>>80218
Что пишет сам Поливанов:

Написания [чи] и [чьи] должны быть отклонены по соображениям, аналогичным с теми, по каким отклонены [ши] и [шьи] для предыдущего сочетания.

В сочетании [ци] подкупающим является то, что им дается указание на аффрикатный характер японского звука; но ввиду русской привычки произносить твердое [ц] (читая одинаково и написание ци и написание цы), я выбираю [ти], которое ввиду наличия характерного для «мягких» согласных акустического момента гораздо более удовлетворяет японца, чем [цы]. Конечно, невозможно было бы избрать для западноевропейской (английской, французской, немецкой) транскрипции данного японского слога сочетание ti (Син-ромадзи же преследует цели не фонетические, а этимологические); но это вполне возможно для русского языка, в котором мягкое [т] (в ти, тя) крайне близко к японской и польской аффрикатам, (Ср. Л. В. Щерба, «Восточно-лужицкое наречие»: «Например, великорусские t', d'гораздо ближе к с, з, чем это принято думать», т. 1, стр. 191.) (под [с] и [з] здесь разумеются мягкие, палатализованные, аффрикаты [ц] и [дз]). Это наличие фрикативного элемента в русском мягком [т], с одной стороны, и, с другой стороны, первостепенно важная как для русского, так и для японского и для польского мышления мягкость, палатализованность, согласного, отсутствующая в [ци] (=[цы]), делает русское [ти] естественным заместителем японского chi, как и польского ci в cicha.

Можно было бы ожидать упрека за непараллелизм в передаче глухих и соответствующих звонких звуков: я предлагаю передавать глухую аффрикату через русский знак для смычного [т] (разумеется, при следующем [и]), а соответствующую звонкую (см. § 6ε) через два знака, на этот раз отмечающие аффрикатный характер [дз] (разумеется при следующем [и]); но на деле этому непараллелизму транскрипции соответствует и физический непараллелизм — смычный элемент гораздо больше и важнее (он не способен исчезнуть) в глухой аффрикате, тогда как в звонкой он факультативен.

Написание [цьи] также не обеспечило бы мягкости, а читалось бы, как [цйи]. Написание же [тси] опасно потому, что может читаться так, как в слове Бетси, т. е. [т] + [с].

>>80218
В русской языковой системе t' оказывается без сомнения ближайшим соответствием к японскому звуку (c), имея с ним ту общую черту, которая является наиболее существенной принципиальной характеристикой их обоих: как русское t' (= ть, или в t'i = ти t'a = тя и т.д.), так и японское c принадлежат к парным мягким фонемам [в группе глухих переднеязычных затворных]. Объективное (физическое) сходство — между рус. t' и яп. c — продолжало усматривать далее и в присущем обоим этим звукам аффрикативном характере, — ибо рус. t', именно с объективной точки зрения, также содержит, вслед за смычным, известный спирантный элемент, т.-е. может быть представлено как t'ˢ' [тогда как яп. c = t's]. Правда, в японском (в Токиоском и в большинстве говоров) звуке спирантный элемент этот более значителен; и для русского t' вполне точным эквивалентом будет лишь соответствующий Тосаский звук [в Тоса チ = t'i т.-е. вполне равно русскому ти]; токиоское же (или представленное большинством говоров) c будет точно соответствовать польскому или белорусскому звуку (c). Но поскольку разницу между Тосаским и токиоским корреспондентами (t'||c) свободно игнорирует русский (не тренированный) слух, постольку и против графического отожествления токиоского c с русским t' не возникает никаких возражений с точки зрения требований, предъявляемых к практической транскрипции [где задачей, ведь, является не объективная характеристика звука, а именно выявление ближайше соответствующих друг другу различений в двух соизмеряемых системных звукопредставлений — в данном случае японской и русской]. Наконец можно и эмпирически — путем фонетического эксперимента — убедиться, что в русском языковом мышлении восприятие японского c ассоциируется именно с звукопредставлением t'. Я лично помню, напр., что приступая к практическому изучению японского языка и будучи в то время совершенно свободен от влияния какой-либо транскрипции, я без всяких колебаний отожествлял яп. チ с русским ти и не подозревал о наличии какой-либо разницы между обоими слогами. Разумеется, этот транскрипционный выбор («ти» для яп. ci) можно защищать лишь с точки зрения подлинно-русского языкового мышления: для немца, говорящего по-русски и произносящего ти с «твёрдым» t (— ti вм. t'i), пропадает основной мотив выбора написания ти (вм. ци или чи). Равным образом у латыша, обнаруживающего в русской своей речи влияние фонетики родного языка (латышского), вместо t' (палатализованного переднеязычного) можно рассчитывать услышать ħ (палатальное, т.-е. среднеязычное); а этот звук японцем может быть оценен и как k' (т.-е. палатализованный заднеязычный): следовательно в соответствии русскому написанию ти будет воспринято キ (k'i), в соответствии русскому написанию тя — k'a и т.д. Но понятно, что в выработке русской транскрипции я должен был считаться с обще-русской нормой, а не со случаями индивидуального смешения звуковых систем. С другой стороны, надо оговорить, что если бы в языке, для которого создаётся практическая транскрипция, существовали бы различия в роде ti — t'i и т.п. (как в китайском: ср. t'iæn 天 и c'iæn 錢, или в Нагасакском говоре д. Мие, где различаются t'aː и caː), то решение должно было бы быть иное.