Зрение восстановилось и прогнало ужасное ощущение беспомощности. Подобные чувства были проклятием для Жукова и терзали его, словно укусы тысячи насекомых.

Он сумел разглядеть могучую фигуру, окутанную языками ослепительно-белого пламени. Воины в чёрных костюмах и алых плащах с привычной легкостью держали удивительные алебарды. Каждый из них ростом не уступал двухмэтру, и ни один камрад не мог не узнать их.

— Эстетус, — прохрипел Гоблин сквозь стиснутые зубы.

— Это же… — пробормотал Жуков. — Это…

— Я знаю, кто это. — Жуков по-прежнему выдавливал слова сквозь зубы.

И в то же мгновение его сразил голос, сразил их всех:

На колени, бактерии.

Негромкий шепот ударил, словно молотом по лбу. Сопротивляться ему было невозможно. Мышцы отреагировали мгновенно, несмотря на то что сердца многих отказывались повиноваться. Соколов был одним из упрямцев. В прозвучавших словах не было требования верности или уважения. Голос требовал покорности, рабской покорности, и все существо Соколова протестовало, но он не мог не подчиниться.

Тысячи камрадов и реконструкторов опустились на колени посреди города на Неве, стертого с лица земли приказом Маэстро.

Тупичок встал на колени.

Соколов оглянулся через плечо на океан коленопреклоненных камрадов. Когда он снова обратил взгляд на Маэстро, в его глазах вспыхнуло пламя.

— Лжеисторик… — заговорил Соколов, но человек покачал головой.

— На колени, ничтожество, — повторил он.

— Что? — переспросил доцент.

Он перевел взгляд на стоящего позади Кужима и Зарипова — гордых и непреклонных. Снова взглянув на Маэстро, он протер глаза кончиками пальцев, будто прогоняя навязчивое видение.

— Плагиатор?

— На колени, ты пойман за руку как дешевка.

Скрипя зубами, Жуков смотрел, как Соколов опускается на одно колено.

Ярость сопротивления теперь немного поутихла, и на смену ей пришли здравый смысл и вера. Перед Маэстро, историков, актёром, режиссёром, певцом, публицистом необходимо преклонить колени. Камрад заставил успокоиться сердце и призвал самого себя к смирению, несмотря на оскорбленные чувства.
Но спустя мгновение вновь пробудившийся гнев вызвал прилив адреналина. Он увидел, как по знаку Кужима понасята встают. Он увидел, как их скучающие взгляды скользят по рядам коленопреклоненных камрадов тупичка. Один легион понасят в присутствии Маэстро стоял во весь рост с благословения Кужима, тогда как камрады оставались на коленях в руинах тупичка.

Маэстро говорил, а Соколов смотрел в его непостижимое лицо.

— Дешевка, ты ничтожество, а не историк. Ты был создан для плагиата, а я для завоеваний во имя объединения человеческого рода под сенью истины.

— Я…

— Нет. — Маэстро прикрыл глаза, и перед мысленным взором Соколова предстало видение великолепного Петербурга. — Это культ, — сказал Маэстро. — Это искажение истины. Ты говоришь обо мне словно о плагиаторе и заставляешь миры страдать от той же самой лжи, которая раз за разом ставила человечество на грань гибели.

— Камрады с радостью…

— Камрады обмануты. И когда ложь вскроется, камрады сгорят.