Последний месяц выдался достаточно непродуктивным в плане просмотра кино. По сути, весь июнь я просто бездельничал, а с первого же июльского дня только и делал, что пил, до того момента, пока сильно не заболел из-за одного неприятного инцидента в баре. Пролежав в адской агонии несколько дней, я не ощущаю ничего, кроме интеллектуальной усталости, а посему такие фильмы, как «Мададайо» (или же «Ещё нет!») Акиры Куросавы, бьют прямо в душу (а также заставляют понять, почему другие фильмы, просмотренные ранее, также достойны занять своё скромное место).

В общем, это первый фильм, на который у меня «нашлись силы», вместе с фильмом «Паника» (1946) Дювивье, который меня сильно разочаровал. Разочаровал не из-за завышенных ожиданий, а скорее потому, что после формально хорошей первой половины фильм скукожился как многократно использованная губка для мытья посуды.

Это самый странный фильм Куросавы. В нём полно несвойственного для Акира-сана чёрного юмора, большая часть которого вообще завязана на игре слов (даже название фильма — это шуточный ответ на вопрос: «Ты ещё не сдох?»). То, что всегда бросает пыль в глаза по поводу Куросавы, — это его излишне упрощённая манихейская картина мира, где зло — это зло, а добро — это добро, которое хоть не всегда способно одержать победу, но уж точно возьмёт своё в войне за человеческие души. Но Куросава, возможно, единственный режиссёр, в руках которого подобная банальность не то что не устарела, а как никогда «актуальна». Актуальна не в силу некой «применимости» в современных реалиях или особой вечности поднимаемых тем, но в силу того, что избитая бинарность фильмов Куросавы так и осталась просто-напросто отжившим своё время анахронизмом.

И в этом плане «Мададайо» — идеальная финальная точка, при том, что простого упоминания данного фильма, когда речь заходит о Куросаве, днём с огнём не сыщешь. Оно и неудивительно: помимо нетипичных для его фильмов элементов, здесь отсутствует привычная эпичность (хотя часть фильма происходит во времена бомбардировок американской армии во времена Второй мировой) и какой-либо намёк на конфликт (если не считать исчезновение кота конфликтом). Остаётся только великолепная фактурность погодных условий и разрушений. Скорее всего он так и продолжит до конца своих дней быть в тени своих более великих собратьев. В лучшем случае «Мададайо» получит статус просто «неплохого фильма про умудрённого и чуточку юродивого профессора со свойственным для Куросавы гуманизмом».

Это чуток обескураживает, поскольку сам статус «житейских мудростей профессора» с самого начала фильма достаточно сомнительный. Они оказываются абсолютно неприменимыми в отрыве от замкнутого мира странного профессора. Учитель здесь не открывает ученикам истины и даже не даёт им палку, чтобы они к этой истине пробились. Любовь учеников заслужена исключительно статусом профессора (возможно, именно поэтому Куросава не показывает профессора за работой, а сразу же отправляет его в отставку).

В этом и заключается злая ирония всех дихотомии добра и зла в фильмах Куросавы. Он никогда не выдёргивает персонажей из своей среды обитания. Его герои не иллюстрации концептов, они и есть эти концепты. Главный гад в «Пьяном ангеле» (1948) в моменте буквально визуально сливается с болотом; гербы кланов в «Кагемусе» и «Ране» — это то, за что люди готовы погибать, что имеет определяющее значение (в «Кагемусе» это ещё подкрепляется темой двойничества). Может ли профессор, после половины жизни, проведённой в преподавательском кресле, в один миг перестать быть профессором, «распрофессироваться»? То, что изначально было лишь частью идентичности, становится её полнотой (нередко это относится к миру спорта, где из людей, по сути, делают биороботов, которые после истечения срока эксплуатации становятся просто никем, если не продолжают себя в качестве тренера или ТВ-эксперта).

Профессор в «Мададайо» — это не мудрец, но тот, чей статус мудреца поддерживают его ученики. Для профессора мир устроен по всем буддистским канонам добра и зла, гармонии и любви к природе. Но чтобы поддерживать этот мир, необходимы кто-то вроде орков из «Варкрафта», которые будут добывать ресурсы, ходить воевать с враждебным племенем, строить укрепления и заводы. Именно такими орками и являются его ученики, которые воплощают его самые сокровенные фантазии (причём иногда таким образом, чтобы сам учитель ничего не заметил, иначе можно заподозрить, что мир устроен не только по нравственным и моральным принципам): строят ему дом с небольшим прудом и пристроенным маленьким золотым храмом; ищут пропавшего кота, без которого профессор жить не может; помогают выкупить землю добродушному соседу; и, самое главное, устраивают на каждую его годовщину большой банкет, чтобы удостовериться, что тот ещё жив (хотя логичнее предположить, что они устраивают банкет в ожидании его смерти, а не наоборот). Когда из этого мира что-то выпадает, как это случается с любимым котом профессора, то он моментально рушится.

В какой-то степени «Мададайо» напоминает последнее аниме Хаяо Миядзаки «Мальчик и Птица». Помимо статуса «последней работы мастера», их роднит вполне справедливое негодование публики, которая увидела совершенно не то, что ожидала (при том, что оба этих фильма являются чуть ли не концентратом их как режиссёров, то, что обычно называют авторским замыслом и так далее). «Мальчика и Птицу» можно даже обозначить как бессюжетное путешествие по мирам Миядзаки, но уже не красочным и фантастичным (какими они на самом деле очень редко были), а жутким и увядающим. Каждый остров представляет собой вариацию «Острова мёртвых» Арнольда Бёклина. Всё ради того, чтобы пробраться к демиургу, которым является сам Миядзаки, и увидеть, что вместо мудреца, передающего посох последующим поколениям, там сидит просто-напросто немощный старик, мир которого уже некому поддерживать (баланс держится буквально на составленных друг на друга морских камушках).

И «Мададайо», и «Мальчик и Птица» в этом плане не дают никаких ответов, поскольку оба режиссёра не хотят никому передавать эстафету. Возможно, они просто благодарны этому миру, что их жалкие и никчёмные миры хоть кому-то оказались нужны.