8. Тегиляй, шапка бумажная.
9. Тегиляй, шапка железная.
10. Тегиляй толстый, шапка железная, наручи.
11. Тегиляй толстый, шапка медная, наручи.
12. Тегиляй толстый, шелом, наручи.
13. Тегиляй бархатный, шапка медная.

Имеются, хоть их и немного, воины, идущие в поход без защитного вооружения. Всего по категории «в доспехе» из 117 ленников, которые сами являлись «конно – людно – оружно» – 91 чел.
По категории «разное» – 16 чел.
По категории «тегиляй» – 2 чел.
Явились без защитного вооружения – 8 чел.

Несколько иная картина, в соотношении видов защитного снаряжения, у их слуг:
в доспехах – 348 чел.,
в «разном» снаряжении – 66 чел.,
в тегиляях – 212 чел.

При этом оговаривается, например: «Князь Петр княж Васильев сын Пожарского. Князь Петр сам на коне в доспесе без шелома…». В случае, когда указывается «в доспехе», без оговаривания деталей, имеется в виду латный доспех - Нелюб Тимофеев сын Зачесломского. Людей его 10 (ч), в них 6 (ч) в доспесех, 2 в куякех, 2 в бехтерцех з бармицами и в шапках в железных, 4 о двуконь, а 2 об один, 4 (ч) в тегиляех в толстых на конех, на одном шапка железна, а на 3-х медяны, все с копьи, а тегиляйники все с наручми, (ч) с его аргамаком и с копьем и з доспехом, 4 (ч) с юки, в них один в тегиляе и шапке в медяной.

Юрий Бохан - Структура войска Великого княжества Литовского во второй половине ХІV – ХV вв.
"Во всех приведенных случаях «доспешная», «панцырная» и «щитная» службы не были синонимами и обозначали, очевидно, совершенно разные модели воинской службы. Об этом ясно свидетельствует документ, составленный в конце XV века. «реестр смоленских князей, бояр и слуг», к сожалению, точно не датирован. Характер службы князей и бояр в этом документе не уточняется, но слуги подразделяются на три упомянутых выше разряда. Так, среди слуг "Радщинского пути" 13 "доспешных" и 9 "щитных", "Молоховского пути" - 8 "панцирных" и 16 "щитных" слуг. «Слуги Светеславские» несли 14 «щитных», 5 «панцырных» и 1 «доспешную» службу, «Мащинские слуги» — 132 «панцырных» и 50 «щитных» служб и т. д".

Марко Фоскарино. Донесение о Московии. 1557 год.
В настоящее время наш Император Иван Васильевич много читает из истории Римского и других государств, отчего он научился многому. Он также часто советуется с немецкими капитанами и польскими изгнанниками, и для собственной пользы взял себе за образец Римлян, которые, благодаря хитрости, побеждали в битвах дикие и ужасные народы. Он приказал своим воинам вооружаться на французский образец «Уложение о службе» 1556 г. требовало: «…а с вотчин и с поместья уложеную службу учини же: со ста четвертей добрые угожей земли человек на коне и в доспехе полном, а в далной поход о дву конь» и из Татарии выписал превосходных скакунов, которые по величине и дикости не уступают лошадям других стран. Когда произведен был смотр войскам, то оказалось, что в них насчитывается в настоящее время 3.000 тяжеловооруженных если 117 переписанных дворян избранной тысячи и 626 их слуг умножить до списочной численности в примерно 1000 дворян со слугами, то получиться примерно 3700 человек в "доспехах" и 10.000 легкой кавалерии (что представляется крайне удивительным), 20.000 конных стрелков на саксонский образец: они называются по нашему Ferranchi, при чем из них особенно выделяются стрелки (alciati; alvati), которых хочется обозвать убийцами (occisori d’ huomini); 30.000 стрельцов (по образу швейцарских), которые постоянно обучаются для службы Императору: они освобождены от налогов и пользуются большой властью над другими. Император обладает теперь многочисленной артиллерией на итальянский образец, которая ежедневно пополняется немецкими служащими, выписанными сюда на жалование. Она в достаточном количестве снабжена бомбардирами, превосходно устроена, обучена и постоянно упражняется, получая известные награды и отличия. Наконец, она снабжена всевозможными боевыми снарядами, какие имеются в настоящее время и у других государей.

Франческо Тьеполо. Рассуждения о делах Московии. 1560-е годы.
Его подданные никогда не были столь привычны к оружию, как теперь, так как прежде все это были конные лучники, и лишь немногие имели латы и копья. Верно то, что во время отца нынешнего герцога впервые появился у них отряд конных аркебузьеров и некоторое количество пехотинцев, и то неопытных и плохо вооруженных. Теперь конные и пехотинцы в довольно хорошем порядке. Более важно то, что он образовал большой отряд в 15 тысяч пехотинцев, которыми пользуется так же, как синьор Турок янычарами, давая им плату, как обычно. И конница, и пехота целиком состоят из его подданных, но также пользуется он и иностранными солдатами, а больше всего пехотинцами-немцами. Он разрешил им построить для жительства довольно большой деревянный город недалеко от Москвы, который дает ему более 8 тысяч аркебузьеров. Нынешний герцог превосходит всех своих предшественников, как численностью войска, так и тем, что в мирное время обучает его, а чтобы делать это лучше, он дал у себя приют многим иностранным солдатам, и, как сказано выше, предоставил им жилища в своем государстве. Теперь во многих местах, а главном образом в Москве, при помощи их и других, московиты по праздникам обучаются аркебузе по германским правилам и, став уже весьма опытны, изо дня в день совершенствуются во множестве.

В нашем распоряжении имеется еще один документ, аналогичный боярской книге, но перечисляющий служилых из «десятен». Их 228 человек:
в доспехе – 2 чел.,
в «разном» снаряжении – 149 чел.,
тегиляи – 3 чел.,
без защитного вооружения – 74 чел.

Для сравнения один дворянин Избранной тысячи:
Яков Никифоров сын Стромилов. Имал с Клекова по 30 рублев. Вотчины за ним полсохи, а поместья 152 чети. По старому смотру людей его 21 (ч) в доспесех. А в Серпухове вотчины сказал вопче з братом с Павлином в Юрьеве 500 чети да старые вотчины 250 чети; людей вопче з братом 20 (ч) в доспесех на конех, с копьи, в кошу с юки 8 (ч). А по уложенью взяти с него з земли 8 (ч) в доспесех. И передал 2 (ч) в доспесех. А по новому окладу дати ему на его голову в 23 статье 8 рублев да на люди з земли 10 рублев, да на передаточных людей 10 рублев.

Как видим, люди из «десятен» в подавляющем большинстве оснащены скромнее своих товарищей из ближнего окружения царя, что и должно было быть.

Об истории стрелецкого войска в Русском государстве XVI — XVII вв. написано немало. Мы же хотим подробнее ознакомить любителей русской старины лишь с одним аспектом этой истории одеждой и вооружением стрельцов. В сочинении итальянца Ф.Тьеполо, составленном по рассказам очевидцев, русская пехота середины XVI в. описывается следующим образом: «Пехота носит такие же кафтаны (как и конница — С. Л.), и немногие имеют шлемы. Прежде все они обыкновенно были вооружены луками, но теперь по большей части владеют аркебузом. Они же не носят ни копий, ни другого оружия, кроме меча и кинжала».

Одежда стрельцов с самого их возникновения была, очевидно, более единообразной. Так, например, уже в 1547 г. новгородским пищальникам предписывалось иметь для похода «однорядки или сермяги крашены». В 1571 г. стрельцы приказа Д. Уварова в Полоцке носили однорядки и кафтаны черного цвета. Некий «мундирный регламент», по всей вероятности, получили и учрежденные в 1550 г. Иваном Грозным «выборные стрельцы», давшие начало Стремянному приказу (полку). По свидетельству наблюдавшего их в 1583 г. англичанина Дж. Горсея, эти стрельцы носили одежду из бархата, шелка и стамеда красного, желтого и голубого цветов, то есть в комплект их обмундирования входили предметы разных цветов: красный кафтан с желтым подбоем и голубые шапки, кушаки или зипуны. Похоже, что первоначально единственным основным цветом кафтанов русских стрельцов был красный. Во всяком случае, в источниках рубежа ХVI-ХVII вв. упоминается только этот цвет. В 1599 г. еще один англичанин — У. Парри описывает царскую гвардию в красных кафтанах. В сочинении немца Г. Г. Паерле описываются виденные им в 1606 г. «пешие московские стрельцы... в красных суконных кафтанах, с белой на груди перевязью» и «2000 конных стрельцов, одетых также точно, как пешие». В том же 1606 г. П. Патерсон, описывая въезд в Москву Марины Мнишек, упоминает стоявшую позади царских драбантов (телохранителей) московскую пехоту «в красной китайчатой одежде». По мере увеличения числа стрелецких приказов, увеличивалось и количество основных цветов их «служилого платья».

П. Петрей, описывая выступление московского войска из лагеря в эпоху Смуты, упоминает в его составе «5000 стрельцов в зеленой одежде, с длинными пищалями» и «несколько тысяч стрельцов, одетых в красное платье (в оригинале - Rochen — кафтаны — С. Л.), с белою горностаевою опушкой». Разорение страны в период Смуты не могло не сказаться на качестве военной одежды, — упоминания о «цветном платье» до 1620-х гг. исчезают со страниц документов. Если письменные источники второй половины XVI и первой половины XVII столетия относительно бедны известиями о стрелецком «служилом платье», то, начиная с 1650 г., таковые появляются в изобилии, как в русских документах, так и в записках иностранцев. В реляции о выступлении русского войска в поход против Польши в мае 1654 г. описываются стрельцы приказа А. С. Матвеева «с мушкетами и в хорошей суконной обмундировке». Другая реляция описывает «шесть приказов царских стрельцов, в каждом приказе по 600 человек; все в кармазине, пурпуре и прекрасных кафтанах», а также «1200 царских стрельцов в прекрасной разноцветной одежде с золотыми принадлежностями». Архидиакон Павел Алеппский из свиты патриарха Антиохийского, наблюдавший 10 февраля 1655 г. возвращение царя Алексея Михайловича из польского похода, описывает пешие сотни, перед каждой из которых следовало большое знамя в сопровождении двух барабанщиков и сотник с секирой в руке.

Архидиакон отмечает: «Если знамя было белое, то все ратники, за ним следовавшие, были в белом; если синее, то и ратники за ним в синем, и точно также, если оно было красное, зеленое, розовое и всяких других цветов». Пленный поляк Михаил Обухович сообщает, что в числе прочих воинских частей на встрече имперских послов в мае 1661 г. присутствовал «пеший (стрелецкий - С. Л.) полк в пурпуровой одежде с десятью знаменами из белой китайки с черною. За ними другой стрелецкий полк, в голубой одежде с десятью знаменами, головою которого был Матвей Спиридонов. Третий полк, в зеленой и разноцветной одежде, под начальством немца с восемью голубыми знаменами. Четвертый пеший, с немецкими офицерами, желтыми знаменами, в красной одежде». Сам посол барон А. фон Мейерберг упоминает приставленный к нему «почетный караул из 50 стрельцов, в алое сукно одетых».

>>70942

>предков украинцев

Поляне не имеют никакого отношения к современному населению Украины. Хотя точнее и справедливее будет выразиться так: украинцы имеют к полянам не больше и не меньше отношения чем любой другой восточнославянский (и даже западнославянский, откуда думаете название "Польша" взялось, а?) народ.

>начинается с Киева

Современный Киев - это целиком новодел (и материально, и, если так можно выразиться концептуально) имперской и советской эпох, который был на особом счету у правительств Петербурга и Москвы из-за своей символической значимости. Соответственно и население там как и в любом современном мегаполисе понамешано отовсюду и в массе своей является потомками людей, перебравшимися туда в последние 70-50 лет или около того.

>ни в каких зарубежных источниках

Я бы не стал вообще подмахивать в сторону зарубежных "источников" тех лет, так как они там в то время занимались конструированием Великих Леxитских империй и побеждали Юлия Цезаря. На этом фоне сведения ПВЛ выглядят почти что современным историографическим исследованием. Впрочем, важную политическую роль русского Севера отмечает не только ПВЛ, но и скандинавские (Хольмгард и Гардарики), византийские (Немогард) и арабские (Славия) источники. Наконец, распространение государственности русов именно с Севера полностью укладывается в логику Древней Руси как государства, возникшего на и для контроля над путём из варяг в греки и которое продвигалось всё южнее вплоть до эпохи Святослава. Ну и наконец, примеры доминирования Севера над югом мы можем наблюдать и в менее легендарные времена, когда князья приходили в Киев именно на новгородских или новгородско-варяжских штыках (вспоминаем кейсы Владимира и Ярослава) и всё складывается в довольно стройное полотно.

>Поляне имеют обычай отцов своих кроткий и тихий, стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями

Да уж, монах Киево-Печерской Лавры хвалит предков своих сородичей и/или заказчиков, которые его де-факто содержат. Никогда такого не было и вот опять...

Л. Н. ТОЛСТОЙ
1857 г. Августа 18. Ясная Поляна.
Из письма к А.А. Толстой

Драгоценная бабушка!
В Петербурге меня задержали целую неделю и здоровье и литературные дела, несмотря на то, я не был у К. Н., потому что забыл совсем. В России скверно, скверно, скверно. В Петербурге, в Москве все что-то кричат, негодуют, ожидают чего-то, а в глуши тоже происходит патриархальное варварство, воровство и беззаконие. Поверите ли, что, приехав в Россию, я долго боролся с чувством отвращения к родине и теперь только начинаю привыкать ко всем ужасам, которые составляют вечную обстановку нашей жизни. Я знаю, что вы не одобрите этого, но что ж делать — большой друг Платон, но еще больший друг правда, говорит пословица. Ежели бы вы видели, как я в одну неделю, как барыня на улице палкой била свою девку, как становой велел мне сказать, чтобы я прислал ему воз сена, иначе он не даст законного билета моему человеку, как в моих глазах чиновник избил до полусмерти 70-тилетнего больного старика за то, что чиновник зацепил за него, как мой бурмистр, желая услужить мне, наказал загулявшего садовника тем, что, кроме побой, послал его босого по жнивью стеречь стадо, и радовался, что у садовника все ноги были в ранах,— вот, ежели бы это всё видели и пропасть другого, тогда бы вы поверили мне, что в России жизнь постоянный, вечный труд и борьба с своими чувствами. Благо, что есть спасенье — мир моральный, мир искусств, поэзии и привязанностей. Здесь никто, ни становой, ни бурмистр, мне не мешают, сижу один, ветер воет, грязь, холод, а я скверно, тупыми пальцами разыгрываю Бетховена и проливаю слезы умиленья, или читаю «Илиаду», или сам выдумываю людей, женщин, живу с ними, мараю бумагу, или думаю, как теперь, о людях, которых люблю. Вы и не думаете того, а я теперь вижу вас гораздо яснее и лучше, чем какой-нибудь принц Вурстемберской, который уставил на вас свои лошадиные буркулы. Сестра здоровее и веселей, чем была прежде. Ежели начать писать о ней, то письмо не кончится. От души целую ваши и бабушки Лизы руки, славному Ребиндеру желаю успеху, твердости духа и дружески жму руку.

>>71419
Исаак Масса — голландский купец, путешественник и дипломат. Посланник Генеральных штатов к Русскому государству, немало способствовавший процветанию торговли между двумя странами. Автор мемуаров, описывающих события Смутного времени, свидетелем которого он был, находясь в Москве в 1601—1609 гг., и карт Восточной Европы и Сибири. Опыт Массы и его знание Московского государства сделали голландца одним из видных «кремлинологов» своего времени.

[Жалкая смерть тех, которые позволяли себе много говорить о Лжедмитрии] Стрельцы все были весьма тем удивлены и со слезами пали ниц, моля его о помиловании, клялись, что ничего не знают, и просили царя оказать им милость, указать им тех, кто столь несправедливо обвинил их. Царь тотчас повелел Басманову вывести к толпе вышеупомянутых семерых стрельцов, что и было исполнено. И как только их привели, он [Димитрий] сказал: “Смотрите, вот те, которые говорили, что вы все заговорщики и преисполнены изменническими злыми умыслами против вашего законного царя и повелителя”. Тотчас они всем скопом набросились все на этих людей, схватили их и растерзали на куски, столь отвратительно, что никто не сможет поверить, ибо у всего множества не было ничего в руках, ни оружия, ни палок, однако они напали на этих помянутых семерых [стрельцов] и своими руками растерзали их на тысячу кусков, так что их платья были залиты кровью, словно они забили много быков, и некоторые [стрельцы] рвали зубами куски мяса из этих семерых, словно собаки, которые рвут и кусают оленя, и один стрелец откусил своими зубами ухо, которое он с великой злобой еще долго жевал, да так долго, что мог проглотить, и изжевал в крошки; одним словом, и голодные львы не могли бы наброситься на молодых ягнят, как эти люди набросились на своих братьев. По совершении сего они [стрельцы] громко кричали: “Так надлежит поступать со всеми врагами и изменниками нашего царя”. И хотя он [Димитрии] был жестокосердым, однако не мог смотреть на то и все время, пока это происходило, находился в одном из покоев, и, выйдя к [стрельцам], он еще раз для обеспечения своей особы постарался уверить их, что он истинный Димитрий, и распустил их по домам. Они все снова пали ниц, моля его о милости, [после чего] каждый пошел своею дорогою, и разошлись, и куски от тех [растерзанных] трупов подобрали и сложили на телегу и, [вывезя за город], бросили на съеденье собакам; и телегу везли по городу непокрытою, так что и у всех видевших становились дыбом волосы.

О жилище донских казаков:

«Можно довольно похвалить всех вообще донских казаков, не исключая и самых бедных, за чистоту и опрятность, в их домах соблюдаемые. Не только по несколько раз в неделю моют они полы и внутренние стены домов, которые не имеют ни штукатурки, ни обоев, но даже наружные стены самых малых домов моют с песком по несколько раз в год. Часто покрививишийся уже от ветхости деревянный дом покажется новым». (Записки Сергея Алексеевича Тучкова. 1766-1808)

«Дом и особенно стены в казачьем доме содержатся в такой чистоте, в какой бывает посуда». (А. Ригельман. «История или повествование о донских казаках». 1846)

«Дом был безупречно чистым и уютным». «В мире нет нации более опрятной в одежде, чем казаки: и молодые и старые, похоже, они все опрятны». (Э. Д. Кларк. «Путешествия по разным странам Европы, Азии и Африки». 1810)

«Чистота в залике и парадной спальне, где стоит кровать с кучей пуховиков, подушек и одеял, из которых одно непременно сшито из разноцветных, сложенных симметрически кусочков ситца, может поспорить с прославленной голландской чистотой». (С. Номикосов. «Статистическое описание области Войска Донского». 1884)

«Комнаты отличаются необыкновенной чистотой… Чистота этих домов напоминает поселения голландцев, и вероятно причины опрятности одни и те же - частые наводнения». (Н. Краснов. «Земля Войска Донского». 1863)

«Заметить должно, что коренные казаки, населяющие древние нижние юрты от Цимлянской станицы вниз до Азова, любят чистоту в домах до излишества». (В. Сухоруков. «Статистическое описание земли Донских казаков, составленное в 1822-32 годах»)

«Все домы содержатся в отличной чистоте, даже у самых бедных казаков». (Л. Штюрмер. «Военно-статистическое обозрение Российской империи». 1852)

«Внутри домов поразительная чистота, совершенно неизвестная великороссам». (В. Богачев. «Очерки географии Всевеликого Войска Донского». 1919)

О жилище некрасовских казаков:

«Я ослеп и остолбенел. Я думал попасть в курную избу, и вдруг мне показалось, что я в гроте у Монте-Кристо. Хата была так чисто выбелена, что мне показалось будто она выточена в куске мела или мрамора. Глиняный пол был гладок и чист как не знаю что. Кругом стены стояли лавки, покрытые коврами. В переднем углу темнели образа. Подле дверей, влево, была печь, несколько менее нашей, с колпаком. На углу печи горел светец - свечи еще неизвестны в Майносе. Но все это крохотное хозяйство - хата была невероятно мала - отличалось такой чистотой, таким удобством, такой порядочностью, что я просто изумился. Глазам моим, привыкшим к темноте, стены казались чуть ли не серебряными». (В. Иванов-Желудков. «Русское село в Малой Азии». 1866)

«Мало-помалу опасения старца рассеялись, и он пригласил нас к себе в дом, самый опрятный и бесспорно красивейший, который мы видели в Малой Азии».
«Все носило печать первобытной простоты, но было красиво, порядочно и чрезвычайно чисто». (Ч. Макферлейн. «Турция и ее судьба». 1850)

О жилище терских казаков:

«Дома содержатся в идеальной чистоте. Полы в них чуть ли не ежедневно моются и при этом скребутся драчом (дикий песчаник), от чего получают не только необыкновенную чистоту, но и приобретают еще свойство после того, как высохнут, распространять какой-то особенный аромат, который мы ощущаем обыкновенно после сильной грозы». (Ф. Гребенец. «Новогладковская станица в ее прошлом и настоящем». 1915)

«Я вошел в сенцы, они поразили мой взгляд чистотой и порядком».
«Деревянные стены этой комнаты были тщательно вымыты и лоснились». (Горюнов. «Воспоминания из Кавказской военной жизни». 1879)

А как было в центральной России?

Санитарное состояние крестьянского жилища зависело, прежде всего, от характера полового покрытия. Если пол имел деревянное покрытие, то и в избе было значительно чище. В домах с земляными полами их застилали соломой. Солома служила универсальным покрытием для пола в крестьянской избе. На нее дети и больные члены семьи отправляли свои естественные надобности, и ее, по мере загрязнения, периодически меняли. О санитарных требованиях русские крестьяне имели смутное представление.

О чистоте постелей в сельских избах можно говорить только относительно. Часто постелью служил «соломенник», т.е. мешок набитый ржаной или яровой соломой. Солома эта не менялась иногда по целому году, в нее набиралась масса пыли и грязи, заводились клопы. Почти не было постельного белья, лишь подушки иногда одевались в наволочки, да не всегда были подушки. Простыню заменяло рядно, домотканая подстилка, а одеяло не знало никаких пододеяльников.
Не было в сельском быту и надлежащей гигиены питания. Пищу в крестьянских семьях, как правило, употребляли из общей посуды, столовых приборов практически не знали, пили из кружек по очереди. Посуду крестьяне после приема пищи не мыли, а только ополаскивали ее в холодной воде и ставили на место. Настоящим образом посуда мылась не более одного – двух раз в год.…