Это копия, сохраненная 15 апреля 2021 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.
Блин, какая эпатажная пошлость. Правда пытаются удивить этим и этим же компенсировать свое косноязычие?
С чего ты взял, что это для эпатажа и удивления?
Тусовочка.
Риф хуйня, прилепин без комментариев. Что оставшееся? Читал кто этого ханова и серебрякова?
Ханова читал " Гнев", там мужик препод женат, но все равно дрочит, потом про учителя книгу, но это как "Географ глобус пропил" на минималках, начал эту как то ни о чем, читается легко, язык наш думерский.
>В запертой ванной Глеб предался сеансу над первой же
фотографией. Блондинка с мнимой стыдливостью прикрывала ладошкой
глаза. Кофточка расстегнулась, лифчик на размер меньше стеснял
недетскую грудь. Фиолетовые колготки были натянуты почти до пупка;
ноги – худые, как карандаши, зато стройные, модельные, скрещенные на
уровне голеней – выражали нетерпение. Глеб грубо толкнул блондинку на
диван, стал душить. Она закатила глаза, сосредоточившись на
наслаждении, утробный стон уперся изнутри в плотно сжатые губы. Тело
блондинки напряглось, как у типичной пассивной бабы за миг до
клиторального оргазма. Финишировали они синхронно.
>За миг Глеб успел поднести салфетку. Его туловище склонилось набок
и подергивалось. Увидь Лида со спины – решила бы, будто его инсульт
хватил. А он всего-навсего убил очередного ребенка.
Выбор падал на всяких: на обнаженных и на наряженных по всем
канонам косплея, на худощавых и на дородных, на симпатичных и на
откровенно посредственных, на лесбиянок и на гетеро, на топовых
порноактрис и на безвестных дилетанток с домашнего видео; на тех, кто,
приклеив на лицо стыдливую улыбку, прячет голую грудь за худой рукой, и
на тех, кто с циничным профессиональным безразличием участвует в
студийных фотосъемках со специфическими аксессуарами вроде плеток и
страпонов; на тех, кто имитирует бурную страсть, и на тех, кто изображает
царственную холодность; на тех, кто с чашкой кофе на подоконнике читает
Маркеса, и на тех, кто из горла хлещет «Ягу» в падике; на тех, кто
стремится к образу прожженной стервы; на тех, кто подражает то ли
Лолите, то ли Мальвине и надевает платьица пастельных тонов, голубые
носочки и сандалики, тонко играя на сконструированном желании грязно
овладеть невинной; на тех, кто смотрит на мир изумленными глазищами
через стильные очки с цветными дужками; на девочек, фотографирующих
себя в зеркале и алчущих одобрения со стороны; на старшеклассниц,
возлежащих в туфлях на парте или поднимающих юбку на перемене; на
заядлых фетишисток с накладными ушами, хвостами и рисунками котят на
чулках; на спортсменок и на студенток в фитнес-клубе; на улыбчивых
оптимисток и на меланхоличных дев; на рыжих, блондинок, брюнеток; на
славянок, азиаток и индианок. Если бы каждую из них Глебу предложили
отыметь, причем бесплатно, он бы отказался, потому что это – новый
вызов, чреватый техническими сложностями, нервозностью и неизбежным
разочарованием. При всей своей двинутости Веретинский чувствовал, что
пока далек от геронтофилии и педофилии. Он избегал трупов и не
сублимировал желание на геев, трансов, животных.
Веретинский был дофаминовым наркоманом, привыкшим получать
удовлетворение простейшим из способов. Загвоздка в том, что,
расплачиваясь за пристрастие, Глеб забывал стихи, ему делалось все
скучней читать, общаться и ставить цели.
А как еще? Лида признавалась, что ей больно через презерватив, а
также категорически возражала против целого ряда поз. На словах она
выступала за горячий страстный секс, на деле Веретинского заморачивал
список ее ограничений и ее бревнистая, чуждая чувственности натура
>За миг Глеб успел поднести салфетку. Его туловище склонилось набок
и подергивалось. Увидь Лида со спины – решила бы, будто его инсульт
хватил. А он всего-навсего убил очередного ребенка.
Выбор падал на всяких: на обнаженных и на наряженных по всем
канонам косплея, на худощавых и на дородных, на симпатичных и на
откровенно посредственных, на лесбиянок и на гетеро, на топовых
порноактрис и на безвестных дилетанток с домашнего видео; на тех, кто,
приклеив на лицо стыдливую улыбку, прячет голую грудь за худой рукой, и
на тех, кто с циничным профессиональным безразличием участвует в
студийных фотосъемках со специфическими аксессуарами вроде плеток и
страпонов; на тех, кто имитирует бурную страсть, и на тех, кто изображает
царственную холодность; на тех, кто с чашкой кофе на подоконнике читает
Маркеса, и на тех, кто из горла хлещет «Ягу» в падике; на тех, кто
стремится к образу прожженной стервы; на тех, кто подражает то ли
Лолите, то ли Мальвине и надевает платьица пастельных тонов, голубые
носочки и сандалики, тонко играя на сконструированном желании грязно
овладеть невинной; на тех, кто смотрит на мир изумленными глазищами
через стильные очки с цветными дужками; на девочек, фотографирующих
себя в зеркале и алчущих одобрения со стороны; на старшеклассниц,
возлежащих в туфлях на парте или поднимающих юбку на перемене; на
заядлых фетишисток с накладными ушами, хвостами и рисунками котят на
чулках; на спортсменок и на студенток в фитнес-клубе; на улыбчивых
оптимисток и на меланхоличных дев; на рыжих, блондинок, брюнеток; на
славянок, азиаток и индианок. Если бы каждую из них Глебу предложили
отыметь, причем бесплатно, он бы отказался, потому что это – новый
вызов, чреватый техническими сложностями, нервозностью и неизбежным
разочарованием. При всей своей двинутости Веретинский чувствовал, что
пока далек от геронтофилии и педофилии. Он избегал трупов и не
сублимировал желание на геев, трансов, животных.
Веретинский был дофаминовым наркоманом, привыкшим получать
удовлетворение простейшим из способов. Загвоздка в том, что,
расплачиваясь за пристрастие, Глеб забывал стихи, ему делалось все
скучней читать, общаться и ставить цели.
А как еще? Лида признавалась, что ей больно через презерватив, а
также категорически возражала против целого ряда поз. На словах она
выступала за горячий страстный секс, на деле Веретинского заморачивал
список ее ограничений и ее бревнистая, чуждая чувственности натура
неуверенно, словно в первый раз. Легко возбудившись, она тем не менее
быстро высохла и прервала Глеба на середине. Тот, не проронив ни звука,
слез с жены и, как запрограммированный, поплелся с телефоном в ванну.
Лида, уязвленная отсутствием оскорблений, возражений, горестных
вздохов, крикнула вслед:
– Прости, Глебушка, прости! Мне больно сейчас.
Веретинский механически отметил про себя, что с лесбиянкой постель
нагревалась чаще, чем с женой.
– Прости, пожалуйста! Я не бревно, не думай так…
Глеб без оживления слил на японскую школьницу и забрался в ванну
под холодный душ.
Жиза
Ещё более ненатуральный диалог нельзя было придумать?
https://2ch.hk/izd/res/140422.html#141512 (
М)Осталась только годнота, фактически, современная классика. У вас, у каждого преничтожного букачеришки, прямо сейчас есть шанс повлиять на ход Истории. Не обосритесь и не проебите его.
А в лицо ты мне это сможешь сказать, червячок-пидорок книжный? Если не хочешь проблем, разинь своё читало, а затем по-быстренькому накатай отзывов с оценками на все 7 рассказов. Чепуха подзалупная, выёбываться он решил.
Мертвый конкурс червя пидора
Нет, бойкот
Ты че сука быдло ебаное быка включаешь?
404, перезалейте плиз.
У меня вот какая проблема, так как бумага нынче дорогая, я сначала читаю в электронке, и если зацепило, покупаю бумажную. Накачал сейчас книг, и ту охота прочитать и эту, но представляю как бы был счастлив как в детстве просто с незнакомой бумажной книгой, а не сейчас с обмусоленными рецензиями и напрасными ожиданиями текстами FB2. Нужно дозировать интернет как то, а то как с порнухой получается.
Давал.
>Ты еблан? Масодов легко даёт на клыка всем тобой перечисленным.
Ох уж эти россиянские лагерные гомосексуалисты-опущенцы и их последователи.
Ох уж это шуршание моли с задницей полной спермы.
Пошёл на хуй.
> желательно, чтобы писатель был политически нейтральным
Если такие и есть, они едва ли способны написать что-нибудь интересное.
Мне чем-то "настоящим с нормальным языком" в последний раз показался Михаил Харитонов. "Покажите мне другой глобус", "Успех" и далее по списку.
Политические его убеждения мне не близки, если что.
513 Кб, 1511x2015>Политические его убеждения мне не близки
Лучше бы тебе были не близки его эстетические убеждения.
"Эстетические убеждения" — это что за зверь такой?..
Главное в писателе — талант рассказчика и владение словом. У Харитонова это есть, причём в совершенно гомерических масштабах. Если какие-то там "убеждения" мешают тебе это разглядеть, то худлит — не для тебя. И место твоё — в \po и в \ph.
Толсто.
806 Кб, 1665x2531>"Эстетические убеждения" — это что за зверь такой?..
Наверни-ка книжца, может, перестанешь быть таким говноедом, каким сейчас являешься.
>Если какие-то там "убеждения" мешают тебе это разглядеть
Не убеждения, а брезгливость и отвращение.
41 Кб, 638x960Лучше быть гомосексуалистом и поябывать няшных мальчиков, чем копрофилом и жрать говно.
Феогнид, отлезь, гнида.
О, уважаю.
А ты не очень умный. Эстетика всегда была составляющей частью литературы, а не только философии.
Сколько чалился и где, статья?
Э, да ты не просто умный, ты тупой. Эстетическое всегда было одной из тем литературоведения.
Впрочем, что еще и ждать-то было от поклонника Крылова-Харитонова.
Ему, кстати, сегодня 53 бы исполнилось, ты в курсе?
54 Кб, 330x475Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо!"
Галич
Он компактный, не то, что пять сотен страниц предыдущего романа Поляринова "Центр тяжести" или больше тысячи - "Бесконечной шутки" Уоллеса, которую он перевел на русский в соавторстве с Сергеем Карповым (блестящий перевод очень непростой книги). В "Рифе" триста двадцать страниц. Оставляющих читателя в зоне комфорта. Во всех возможных отношениях.
Увлекательный сюжет. На самом деле, три независимо развивающихся сюжета, которые в финале сольются воедино, и предсказать, каким образом это случится, вряд ли кто мог бы заранее. Тест Бекдел роман пройдет играючи: все главные героини женщины, названные по именам (Кира, Ли, Таня) и беседуют не о мужчинах. То есть, случается им говорить об одном, но не с позиций специфического амурного интереса.
Комфортный способ подачи материала, во всех сюжетных линиях действие движется без рывков, в рамках линейного нарратива. Темы, которые никого не оставят равнодушным: дочки-матери (актуальностью превзошедшие классику отцов и детей); семейные манипуляции и психологическое насилие в семье, более частое, чем прямое физическое: упорное молчание представителей старшего поколения и невозможность наладить диалог. Очень простой язык, без стилистических изысков которым автор рассказывает замечательно интересные вещи.
О закрытом городе в Заполярье, с собственной сложной мифологией, в которую чужаков не посвящают ни при каких условиях. О микронезийском племени с не менее изощренной системой табу. О профессоре антропологе из маленького американского университета с крайне авторитарными методами руководства. О продовольственных волнениях в Союзе 1962 и расстреле мирной демонстрации. О тоталитарных сектах. О странных механизмах памяти. О ритуалах, укорененных в сознании современного человека куда глубже, чем принято думать. О современном искусстве.
Последнее, у Алексея Поляринова в долгу. Говорю без грана иронии. Прежде не доводилось встречать такой серьезной, заинтересованной, убежденной апологии современного искусства, будем говорить откровенно, мало кем из обывателей понятого и принятого. Перфомансы, инсталляции, хеппенинги, как правило, за пределами понимания среднего представителя социума. Некоторый отклик находят разве только флэшмобы с танцами и стрит-арт. Я тоже не была среди поклонников, но после двух поляриновских книг стала относиться с куда большей приязнью.
А все-таки, почему отбросить рога? Ну, потому что это сквозная тема романа. Оленье кладбище в заполярном Сулиме, заповедное, табуированное место, куда олени приходят умирать. Олень, послуживший причиной аварии, после которой бесследно исчез отец антрополога Гарина. Положенная им в основу идеологии тоталитарной секты концепция необходимости отбросить травмирующие воспоминания, как олень отбрасывает рога - чтобы иметь силы жить дальше, чтобы изменением прошлого поменять к лучшему настоящее и будущее.
Интересная книга и по-хорошему читабельная, мастерски сделанная. Но биения живого пульса, откровенности, честности, гражданского мужества, покоривших в "Центре тяжести", здесь не будет.
54 Кб, 330x475Не бойтесь мора и глада,
А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: "Я знаю, как надо!"
Галич
Он компактный, не то, что пять сотен страниц предыдущего романа Поляринова "Центр тяжести" или больше тысячи - "Бесконечной шутки" Уоллеса, которую он перевел на русский в соавторстве с Сергеем Карповым (блестящий перевод очень непростой книги). В "Рифе" триста двадцать страниц. Оставляющих читателя в зоне комфорта. Во всех возможных отношениях.
Увлекательный сюжет. На самом деле, три независимо развивающихся сюжета, которые в финале сольются воедино, и предсказать, каким образом это случится, вряд ли кто мог бы заранее. Тест Бекдел роман пройдет играючи: все главные героини женщины, названные по именам (Кира, Ли, Таня) и беседуют не о мужчинах. То есть, случается им говорить об одном, но не с позиций специфического амурного интереса.
Комфортный способ подачи материала, во всех сюжетных линиях действие движется без рывков, в рамках линейного нарратива. Темы, которые никого не оставят равнодушным: дочки-матери (актуальностью превзошедшие классику отцов и детей); семейные манипуляции и психологическое насилие в семье, более частое, чем прямое физическое: упорное молчание представителей старшего поколения и невозможность наладить диалог. Очень простой язык, без стилистических изысков которым автор рассказывает замечательно интересные вещи.
О закрытом городе в Заполярье, с собственной сложной мифологией, в которую чужаков не посвящают ни при каких условиях. О микронезийском племени с не менее изощренной системой табу. О профессоре антропологе из маленького американского университета с крайне авторитарными методами руководства. О продовольственных волнениях в Союзе 1962 и расстреле мирной демонстрации. О тоталитарных сектах. О странных механизмах памяти. О ритуалах, укорененных в сознании современного человека куда глубже, чем принято думать. О современном искусстве.
Последнее, у Алексея Поляринова в долгу. Говорю без грана иронии. Прежде не доводилось встречать такой серьезной, заинтересованной, убежденной апологии современного искусства, будем говорить откровенно, мало кем из обывателей понятого и принятого. Перфомансы, инсталляции, хеппенинги, как правило, за пределами понимания среднего представителя социума. Некоторый отклик находят разве только флэшмобы с танцами и стрит-арт. Я тоже не была среди поклонников, но после двух поляриновских книг стала относиться с куда большей приязнью.
А все-таки, почему отбросить рога? Ну, потому что это сквозная тема романа. Оленье кладбище в заполярном Сулиме, заповедное, табуированное место, куда олени приходят умирать. Олень, послуживший причиной аварии, после которой бесследно исчез отец антрополога Гарина. Положенная им в основу идеологии тоталитарной секты концепция необходимости отбросить травмирующие воспоминания, как олень отбрасывает рога - чтобы иметь силы жить дальше, чтобы изменением прошлого поменять к лучшему настоящее и будущее.
Интересная книга и по-хорошему читабельная, мастерски сделанная. Но биения живого пульса, откровенности, честности, гражданского мужества, покоривших в "Центре тяжести", здесь не будет.
И, скупцы, до чего ж вы бываете щедрыми.
Галич
Послереформенная Россия. Сказочно богатая и родовитая супружеская пара приезжает осмотреть только что купленное имение под Воронежем. Оба совершенные комильфо в своей предыдущей жизни. В беззаботном счастливом и в высшей степени благопристойном браке больше двадцати лет. Вырастили сына и дочь, посодействовав в первом случае карьере, во втором идеальной партии. Счастливы прохладным светским счастьем, княгиня икона стиля, князь едва не конфидент государя. Единственное достоинство имения замечательный сад, устроенный прежней владелицей так, что плодоносить начинает с конца весны и радует до поздней осени. Впрочем, изрядно запущенный наследниками.
Роскошь земного изобилия будит в княгине неожиданную страсть, на которую супруг откликается. Плодом безрассудства станет младенец Туся, чье рождение едва не стоило матери жизни (старородящая, не в лучшей физической форме, тяжелый первый триместр, уровень акушерства - все в комплекте) и фактически стоит разрыва отношений с детьми (стыд какой!), привычным светским окружением (неловко), а после и с мужем (князь видит в новорожденной едва ли не крошку Цахес, и то сказать, до пяти лет девочка не разговаривает).
Обязанности мамки и няньки, а после воспитателя, тутора и идеального наставника берет на себя земский доктор Мейзель, привязавшийся к девочке как к родной. Туся же больше всего на свете любит лошадей и растет маленькой разбойницей, пока княгиня не берет на воспитание осиротевшую дочь портнихи Нюточку. Тихий ангел в сочетании с жесткими воспитательными мерами, на которые вынужденно пойдет в отношении любимицы Майзель, смягчат буйный нрав дьяволенка княжны. Экспозиция, дальше пересказывать не стану, но!
Сказать. что это хорошо, значит ничего не сказать. Дивно. Волшебно. Именины сердца. После рецензии Галины Юзефович, признаюсь, чуть побаивалась окончания и общего финального впечатления. С "Женщинами Лазаря" так было: умирала от счастья, читая, но закончив, осталась со смутным ощущением нехватки: ты с трепетно распахнутым сердцем, а тебе Молоховец, камнем в протянутую руку. Еще и потому опасалась, что от начала, в точности, как сказано в рецензии, был чистый восторг, но, оставив позади две трети, заскучала (доктор, у меня та же симптоматика). Однако нет, последняя четверть книги словно обрела второе дыхание и полетела на рысях. Что на рысях - в галоп, вихрем увлекла за собой и: Дороти, мы уже не в Канзасе.
Последнее не для красного словца, к окончанию книга переживает буквальную трансмутацию из любовного романа и романа воспитания, по рельсам которых резво влечется от начала, отдавая дань современности разве чуть более выраженной феминистической повесткой (мужчин почти нет, а какие есть, слабы или следуют традиционно женским паттернам поведения). Так вот, финал не только разрешает загадки, вроде таинственного греха Мейзеля, что на поверку оказывается простой невозможностью для порядочного человека жить с грузом однажды совершенной подлости. Под давлением обстоятельств и такой, какую девять из десяти таковой и не сочли бы, а все же. Но выводит повествование в день сегодняшний.
То есть, буквально, из девятнадцатого века, перепрыгнув через двадцатый, в двадцать первый - в день сегодняшний. В Тусе не стоит видеть неудачную феминистку или, тем более, квази-лопахина. Она совершенный миллениал, выросла в соответствии с установками, ставшими воспитательной нормой в последние четверть века, в ее личности, характере, стиле поведения фактически оттиснуты наиболее яркие черты непоротого поколения, о необходимости которого так долго твердили большевики.
Зачеркнутый текст подводит к части Радович-Ульянов и к социально-политической повестке книги. Говоря, что с определенного момента заскучала, имела в виду эту линию: что за повальная мода на псевдоисторию - думала - зачем вводить в повествование юношу нежного с взором горящим, неужто только затем, чтобы завуалированной гомоэротикой потрафить меньшинствам? Нет, вовсе даже не за тем. Невозможно жить в социуме и быть от него свободным, а писатель по самой своей сути не может не выражать отношения к происходящему. Теми инструментами, какими сподручнее работать. Быков одним способом, Акунин другим, Сальников, Идиатуллин, Веркин, Захаров, Поляринов третьим, четвертым, etc. Марина Степнова пишет, как она дышит, предоставив интерпретировать свое отношение читателю. И правильно делает. Мы сюда не только языком наслаждаться пришли, а и головой иногда подумать.
Спихнув с плеч неприятную социальную повестку, можно вернуться к читательским радостям. Да, стилистически чистое наслаждение, какое очень немногие способны подарить. От начала, от темных кругов в подмышках полосатого Наденькиного платья, такого явного и сладостного оммажа ВВ, и до самого конца. О Степновой все говорят как о замечательном стилисте, но ее дар не того мимикрического свойства, как у Сорокина, Быкова, раннего Лазарчука, иногда Чижовой, в ее повествовательной манере наиболее полно воплотился набоковский дух - тут и не поклонник теории инкарнаций не усомнится.
Чувственность, вот только, трансформируется в соответствии с повесткой эпохи Водолея. Уж и не знаю, замечали ли вы, но современность куда меньше тяготеет к сексу и вопросам телесного низа. Нормально: влажная экспансивная эпоха Рыб, у которой Бог есть любовь все сильнее отступает под нажимом сатурнианского холодно-отстраненного дружелюбия. Имеющий уши, слышит, а у хорошего писателя слух по определению хорош. Асексуальность в тренде, прежнее "плодитесь и размножайтесь" все больше приравнивается к скотству (да простит меня демографическая политика).
Завершая: "Вишневого сада" в связи с финалом не вспомнит только страдающий амнезией, но нет. Здесь рубят не ради сиюминутной выгоды, помните эпизод с яблоней? Помните, чем заменят плодовые деревья и для чего, для кого? На самом деле это погружение в глубокие пласты коллективного бессознательного и выход на метауровень: от второй природы к первой; от свифтовых еху к гуингмам; да, в конце-то концов, Лошадь тотемное животное Водолея. И России. Как-то так.
Покоя нет, степная кобылица несется вскачь.
И, скупцы, до чего ж вы бываете щедрыми.
Галич
Послереформенная Россия. Сказочно богатая и родовитая супружеская пара приезжает осмотреть только что купленное имение под Воронежем. Оба совершенные комильфо в своей предыдущей жизни. В беззаботном счастливом и в высшей степени благопристойном браке больше двадцати лет. Вырастили сына и дочь, посодействовав в первом случае карьере, во втором идеальной партии. Счастливы прохладным светским счастьем, княгиня икона стиля, князь едва не конфидент государя. Единственное достоинство имения замечательный сад, устроенный прежней владелицей так, что плодоносить начинает с конца весны и радует до поздней осени. Впрочем, изрядно запущенный наследниками.
Роскошь земного изобилия будит в княгине неожиданную страсть, на которую супруг откликается. Плодом безрассудства станет младенец Туся, чье рождение едва не стоило матери жизни (старородящая, не в лучшей физической форме, тяжелый первый триместр, уровень акушерства - все в комплекте) и фактически стоит разрыва отношений с детьми (стыд какой!), привычным светским окружением (неловко), а после и с мужем (князь видит в новорожденной едва ли не крошку Цахес, и то сказать, до пяти лет девочка не разговаривает).
Обязанности мамки и няньки, а после воспитателя, тутора и идеального наставника берет на себя земский доктор Мейзель, привязавшийся к девочке как к родной. Туся же больше всего на свете любит лошадей и растет маленькой разбойницей, пока княгиня не берет на воспитание осиротевшую дочь портнихи Нюточку. Тихий ангел в сочетании с жесткими воспитательными мерами, на которые вынужденно пойдет в отношении любимицы Майзель, смягчат буйный нрав дьяволенка княжны. Экспозиция, дальше пересказывать не стану, но!
Сказать. что это хорошо, значит ничего не сказать. Дивно. Волшебно. Именины сердца. После рецензии Галины Юзефович, признаюсь, чуть побаивалась окончания и общего финального впечатления. С "Женщинами Лазаря" так было: умирала от счастья, читая, но закончив, осталась со смутным ощущением нехватки: ты с трепетно распахнутым сердцем, а тебе Молоховец, камнем в протянутую руку. Еще и потому опасалась, что от начала, в точности, как сказано в рецензии, был чистый восторг, но, оставив позади две трети, заскучала (доктор, у меня та же симптоматика). Однако нет, последняя четверть книги словно обрела второе дыхание и полетела на рысях. Что на рысях - в галоп, вихрем увлекла за собой и: Дороти, мы уже не в Канзасе.
Последнее не для красного словца, к окончанию книга переживает буквальную трансмутацию из любовного романа и романа воспитания, по рельсам которых резво влечется от начала, отдавая дань современности разве чуть более выраженной феминистической повесткой (мужчин почти нет, а какие есть, слабы или следуют традиционно женским паттернам поведения). Так вот, финал не только разрешает загадки, вроде таинственного греха Мейзеля, что на поверку оказывается простой невозможностью для порядочного человека жить с грузом однажды совершенной подлости. Под давлением обстоятельств и такой, какую девять из десяти таковой и не сочли бы, а все же. Но выводит повествование в день сегодняшний.
То есть, буквально, из девятнадцатого века, перепрыгнув через двадцатый, в двадцать первый - в день сегодняшний. В Тусе не стоит видеть неудачную феминистку или, тем более, квази-лопахина. Она совершенный миллениал, выросла в соответствии с установками, ставшими воспитательной нормой в последние четверть века, в ее личности, характере, стиле поведения фактически оттиснуты наиболее яркие черты непоротого поколения, о необходимости которого так долго твердили большевики.
Зачеркнутый текст подводит к части Радович-Ульянов и к социально-политической повестке книги. Говоря, что с определенного момента заскучала, имела в виду эту линию: что за повальная мода на псевдоисторию - думала - зачем вводить в повествование юношу нежного с взором горящим, неужто только затем, чтобы завуалированной гомоэротикой потрафить меньшинствам? Нет, вовсе даже не за тем. Невозможно жить в социуме и быть от него свободным, а писатель по самой своей сути не может не выражать отношения к происходящему. Теми инструментами, какими сподручнее работать. Быков одним способом, Акунин другим, Сальников, Идиатуллин, Веркин, Захаров, Поляринов третьим, четвертым, etc. Марина Степнова пишет, как она дышит, предоставив интерпретировать свое отношение читателю. И правильно делает. Мы сюда не только языком наслаждаться пришли, а и головой иногда подумать.
Спихнув с плеч неприятную социальную повестку, можно вернуться к читательским радостям. Да, стилистически чистое наслаждение, какое очень немногие способны подарить. От начала, от темных кругов в подмышках полосатого Наденькиного платья, такого явного и сладостного оммажа ВВ, и до самого конца. О Степновой все говорят как о замечательном стилисте, но ее дар не того мимикрического свойства, как у Сорокина, Быкова, раннего Лазарчука, иногда Чижовой, в ее повествовательной манере наиболее полно воплотился набоковский дух - тут и не поклонник теории инкарнаций не усомнится.
Чувственность, вот только, трансформируется в соответствии с повесткой эпохи Водолея. Уж и не знаю, замечали ли вы, но современность куда меньше тяготеет к сексу и вопросам телесного низа. Нормально: влажная экспансивная эпоха Рыб, у которой Бог есть любовь все сильнее отступает под нажимом сатурнианского холодно-отстраненного дружелюбия. Имеющий уши, слышит, а у хорошего писателя слух по определению хорош. Асексуальность в тренде, прежнее "плодитесь и размножайтесь" все больше приравнивается к скотству (да простит меня демографическая политика).
Завершая: "Вишневого сада" в связи с финалом не вспомнит только страдающий амнезией, но нет. Здесь рубят не ради сиюминутной выгоды, помните эпизод с яблоней? Помните, чем заменят плодовые деревья и для чего, для кого? На самом деле это погружение в глубокие пласты коллективного бессознательного и выход на метауровень: от второй природы к первой; от свифтовых еху к гуингмам; да, в конце-то концов, Лошадь тотемное животное Водолея. И России. Как-то так.
Покоя нет, степная кобылица несется вскачь.
> IMG202010191345[...].jpg
>эксперимент в духе Леонида Добычина или Андрея Белого
>эксперимент в духе Константина Вагинова или Саши Соколова
>эксперимент в духе Валентина Катаева или Владимира Набокова
>эксперимент в духе Марселя Пруста или Джеймса Джойса
>эксперимент в духе Томаса Вулфа или Томаса Пинчона
>Тема запретной любви к родной сестре в истории русской литературы не нова — от Карамзина до Набокова к ней подступались самые талантливые писатели. Но молодому Артёму Серебрякову удалось развернуть эту тему по-новому, сделав ее основой для жуткого и захватывающего полотна в духе Генри Джеймса и Эдгара По.
Бля, они бы определились уже, что ли.
Сука, опять сестролюбовь марают своими книжонками.
С точки зрения лаборантов кафедры классической русской литературы провинциального вуза безусловно
Драгомощинкер, ты? Ну ты реально отбитый, хули, такого еблозавра поискать еще.
Если ты любитель зумерского подхода к написанию биографий, то да. Это поппури из западных биографий и статей.
А что для бумерского про Берроуза есть? Можешь в инглише кидать.
Значит не стоит, так и знал.
Берроузу бы понравилось и Хантер Томпсону и Буковски
Гоголь - Записки сумасшедшего
Шаламов - Последний бой майора Пугачёва
Сологуб - Мелкий бес
Толстой - Смерть Ивана Ильича
Ебать тебя порвало
Ну ты б сказал че надо читать, они б сразу и приступили, и вообще охуели
Да я им катал как-то список нормальной литературы - они «реее незнаю английский и ваще я тока русскую классику четаю мне мареванна говорила она заебися а вся ваша европейская литра от лукавага». Что с ними не так?
У заграничного барина бездны в каждой строке!
Не в английской, а в англоязычной. Ну да, побольше ценного, чем в чернушной руснявой. Здесь у нас умудряются найти чему шокироваться в невероятном высере «Смерть Ивана Ильича». Это фишка такая у рюской литературы - писать любые очевидные вещи, зная, что наши ваньки обязательно будут это защищать?
>руснявой
А, так ты из Украины. Ты там Олесей Франко своих лучше бы читал, учительницу родного языка радовал.
Не, что ты будешь сменить ради того чтобы семенить. Без конкретных примеров, ты просто серишь в треде.
Да, у Толстого индульгенция есть
Митин Журнал для него выпускают.
>Везде пиарит инцестоеблю на фоне трупов, дурбецел.
Как будто чем то хуже изнасилований натах казаками.
Пошёл на хуй.
А сейчас еще и жиденьким прилепиным обмазаться, про даунбасс, как он "камандовал", "дали пасасать" и прочее.
у тебя в слове прилепин ошибки
>При всей своей двинутости Веретинский чувствовал, что пока далек от геронтофилии и педофилии.
Наверное, из какого-то бумажного журнала для старпёров отрывок.
20 книжек нахаляву, что на жопе сидите?
http://www.prokhorovfund.ru/projects/own/108/4266/
1) Абдуллаев Шамшад. Другой юг. М.: Носорог, 2020;
2) Алленова Ольга. Форпост. Беслан и его заложники. М.: Индивидуум, 2019;
3) Барскова Полина. Седьмая щелочь: тексты и судьбы блокадных поэтов. СПБ.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020;
4) Бурас Мария. Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников. М.: Индивидуум, 2019;
5) Вересков Сергей. Шесть дней. М.: Эксмо, 2020;
6) Гептинг Кристина. Сестренка. М.: Эксмо, 2019;
7) Гоголев Андрей. Свидетельство. Ижевск: Шелест, 2019;
8) Горбунова Алла. Конец света, моя любовь. М.: Новое литературное обозрение, 2020;
9) Делаланд Надя. Рассказы пьяного просода. М.: Стеклограф, 2020.
10) Деревянкин Федор. Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России. М.: Common Place, 2020;
11) Джафаров Рагим. Сато. СПБ.: Издательско-Торговый Дом «Скифия», 2020;
12) Дьячков Алексей. Хани, БАМ. М.: Живёт и работает, 2019;
13) Замировская Татьяна. Земля случайных чисел. М.: АСТ, 2019;
14) Кононов Николай. Гимны. СПБ.: Т8 Издательские технологии, 2020;
15) Манович Лера. Рыба плывет. М.: Русский Гулливер, 2020;
16) Некрасова Евгения. Сестромам. О тех, кто будет маяться. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019;
17) Пустовая Валерия. Ода радости. М.: Эксмо, 2019;
18) Терлецкий Виталий. Собакистан. СПБ: Терлецки Комикс, 2019;
19) Филипенко Саша. Возвращение в Острог. М.: Время, 2020;
20) Франко Микита. Дни нашей жизни. М.: Popcorn Books, 2020.
http://www.prokhorovfund.ru/projects/own/108/4266/
1) Абдуллаев Шамшад. Другой юг. М.: Носорог, 2020;
2) Алленова Ольга. Форпост. Беслан и его заложники. М.: Индивидуум, 2019;
3) Барскова Полина. Седьмая щелочь: тексты и судьбы блокадных поэтов. СПБ.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020;
4) Бурас Мария. Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников. М.: Индивидуум, 2019;
5) Вересков Сергей. Шесть дней. М.: Эксмо, 2020;
6) Гептинг Кристина. Сестренка. М.: Эксмо, 2019;
7) Гоголев Андрей. Свидетельство. Ижевск: Шелест, 2019;
8) Горбунова Алла. Конец света, моя любовь. М.: Новое литературное обозрение, 2020;
9) Делаланд Надя. Рассказы пьяного просода. М.: Стеклограф, 2020.
10) Деревянкин Федор. Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России. М.: Common Place, 2020;
11) Джафаров Рагим. Сато. СПБ.: Издательско-Торговый Дом «Скифия», 2020;
12) Дьячков Алексей. Хани, БАМ. М.: Живёт и работает, 2019;
13) Замировская Татьяна. Земля случайных чисел. М.: АСТ, 2019;
14) Кононов Николай. Гимны. СПБ.: Т8 Издательские технологии, 2020;
15) Манович Лера. Рыба плывет. М.: Русский Гулливер, 2020;
16) Некрасова Евгения. Сестромам. О тех, кто будет маяться. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019;
17) Пустовая Валерия. Ода радости. М.: Эксмо, 2019;
18) Терлецкий Виталий. Собакистан. СПБ: Терлецки Комикс, 2019;
19) Филипенко Саша. Возвращение в Острог. М.: Время, 2020;
20) Франко Микита. Дни нашей жизни. М.: Popcorn Books, 2020.
112 Кб, 803x756>16) Некрасова Евгения. Сестромам. О тех, кто будет маяться. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019;
>17) Пустовая Валерия. Ода радости. М.: Эксмо, 2019;
>18) Терлецкий Виталий. Собакистан. СПБ: Терлецки Комикс, 2019;
>19) Филипенко Саша. Возвращение в Острог. М.: Время, 2020;
>20) Франко Микита. Дни нашей жизни. М.: Popcorn Books, 2020.
Лауреатом премии "Ясная Поляна" в номинации "современная проза" стал вчера роман Евгения Чижова "Собиратель рая" (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2019).
Для эмоционального набега на читателя в романе потерялась старушка-мама с болезнью Альцгеймера.
К этой сюжетной линии толстыми белыми нитками пришиты, во-первых, бесконечные описания "барахла" (герой, сын старушки, покупает на барахолке "вещи заурядные, ширпотребные, которые никто подолгу не хранил, поэтому уцелеть они могли лишь случайно, забытые в темных углах кладовок"), во-вторых, "говорящие головы", которые вещают и вещают про "умное" - про время, старость, смерть, ностальгию, советский проект, одиночество, память, и тд.
Достоинства у романа есть. Их два - он короткий (300 страниц) и написан все-таки на русском языке, а не на диком идиолекте наподобие "кременького диванчика" или "воза трупных пятен".
Символика в романе не просто прямолинейная, а тычет пальцем в глаз: болезнь Альцгеймера - это наш постсоветский распад памяти, а "барахло" - ностальгические попытки восстановить потерянный рай.
Ибо СССР - это был рай, неустанно объясняют говорящие головы.
"...воздух нашей страны был воздухом бесконечности! Мы жили вне истории - и прекрасно без нее обходились. Не замечая этого, мы жили в вечности: пили, блудили, валяли дурака, травили анекдоты. А что еще делать в вечности, как не травить анекдоты? Вся страна была рассчитана на вечность! А потом наша вечность взяла и кончилась"
"А по поводу тяги в материнское лоно ты что-то совсем уже загнул… У нас вся страна по СССР ностальгирует, что ж, она вся, по-твоему, в материнское лоно стремится?"
"Тяга сбежать из своего времени так распространилась потому, что будущего не стало. Раньше ведь верили, что в будущем всех ждет что-то совсем другое, новое, чего никогда прежде не было: коммунизм там, полеты в космос, освоение иных планет… Я точно помню, в детстве многие взрослые вокруг меня в это вполне серьезно верили. А теперь ясно, что дальше ничего уже не будет, то есть будет всё то же самое, теперь даже коммунизм остался в прошлом. В будущее людей загоняет государственный проект, будь то освоение космоса или социализм в отдельно взятой стране. Обычному человеку это вроде бы до лампочки, но страна в целом должна куда-то двигаться, и он двигался вместе с ней. А теперь всё это рассыпалось, наш проект свернули, и у людей не осталось ничего, кроме прошлого. О будущем им даже думать не хочется, потому что в нем будет всё, что уже есть, только гораздо хуже: ведь сами они станут старее"
Чтобы втиснуть в роман эту публицистику, сто раз читанную и наизусть знакомую, автор начинает характеризовать говорящего и его говорение: "Карандаш говорил спокойно, почти равнодушно, будто его самого это совсем не касалось, только под конец пробился на поверхность его всегдашний страх перед старостью, и голос сразу зазвучал по-другому, а сам он отвернулся к окну, за которым шли над крышами тучи и вместе с ними, замершее в комнате Короля, законсервированное в коллекциях и плесневеющее в собраниях всевозможного старья, продолжало идти время".
Так. За окном, значит, шли тучи. Ядовитый Виктор Шкловский о таких же текстах ядовито замечал, что их авторы периодически напоминают - "за окном шел дождь".
В общем, друзья, за окном тучи, рай восстановить невозможно, а впереди только зима, старость, Альцгеймер, смерть.
Лауреатом премии "Ясная Поляна" в номинации "современная проза" стал вчера роман Евгения Чижова "Собиратель рая" (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2019).
Для эмоционального набега на читателя в романе потерялась старушка-мама с болезнью Альцгеймера.
К этой сюжетной линии толстыми белыми нитками пришиты, во-первых, бесконечные описания "барахла" (герой, сын старушки, покупает на барахолке "вещи заурядные, ширпотребные, которые никто подолгу не хранил, поэтому уцелеть они могли лишь случайно, забытые в темных углах кладовок"), во-вторых, "говорящие головы", которые вещают и вещают про "умное" - про время, старость, смерть, ностальгию, советский проект, одиночество, память, и тд.
Достоинства у романа есть. Их два - он короткий (300 страниц) и написан все-таки на русском языке, а не на диком идиолекте наподобие "кременького диванчика" или "воза трупных пятен".
Символика в романе не просто прямолинейная, а тычет пальцем в глаз: болезнь Альцгеймера - это наш постсоветский распад памяти, а "барахло" - ностальгические попытки восстановить потерянный рай.
Ибо СССР - это был рай, неустанно объясняют говорящие головы.
"...воздух нашей страны был воздухом бесконечности! Мы жили вне истории - и прекрасно без нее обходились. Не замечая этого, мы жили в вечности: пили, блудили, валяли дурака, травили анекдоты. А что еще делать в вечности, как не травить анекдоты? Вся страна была рассчитана на вечность! А потом наша вечность взяла и кончилась"
"А по поводу тяги в материнское лоно ты что-то совсем уже загнул… У нас вся страна по СССР ностальгирует, что ж, она вся, по-твоему, в материнское лоно стремится?"
"Тяга сбежать из своего времени так распространилась потому, что будущего не стало. Раньше ведь верили, что в будущем всех ждет что-то совсем другое, новое, чего никогда прежде не было: коммунизм там, полеты в космос, освоение иных планет… Я точно помню, в детстве многие взрослые вокруг меня в это вполне серьезно верили. А теперь ясно, что дальше ничего уже не будет, то есть будет всё то же самое, теперь даже коммунизм остался в прошлом. В будущее людей загоняет государственный проект, будь то освоение космоса или социализм в отдельно взятой стране. Обычному человеку это вроде бы до лампочки, но страна в целом должна куда-то двигаться, и он двигался вместе с ней. А теперь всё это рассыпалось, наш проект свернули, и у людей не осталось ничего, кроме прошлого. О будущем им даже думать не хочется, потому что в нем будет всё, что уже есть, только гораздо хуже: ведь сами они станут старее"
Чтобы втиснуть в роман эту публицистику, сто раз читанную и наизусть знакомую, автор начинает характеризовать говорящего и его говорение: "Карандаш говорил спокойно, почти равнодушно, будто его самого это совсем не касалось, только под конец пробился на поверхность его всегдашний страх перед старостью, и голос сразу зазвучал по-другому, а сам он отвернулся к окну, за которым шли над крышами тучи и вместе с ними, замершее в комнате Короля, законсервированное в коллекциях и плесневеющее в собраниях всевозможного старья, продолжало идти время".
Так. За окном, значит, шли тучи. Ядовитый Виктор Шкловский о таких же текстах ядовито замечал, что их авторы периодически напоминают - "за окном шел дождь".
В общем, друзья, за окном тучи, рай восстановить невозможно, а впереди только зима, старость, Альцгеймер, смерть.
С «Собирателем рая» сложнее. Очень уж сильна авторская претензия на то, чтобы создать гимн униженно-оскорбленной интеллигенции. Да уж и насколько она унижена-оскорблена? Герои живут в столице, жилплощадью обеспечены, мягко говоря, не голодают, все по ресторанам да клубам. Финальные события книги вообще происходит в Нью-Йорке, по которому герои запросто разгуливают в течение нескольких месяцев. А что работать «как все», иметь профессию не хотят (именно так: не хотят!) — ну так это их проблемы.
Как ей и положено, интеллигенция страдает, мечется, не находит себя, сходит с ума, умирает… Все красиво и очень «культурно». Лирично. Никакой чернухи и мерзостей жизни, натурализма и вызова общественной нравственности. Даже гибнут настоящие интеллигенты не иначе как от рук гопников! Ведя при этом длиннющие разговоры между собой — о философии времени, конечно! «Меня еще вот что удивляет: о прошлом ведь, по идее, старики должны думать, которые до будущего всё равно не дотянут, будущее — оно для молодых. Так нет же, теперь молодые ностальгируют по временам, когда их еще и в помине не было! — Всякий человек в конце концов выпадает из своего времени, — меланхолично произнес Король, — кто раньше, кто позже. Если только прежде этого не выпадает из жизни. Может, уж лучше заранее… подстелить, так сказать, соломки… — Я это только тем объясняю, что всё наше будущее осталось в прошлом. И чтобы вновь открыть для себя будущее, надо сперва вернуться назад». Звучит всё это и нудно, и банально. И вот так на ДЕСЯТКАХ СТРАНИЦ подряд! (Благо, книга не очень большая — одолеете 300 страниц и забудете все эти разговоры и тех, кто их ведет, навсегда).
http://textura.club/vyalye-progulki/
Кого ни читаю — все ругаются, что про одного написали, а другого не написали, на рейтинги наяривают, Прилепин бесконечно хвастается, что обогнал Донцову (раньше всё к Толстой цеплялся, сейчас планка попроще стала). Глуховского интервью читал, тот продажами хвастается, о содержании своих книг вообще ни слова не говорит.
Я филолог, я читал множество интервью с самыми разными писателями в самое разное время. Даже коммерческие авторы, Стивен Кинг какой-нибудь, все говорят только о текстах, им важно, чтобы их правильно прочитали, поняли, важно похвастаться удачными формами, интересно найденным сюжетом.
Этим ничего не важно — сидят, сплетничают, ругаются, полнейший литературный околофутбол. Как школьницы про парней и подруг.
Поэты не так, у поэтов хорошо всё с этим. Писатели же абсолютно наплевали на то, что они пишут, им это не интересно давно.
красиво ты его ёбнул, прямо в глаз
>Современные писатели совершенно ничего не говорят и не пишут о своих текстах, своих книгах. Никто не хвастается творческими удачами, никто не критикует других за плохой язык, за неудачную форму.
Ну тут ответ прост: говорить и писать не о чем, творческих удач нет, плохой язык у всех, как и неудачная форма.
Прям всё так грустно? Значит, пора откладывать книги в сторону браться за ручки и показать всем этим Прилепиным и Пелевиным, как и что нужно писать.
85 Кб, 800x1258Замечательная книга. Я ещё и живу рядом.
> Бог мой. Как. Это. Плохо.
Характерный признак: так писать и не блевать может только говноед, который ничего умного всё равно не скажет.
О спасибо, точно читать не возьмусь.
Современные пейсатели прикормленные вырожденцы от литературы, а талантливые пробиться из глубинок не могут, потому что никому нах не нужны. Нет социальных лифтов = загнивание.
А как же премии, интернет, прозару? Щас книги издавать как никогда просто. Главное продать и показать себя миру.
нихуя себе!!! я не знал что это оказывается так работает!
>А как же премии
Ну а для чего "литературные премии" нужны? Для контроля. Их раздают тем, кому НАДО, особенно в случае эрефийской литературы.
>интернет, прозару
Никто не будет искать в куче мусора бриллиант.
>Замечательная книга. Я ещё и живу рядом.
А я на другом конце города. наверное в этом причина.
>Характерный признак: так писать и не блевать может только говноед, который ничего умного всё равно не скажет.
Ну, потерпи, потерпи. Ухожу.
>Никто не будет искать в куче мусора бриллиант.
А может, и нет их в мусоре? Предъяви парочку хотя бы.
Лел, посмотри жюри Лицея
>Чисто с математической точки зрения
Орнул. Давай рассказывай, как считал априорные вероятности, и почему у тебя P(в РФ нет талантливых писателей) = 0
Не надо подменять вопрос. Просто приведи пример непризнанного гения. Которого, значит, литтусовочка злостно игнорирует, а читатели не замечают, "потому что никто не будет искать в мусоре".
Значит, точно не стоит читать
ГЛУОВСКИЙ
ничего, параша
Кто такой Михайлов? Впервые слышу.
С таким подходом, не гадость тебе ничего читать
"Хотя начать, наверно, следует с хорошей новости: М.Е. перестал подражать Прилепину. Пропали дикие эпитеты: «коряжистые ветки», «упругая гипсовая мощь», «дидактическая кишка». Ну, не совсем, если честно: «горклый дух» уцелел. Ликвидированы как класс мертворожденные метафоры: «Если допустить, что Машины зубы были напечатаны в таймс нью роман кегль двенадцать, то два заглавных ее резца были восемнадцатой верданой». Но выше задницы не прыгнешь: Елизаров остался сам собой – путает маникюр с лаком для ногтей и считает «пастораль» и «сельский пейзаж» синонимами. «Кислый вакуум» и «провал беззубой щеки» – это вообще пять.
А вот и второй повод исполнить Marche funèbre: уж если прозаик завалил экзамен по языку, то неизбежно завалит и все остальные: не освоив букваря, в университет не поступают – не видать вам, болезные, ни убедительного психологизма, ни квалифицированного сюжетостроения. А то и самой завалящей идеи.
Строго говоря, «Редакцию Елены Шубиной» впору штрафовать на полмиллиона по статье 14.7 КоАП РФ «Обман потребителей»: русский танатос в «Земле» не ночевал. Зато есть тягучая, гудроновая экспозиция в 24 607 слов, из которой мало-мальское отношение к теме имеют два эпизода: как Вова Кротышев в детстве жуков хоронил, а в юности служил землекопом в стройбате. Есть подробная, в 3 666 слов, инструкция по отливке памятников из бетона и гранитного отсева: «Если у тебя пятисотый цемент, то на центнер замеса надо брать двадцать пять килограмм пятисотого или тридцать четырехсотого, пятьдесят кило мучки и десять кило речного песочку». Есть каталог похоронного бюро в 3 434 слова: «Испанские гробы часто заказывал, итальянские – бук, орех. Чешские гробы. Хоть и сосна, но суперски обработанная». Есть еще одна инструкция по рытью могил в мерзлом грунте – 1 834 слова: «Земля на глубину штыка была черствой, с ледком, а дальше становилась по-песчаному податливой». Есть безразмерная, в 10 810 слов, экскурсия по ритуальной конторе: «Целую стену занимали погребальные урны: стеклянные, мраморные, бронзовые, глиняные, расписные, в строгих тонах и немыслимых вычурных цветов; урны под хохлому и гжель, пивной бочонок и спортивный кубок». И так далее, вплоть до «Перечня документов, необходимых для выдачи тела из морга». На редкость увлекательный саспенс.
Не возьму в толк, на кой ляд публике этот 780-страничный путеводитель по ритуальному бизнесу? – ведь есть в природе «Смиренное кладбище» Каледина, написанное много раньше, короче (66 страниц!), а главное – несравненно лучше. После чего возникает соблазн немедля отправить «Землю» в наш советский колумбарий. Воздержимся пока: а вдруг?..
Чтобы уберечь увлеченного читателя от полной и безоговорочной летаргии, добрый прозаик предусмотрел реперные точки. Ими служат лекции о смерти в свете воззрений Хайдеггера (Кьеркегора, Сведенборга. Шопенгауэра – нужное подчеркнуть). Или, на худой конец, самого Елизарова. По самым скромным подсчетам, это 22 239 слов, да каких: «Труп есть отсутствие речи, но присутствие языка. Эта семиотическая дихотомия превращает труп в новый концепт смерти, которая прежде не имела пространственного и временного означаемого, но теперь обрела в языке – безмолвный труп и говорящее о смерти тело. Молчание становится говорением, и мертвец, по сути, сам становится универсальным языком, а кладбище – полифоническим текстом!»
Не знаю, право, каким образом псевдофилософский онанизм в духе «Ученых записок Мухосранского педколледжа» соотносится с урнами под гжель и фурнитурой для гробов. Слова «идея» и «сюжет» означали бы незаслуженный комплимент автору, потому придется обойтись без них. Так вот, смысловая часть «Земли» даже на живую нитку не пришита к событийной – просто рядом валяется, как разрозненные детальки конструктора Lego. Читатель у нас давным-давно на самообслуживании – пусть себе забавляется любимой игрой в приращение смыслов: что соберет, то и будет».
"Хотя начать, наверно, следует с хорошей новости: М.Е. перестал подражать Прилепину. Пропали дикие эпитеты: «коряжистые ветки», «упругая гипсовая мощь», «дидактическая кишка». Ну, не совсем, если честно: «горклый дух» уцелел. Ликвидированы как класс мертворожденные метафоры: «Если допустить, что Машины зубы были напечатаны в таймс нью роман кегль двенадцать, то два заглавных ее резца были восемнадцатой верданой». Но выше задницы не прыгнешь: Елизаров остался сам собой – путает маникюр с лаком для ногтей и считает «пастораль» и «сельский пейзаж» синонимами. «Кислый вакуум» и «провал беззубой щеки» – это вообще пять.
А вот и второй повод исполнить Marche funèbre: уж если прозаик завалил экзамен по языку, то неизбежно завалит и все остальные: не освоив букваря, в университет не поступают – не видать вам, болезные, ни убедительного психологизма, ни квалифицированного сюжетостроения. А то и самой завалящей идеи.
Строго говоря, «Редакцию Елены Шубиной» впору штрафовать на полмиллиона по статье 14.7 КоАП РФ «Обман потребителей»: русский танатос в «Земле» не ночевал. Зато есть тягучая, гудроновая экспозиция в 24 607 слов, из которой мало-мальское отношение к теме имеют два эпизода: как Вова Кротышев в детстве жуков хоронил, а в юности служил землекопом в стройбате. Есть подробная, в 3 666 слов, инструкция по отливке памятников из бетона и гранитного отсева: «Если у тебя пятисотый цемент, то на центнер замеса надо брать двадцать пять килограмм пятисотого или тридцать четырехсотого, пятьдесят кило мучки и десять кило речного песочку». Есть каталог похоронного бюро в 3 434 слова: «Испанские гробы часто заказывал, итальянские – бук, орех. Чешские гробы. Хоть и сосна, но суперски обработанная». Есть еще одна инструкция по рытью могил в мерзлом грунте – 1 834 слова: «Земля на глубину штыка была черствой, с ледком, а дальше становилась по-песчаному податливой». Есть безразмерная, в 10 810 слов, экскурсия по ритуальной конторе: «Целую стену занимали погребальные урны: стеклянные, мраморные, бронзовые, глиняные, расписные, в строгих тонах и немыслимых вычурных цветов; урны под хохлому и гжель, пивной бочонок и спортивный кубок». И так далее, вплоть до «Перечня документов, необходимых для выдачи тела из морга». На редкость увлекательный саспенс.
Не возьму в толк, на кой ляд публике этот 780-страничный путеводитель по ритуальному бизнесу? – ведь есть в природе «Смиренное кладбище» Каледина, написанное много раньше, короче (66 страниц!), а главное – несравненно лучше. После чего возникает соблазн немедля отправить «Землю» в наш советский колумбарий. Воздержимся пока: а вдруг?..
Чтобы уберечь увлеченного читателя от полной и безоговорочной летаргии, добрый прозаик предусмотрел реперные точки. Ими служат лекции о смерти в свете воззрений Хайдеггера (Кьеркегора, Сведенборга. Шопенгауэра – нужное подчеркнуть). Или, на худой конец, самого Елизарова. По самым скромным подсчетам, это 22 239 слов, да каких: «Труп есть отсутствие речи, но присутствие языка. Эта семиотическая дихотомия превращает труп в новый концепт смерти, которая прежде не имела пространственного и временного означаемого, но теперь обрела в языке – безмолвный труп и говорящее о смерти тело. Молчание становится говорением, и мертвец, по сути, сам становится универсальным языком, а кладбище – полифоническим текстом!»
Не знаю, право, каким образом псевдофилософский онанизм в духе «Ученых записок Мухосранского педколледжа» соотносится с урнами под гжель и фурнитурой для гробов. Слова «идея» и «сюжет» означали бы незаслуженный комплимент автору, потому придется обойтись без них. Так вот, смысловая часть «Земли» даже на живую нитку не пришита к событийной – просто рядом валяется, как разрозненные детальки конструктора Lego. Читатель у нас давным-давно на самообслуживании – пусть себе забавляется любимой игрой в приращение смыслов: что соберет, то и будет».
Крутую ты рецензию написал
совсем была не похожа
была совсем не похожа
была не совсем похожа
была похожа не совсем
три с половиной простых слова и уже пять очень разных смыслов, и это вообще-то не предел
люблю могучий русский языка
Да.
Вот на Пелевина он зря наехал
>перед ЛИТЕРАТУРОЙ стоят какие-то задачи
Хррртьфу на чсвшного сноба.
Литература - это развлекательный контент.
Роман мне очень понравился, стоит ли ознакомиться с остальным его творчеством?
С каким "таким", додя? Нет, нельзя.
Хуита
ПОЭЗИЯ
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВ (Саратов), Жизнь Ивана Ильича. М.; СПб.: Т8 RUGRAM; Пальмира, 2020
АНДРЕЙ ГРИШАЕВ (Москва), Останься, брат. Ozolnieki: Literature without borders, 2020
ВИТАЛИЙ ПУХАНОВ (Москва), К Алёше. М.; СПб.: Т8 RUGRAM; Пальмира, 2020
ЕКАТЕРИНА СИМОНОВА (Екатеринбург), Два её единственных платья / Предисл. П. Барсковой. М.: Новое литературное обозрение, 2020
ТАНЯ СКАРЫНКИНА (Минск), И все побросали ножи. М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2020
ПРОЗА
ЕВГЕНИЙ БАБУШКИН (Петербург), Пьяные птицы, весёлые волки. М.: АСТ, 2020
ДМИТРИЙ ГАРИЧЕВ (Ногинск, Московская область), Мальчики. СПб.: Jaromír Hladík press, 2020
ВАЛЕРИЙ КИСЛОВ (Петербург), Складки. СПб.: Все свободны, 2019
РОМАН МИХАЙЛОВ (Петербург), Ягоды (сборник сказок). М.: Индивидуум, 2019; Антиравинагар. СПб.: Крот, 2020
АНАТОЛИЙ РЯСОВ (Москва), С закрытым ртом (драматические тексты). М.: Опустошитель, 2019
ГУМАНИТАРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ВЛАДИМИР АВТОНОМОВ (Москва), В поисках человека: очерки по истории и методологии экономической науки. М.: Институт Гайдара, 2020
СЕРГЕЙ КОЗЛОВ (Москва), Имплантация. Очерки генеалогии историко-филологического знания во Франции. М.: Новое литературное обозрение, 2019
АРТЕМИЙ МАГУН (Петербург), Искус небытия: энциклопедия диалектических наук. Отрицательная эстетика. Том 1. СПб.: Изд-во Европейского университета, 2020
МАРИЯ ТЕНДРЯКОВА (Москва), Многообразие типичного. Очерки по культурно-исторической психологии народов. М.: Языки славянских культур, 2020
ДМИТРИЙ УЗЛАНЕР (Москва), Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке. М.: Институт Гайдара, 2020
Нахуя, блядь, читать высер какой-то тупой пизды, когда есть охуительный пикрил, написанный сыном Лескова, который сам мог бы стать охуительным писателем, но выбрал военную карьеру?
Михайлова только
Отпинали кал Степновой. Одно не пойму - евреи, особенно эрефянские, хватит дурить русского мужика хватит замахиваться на русскую литературу, пишите про этот ваш Шоа или что вы любите, лучше небось выйдет.
Русские про Шоа читать не будут
Кластер я бы почитал.
Что аноны скажут по сабжу?Читал кто нибудь эти его 700 страничные высеры? Стоит вкатываться?
"Надутый шедевр, или Нацедили горбом, или Ужасти из тиливизера"
Сергей Самсонов. Держаться за землю. – М.: Пальмира, 2018. Оперативненько откликнусь на присуждение премии Ясная поляна.
«Приносишь рукопись редактору, и тот сразу безошибочным точным ударом выкалывает ей глаз» (Юрий Олеша). Жюри премии безошибочно точным ударом выкалывает глаз читателю, увенчивая лаврами топорную агитку, пропагандистскую чушь, эпигонскую подделку.
Член жюри Павел Басинский еще летом воспел нынешнего лауреата в «Российской газете»: «мощный, потрясающий, без преувеличения, роман Сергея Самсонова "Держаться за землю". Будьте любезны: новый Шолохов явился! На материале донецко-луганской войны писатель, которому нет и сорока лет (1980 года рождения), написал невероятно мощный роман! Читаешь, изумляешься – откуда, каким ветром это надуло в нашу насквозь искусственную литературную жизнь».
…Надуть можно флюс, или пузо, или в штаны. Надуть шедевр – это личное косноязычие Басинского, не уступающее косноязычию надутого шедевра. А выражение «донецко-луганская война» означает, что Донецк воюет с Луганском.
И опять: «Сергей Самсонов написал потрясающе сильный роман. Пересказать его невозможно – нужно читать. Это – эпос. Это книга, которая бывает раз в сто лет» (Павел Басинский. Новый Шолохов явился? – Российская газета, 4.08.2019).
«Держаться за землю» – длиннющая (700 страниц) опупея. Кратенько расскажу, в чем там дело. А вот в чем. Автор следует старым рецептам соцреализма. Берется очередная партийная указивка и надувается в роман. Нынешнему автору указивкой служит первый канал тв.
По указивке и прямо вслед за Борисом Горбатовым с его романом «Донбасс» (1951) Самсонов воспевает СССР.
«Для нас, шахтеров, ничего не жалеет правительство!» (Горбатов)
«Трудовой, честный рай, где шахтеров кормили, одевали, снабжали по первому классу, где для них возводили зеленые микрорайоны, стадионы, дворцы, города…» (Самсонов).
Лауреат знает из первого канала, что надо ругать майдан: «Возникшая из огненной пурги Майдана новая, неведомая власть запретила русский язык». Ужасти из тиливизера.
Дальше – и того пуще. Тиливизер визжит, лауреат принимает телевизг к исполнению: «Новая раса украинских господ объявила с балкона: никогда мы не будем равны, ваше место – внизу, под землей, там мычите по-своему, мы решаем теперь, где, когда и как громко можно вам говорить на своем языке, а потом скажем, где и кому поклоняться, чьи могилы беречь и кого почитать, где и с кем образовывать семьи, и когда размножаться, и скольких рожать...»
Вы спросите, друзья, был ли автор в Донецке и Киеве? Изучал ли, что там на самом деле происходило? Ничего подобного.
Не был он там. Если первый канал рявкнул, что раса господ приказывает шахтерам, с кем и когда размножаться, значит, автор оденет указивку в восклицательные знаки.
«Мы не стали дожидаться, когда они нас всех приучат к палке и загону! Мы решили, что если до них невозможно достучаться словами, то придется – ломами! Лишь тогда мы взялись за оружие!»
Взявшись за оружие, сочиненные надутым автором шахтеры единодушно поняли: «дальше можно – с Россией. Не идти вместе с нею куда-то, не союзничать и торговать, а вот прямо срастись по живому».
Что значит «срастись по живому» – вопрос не ко мне. Могу предположить, что автору затмили разум реально существующие выражения «резать по живому» и «рвать по живому».
А чтобы вы, друзья, не думали, что я нарочно выбираю неудачные куски, процитирую те, которыми Басинский восхищается. Познакомьтесь.
«Взорвавшимся внутри фугасом убило Виталю Хмелевского, косо срезав полчерепа, вырвав мозг, как бороздчатый чайный гриб из расколотой банки, и скатав обожженную кожу на лбу, словно стесанную бересту на березе».
Или еще: «Возможность взять оружие и самим отжать то, что горбом никогда не нацедишь, открылась им как самая желанная и никогда не чаянная перспектива, перевернула их целинные мозги»
Если вы спросите, друзья, про ихтамнетов, то их там нет. Если вы спросите, появляются ли Гиви и Моторола, Бэтмен и Мозговой, Плотницкий и Пушилин, Ташкент и Захарченко, то их там тоже нет.
В общем, автор нацедил горбом непродерную скрепную опупею. Жюри надуло ему премию (Аннинский, Басинский, Курбатов, Варламов, Водолазкин, Отрошенко)
«Танюху он увидел с Толькой одновременно – обоих как целое. Идущая за сыном в каком-то помогающем наклоне, тянущаяся к нему жадным, как губка, лицом, она перетекала взглядом в Толика, в большие руки медсестер, что-то делающих с его телом на бегу от крыльца до автобуса.
Петро растолкал спины-плечи и поймал ее за руку, обжигаясь своим задыхавшимся голосом:
– Куда?! Куда?!
– В Ростов, – сияющие трепетной, пугливой теплотой глаза взглянули на него, но так, словно смотрели сквозь него на Толика. – В Россию, бог даст...»
Пусть лицо жадное, как губка, зато скрепно. Пусть глаза «сияют трепетной, пугливой теплотой», зато премия.
Тьфу.
"Надутый шедевр, или Нацедили горбом, или Ужасти из тиливизера"
Сергей Самсонов. Держаться за землю. – М.: Пальмира, 2018. Оперативненько откликнусь на присуждение премии Ясная поляна.
«Приносишь рукопись редактору, и тот сразу безошибочным точным ударом выкалывает ей глаз» (Юрий Олеша). Жюри премии безошибочно точным ударом выкалывает глаз читателю, увенчивая лаврами топорную агитку, пропагандистскую чушь, эпигонскую подделку.
Член жюри Павел Басинский еще летом воспел нынешнего лауреата в «Российской газете»: «мощный, потрясающий, без преувеличения, роман Сергея Самсонова "Держаться за землю". Будьте любезны: новый Шолохов явился! На материале донецко-луганской войны писатель, которому нет и сорока лет (1980 года рождения), написал невероятно мощный роман! Читаешь, изумляешься – откуда, каким ветром это надуло в нашу насквозь искусственную литературную жизнь».
…Надуть можно флюс, или пузо, или в штаны. Надуть шедевр – это личное косноязычие Басинского, не уступающее косноязычию надутого шедевра. А выражение «донецко-луганская война» означает, что Донецк воюет с Луганском.
И опять: «Сергей Самсонов написал потрясающе сильный роман. Пересказать его невозможно – нужно читать. Это – эпос. Это книга, которая бывает раз в сто лет» (Павел Басинский. Новый Шолохов явился? – Российская газета, 4.08.2019).
«Держаться за землю» – длиннющая (700 страниц) опупея. Кратенько расскажу, в чем там дело. А вот в чем. Автор следует старым рецептам соцреализма. Берется очередная партийная указивка и надувается в роман. Нынешнему автору указивкой служит первый канал тв.
По указивке и прямо вслед за Борисом Горбатовым с его романом «Донбасс» (1951) Самсонов воспевает СССР.
«Для нас, шахтеров, ничего не жалеет правительство!» (Горбатов)
«Трудовой, честный рай, где шахтеров кормили, одевали, снабжали по первому классу, где для них возводили зеленые микрорайоны, стадионы, дворцы, города…» (Самсонов).
Лауреат знает из первого канала, что надо ругать майдан: «Возникшая из огненной пурги Майдана новая, неведомая власть запретила русский язык». Ужасти из тиливизера.
Дальше – и того пуще. Тиливизер визжит, лауреат принимает телевизг к исполнению: «Новая раса украинских господ объявила с балкона: никогда мы не будем равны, ваше место – внизу, под землей, там мычите по-своему, мы решаем теперь, где, когда и как громко можно вам говорить на своем языке, а потом скажем, где и кому поклоняться, чьи могилы беречь и кого почитать, где и с кем образовывать семьи, и когда размножаться, и скольких рожать...»
Вы спросите, друзья, был ли автор в Донецке и Киеве? Изучал ли, что там на самом деле происходило? Ничего подобного.
Не был он там. Если первый канал рявкнул, что раса господ приказывает шахтерам, с кем и когда размножаться, значит, автор оденет указивку в восклицательные знаки.
«Мы не стали дожидаться, когда они нас всех приучат к палке и загону! Мы решили, что если до них невозможно достучаться словами, то придется – ломами! Лишь тогда мы взялись за оружие!»
Взявшись за оружие, сочиненные надутым автором шахтеры единодушно поняли: «дальше можно – с Россией. Не идти вместе с нею куда-то, не союзничать и торговать, а вот прямо срастись по живому».
Что значит «срастись по живому» – вопрос не ко мне. Могу предположить, что автору затмили разум реально существующие выражения «резать по живому» и «рвать по живому».
А чтобы вы, друзья, не думали, что я нарочно выбираю неудачные куски, процитирую те, которыми Басинский восхищается. Познакомьтесь.
«Взорвавшимся внутри фугасом убило Виталю Хмелевского, косо срезав полчерепа, вырвав мозг, как бороздчатый чайный гриб из расколотой банки, и скатав обожженную кожу на лбу, словно стесанную бересту на березе».
Или еще: «Возможность взять оружие и самим отжать то, что горбом никогда не нацедишь, открылась им как самая желанная и никогда не чаянная перспектива, перевернула их целинные мозги»
Если вы спросите, друзья, про ихтамнетов, то их там нет. Если вы спросите, появляются ли Гиви и Моторола, Бэтмен и Мозговой, Плотницкий и Пушилин, Ташкент и Захарченко, то их там тоже нет.
В общем, автор нацедил горбом непродерную скрепную опупею. Жюри надуло ему премию (Аннинский, Басинский, Курбатов, Варламов, Водолазкин, Отрошенко)
«Танюху он увидел с Толькой одновременно – обоих как целое. Идущая за сыном в каком-то помогающем наклоне, тянущаяся к нему жадным, как губка, лицом, она перетекала взглядом в Толика, в большие руки медсестер, что-то делающих с его телом на бегу от крыльца до автобуса.
Петро растолкал спины-плечи и поймал ее за руку, обжигаясь своим задыхавшимся голосом:
– Куда?! Куда?!
– В Ростов, – сияющие трепетной, пугливой теплотой глаза взглянули на него, но так, словно смотрели сквозь него на Толика. – В Россию, бог даст...»
Пусть лицо жадное, как губка, зато скрепно. Пусть глаза «сияют трепетной, пугливой теплотой», зато премия.
Тьфу.
В ходе открытых дебатов, состоявшихся в рамках работы Красноярской ярмарки книжной культуры, жюри премии «НОС» («Новая словесность») определилось с коротким списком этого года. Онлайн-трансляция дебатов шла в YouTube-канале КРЯКК-2020.
В короткий список вошли следующие авторы и их произведения:
⦁ Шамшад Абдуллаев. Другой юг. М.: Носорог, 2020
⦁ Полина Барскова. Седьмая щелочь: тексты и судьбы блокадных поэтов. СПБ.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020
⦁ Мария Бурас. Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников. М.: Индивидуум, 2019
⦁ Андрей Гоголев. Свидетельство. Ижевск: Шелест, 2019
⦁ Алла Горбунова. Конец света, моя любовь. М.: Новое литературное обозрение, 2020
⦁ Рагим Джафаров. Сато. СПБ.: Издательско-Торговый Дом «Скифия», 2020
⦁ Алексей Дьячков. Хани, БАМ. М.: Живёт и работает, 2019
⦁ Евгения Некрасова. Сестромам. О тех, кто будет маяться. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019
⦁ Виталий Терлецкий. Собакистан. СПБ: Терлецки Комикс, 2019
⦁ Микита Франко. Дни нашей жизни. М.: Popcorn Books, 2020
13 Кб, 220x328Если кто-то не знает, как выглядит картина мира в голове среднего российского либерального интернет-пользователя, то эта книжка может стать ему полезной. Остальным (если вы не российский либерал) ловить нечего.
На лайвлибе начали итоги подводить. Как вам финалисты?
Странные
А Сорокин и Иванов-географ?
Юрия Полякова попробуй "Замыслил я побег"
А вот и действительно что-то достойное обсуждения вышло.
Даже не смешно.
И тут Генис (кто это?) Поплавская (а это кто?) Пеперович (??) единогласно дали свои гоглоса за новую новинку и шедевр от писателя Сеченого (какого-какого?) "Мои подхождения летом". В экстрамодном романе ин реал тайм разворачиваются события невиданной невиданности жанры меняются как перчатки: сейчас это сатирическое эссе, потом технотриллер а теперь и вовсе какая-то кафкианщина с убойной философие а лук лайк постмоденр. "Гениальность данного произведения можно понять хотя бы потому, что оно вышло в такое мрачное наше время, наши дни" - отмечает Генис. "Бесподобная фактура сюжета может соперничать с таковой только у Сальникова, в поздних его работах. Захватывающий динамизм сцен, помесь подросткового фанфика с психоделической пародия на Толстого и с Достоевским, Гибсона с Ботичелли (да там есть сцены киберразврата). Сложность композиции отбрасывается в какой-то момент и пускается в новомодный рейв" - дополнала Поплавская. "О нет, даже не спрашивайте. Говорить о шедеврах это в значиетльной степени их принижать. Но это шедевр" - д.ф.н Пеперович. По итогам конкурса автор получил премю Гоголь-КНИГУЧИАТТЬ в составе нескольких мегарублей.
>Министр Литературы
>Читать вчера не мог, очень устали глаза, поэтому, разнообразия ради, послушал передачу Татьяны Саломатиной « Культурный ПЗДЖ» про романы Яны Вагнер и случайно, как всегда, нашел жемчужину на скотном дворе. «ПЗДЖ», я так и не понял, от матерного слова или правда какая-то аббревиатура, это, скажем так, аналог «жёлтой прессы» по сравнению с какой-нибудь «Литературной Россией» или «Медузой», как «Экспресс газета» в сравнении с «Независимой газетой», и, надо отметить, настолько же интереснее и живее. Саломатина (как, кстати, и Вагнер) продукт ЖЖ, в котором лет пятнадцать-двадцать назад произошел настоящий литературный взрыв. Татьяна относится к делу с рвением неофита, она участвует в «высоком», назовем это так условно, литпроцессе РФ не так давно - в этом (прошлом?) году судила книги в жюри премии «Нацбест», куда её от большого ума пригласил бывший секретарь премии, Левенталь, легитимизировав Саломатину (говорят, он же, выпив, публично клялся, что «вышвырнет из литературы» молодого и интересного писателя Владимира Коваленко; ну, из литературы это вряд ли, а вот из литпроцесса заматеревший клерк - может; прим. для властелина мух и чернил - нет, это не Коваленко, нужно искать крота среди своих) Когда спохватились, было уже поздно, простодушная жж-истка успела вывалить для своей огромной аудитории все детали «производства премиальной колбасы» и они, скажем прямо, вызывали отвращение, а на паранойю списать все уже не получалось, человека пустили внутрь. Говоря о конкретной передаче... Всё, что цитирует Саломатина, конечно, чудовищно, но есть два «но». Первое (и это я уже говорил о книгах М. Степновой) — речь идет о чистой жанровой литературе, которая, как мебель из ИКЕИ, довольно стандартизирована и не очень качественна, и, не будь книжный рынок России изуродован, и не выдавай издательство окончательно ополоумевшей молдаванки Шубиной жанровую литературу (в случае Степновой — сентиментальный женский роман, в случае Вагнер — сентиментальный женский роман-детектив, в нормальных странах для всего этого есть секции в книжных и библиотеках) в качестве «белль леттр», никакого смысла в претензиях Саломатиной не было бы. «Никого не трогаю, починяю примус, пишу полицейской роман, чё надо?». Второе «но» состоит в том, что Татьяна, к сожалению, графоман.
>Передачу ПЗДЖ я всячески рекомендую, уверен, если убрать повторы (часто одна фраза звучит по два-три раза), получится еще лучше. А теперь о жемчужине. В самом начале своего выступления Саломатина обмолвилась о некоем «министре литературы» России, Григорьевом, который, якобы, «крышует» редакцию Шубиной и все те афедроны, которым там производят. Я погуглил, и, в общем, всё стало на свои места.
>Итак, знакомьтесь. Показания на себя дает аналог «сапрыкиных» в литературном деле РФ, Володимир Григоренко, замруководителя Федерального агентства по печати, того самого ФАПа, который вручил премию за лучшую книгу графомании Симоньян. Почему «даёт» - дело в том, что отличительная особенность русскоязычной Википедии это отлично структурированные, детальные статьи о представителях культуры (ну, предположим), которые написаны самими этими деятелями. Постарался и Владимир Григорьев, который словно бы сошел со страниц какого-нибудь памфлета Галковского. Ведь Владимир Викторович, который «владеет несколькими иностранными языками», «один из которых украинский» (плюс один иностранный!:) — настоящая вражина, осьминог-марсианин, присланный в Россию загадить всё, что только можно, начиная от СМИ, заканчивая литературой и книгоизданием. Уроженец Запiрожiя, навсегда сохранивший в своем сердце кохання к ридной Украиночке и ненависть к оккупировавшим её мозкалюкам, Володимир в СССР занимался... пропагандой марксизма-ленинизьма. Человек замуячил — извините, глагол «написал» в отношении этого Муза не велит использовать — такие шедевры, как «СССР-100 вопросов и ответов», «Откуда исходит угроза миру» (сами понимаете, откуда), «Кто подрывает международные договоры» (ну, понятное дело, кто). За это ему поручили писать «автобиографии» таких советских князьков, как Шеварнадза, Собчак (гм, гм). Как и все комсомольцы, в конце 80-хх пропал с кассой райкома, вынырнул уже бизнесменом и сторонником Свободы, организовал издательство «Вагриус», что благодарный за честность автор издательства, Виктор Пелевин, изобразил позже в виде ослика, которого сношает извращенец (это на сколько же «кинули»?). В этом же издательстве начинала протежа (не забываем про феминитивы) запiрожца, молдаванка Шубина. По старой привычке Володимир писал мемуары за уважаемого человека, Чубайса, ну, и платили за это русские лохи (скандал про оплату книги про приватизацию из бюджета, 100 тысяч «зеленых»). Занимался прокатом фильмов в компании, которая входила в компанию, ставшей частью компании той компании, что исчезла, оставив, по слухам, долги. С 1999 года за такие-то заслуги взят на госслужбу (Собчак!), а с 2008 — определен гадить в литературу и книгоиздание (с этого же года, как в анекдоте про «начали играть на слово и пошел фарт», началась светлая полоса и у Шубиной).
>Здесь Володимир развернулся, и начал проклятым москалям не мстить, но Мстить за их ненавистную литературу, що покорила весь мир, который должен читать Шеученку. Эту месть - наконец-то понятна те мелочная, нездоровая русофобия, которой в редакции Шубиненко буквально шпигуют пусть бездарные, но хотя бы просто жанровые, аполитичные тексты - мы все и наблюдаем. Запирожец провалил фестиваль «Красная площадь», и беcсменно опекает премию, гм-гм, «Большая книга», которую все время получает, гм-гм, Шубина. Лауреат премии «за вклад в единение российской нации» открыл, на бюджетные деньги, Институт перевода (теоретически дело нужное, а практически у нас дома две украинские бляди), который, на бюджетные же деньги, переводит никому не нужных яхину и улицкую, которых издаёт ну вы уже поняли, и куратор программы (на госденьги), которая занимается участием писателей РФ в иностранных выставках, куда ездят ганиевы, и пр. русорезы, которых издаёт гм гм трудно поверить, но... По международной линии Григоренка отвечает за экспансию поляков в Малороссии и Белоруссии за счёт уничтожения русского культурного влияния (я видел нечто подобное в Молдавии) руководит специальным фондом, за это получил орден заслуг перед Республикой Польской. Вот такой золотарь золотарни имени себя, имени Володимира Викторовича Григоренки, честный сотрудник безпеки УССР, который, не щадя себя, ложится костьми, шобы у каждой москальской кастрюле у борщэ было густо насрано афедроной и шоб ни одна мозкальска гхадюка не получила кних на своёй кацапьской мове. Второй человек в ведомстве, ответственном за книгоиздание. Cou-cou, Russians. Что сказать? Російська тварь, йди до біса зі своїми іноземними мовами. Вчи українську мову!
>Министр Литературы
>Читать вчера не мог, очень устали глаза, поэтому, разнообразия ради, послушал передачу Татьяны Саломатиной « Культурный ПЗДЖ» про романы Яны Вагнер и случайно, как всегда, нашел жемчужину на скотном дворе. «ПЗДЖ», я так и не понял, от матерного слова или правда какая-то аббревиатура, это, скажем так, аналог «жёлтой прессы» по сравнению с какой-нибудь «Литературной Россией» или «Медузой», как «Экспресс газета» в сравнении с «Независимой газетой», и, надо отметить, настолько же интереснее и живее. Саломатина (как, кстати, и Вагнер) продукт ЖЖ, в котором лет пятнадцать-двадцать назад произошел настоящий литературный взрыв. Татьяна относится к делу с рвением неофита, она участвует в «высоком», назовем это так условно, литпроцессе РФ не так давно - в этом (прошлом?) году судила книги в жюри премии «Нацбест», куда её от большого ума пригласил бывший секретарь премии, Левенталь, легитимизировав Саломатину (говорят, он же, выпив, публично клялся, что «вышвырнет из литературы» молодого и интересного писателя Владимира Коваленко; ну, из литературы это вряд ли, а вот из литпроцесса заматеревший клерк - может; прим. для властелина мух и чернил - нет, это не Коваленко, нужно искать крота среди своих) Когда спохватились, было уже поздно, простодушная жж-истка успела вывалить для своей огромной аудитории все детали «производства премиальной колбасы» и они, скажем прямо, вызывали отвращение, а на паранойю списать все уже не получалось, человека пустили внутрь. Говоря о конкретной передаче... Всё, что цитирует Саломатина, конечно, чудовищно, но есть два «но». Первое (и это я уже говорил о книгах М. Степновой) — речь идет о чистой жанровой литературе, которая, как мебель из ИКЕИ, довольно стандартизирована и не очень качественна, и, не будь книжный рынок России изуродован, и не выдавай издательство окончательно ополоумевшей молдаванки Шубиной жанровую литературу (в случае Степновой — сентиментальный женский роман, в случае Вагнер — сентиментальный женский роман-детектив, в нормальных странах для всего этого есть секции в книжных и библиотеках) в качестве «белль леттр», никакого смысла в претензиях Саломатиной не было бы. «Никого не трогаю, починяю примус, пишу полицейской роман, чё надо?». Второе «но» состоит в том, что Татьяна, к сожалению, графоман.
>Передачу ПЗДЖ я всячески рекомендую, уверен, если убрать повторы (часто одна фраза звучит по два-три раза), получится еще лучше. А теперь о жемчужине. В самом начале своего выступления Саломатина обмолвилась о некоем «министре литературы» России, Григорьевом, который, якобы, «крышует» редакцию Шубиной и все те афедроны, которым там производят. Я погуглил, и, в общем, всё стало на свои места.
>Итак, знакомьтесь. Показания на себя дает аналог «сапрыкиных» в литературном деле РФ, Володимир Григоренко, замруководителя Федерального агентства по печати, того самого ФАПа, который вручил премию за лучшую книгу графомании Симоньян. Почему «даёт» - дело в том, что отличительная особенность русскоязычной Википедии это отлично структурированные, детальные статьи о представителях культуры (ну, предположим), которые написаны самими этими деятелями. Постарался и Владимир Григорьев, который словно бы сошел со страниц какого-нибудь памфлета Галковского. Ведь Владимир Викторович, который «владеет несколькими иностранными языками», «один из которых украинский» (плюс один иностранный!:) — настоящая вражина, осьминог-марсианин, присланный в Россию загадить всё, что только можно, начиная от СМИ, заканчивая литературой и книгоизданием. Уроженец Запiрожiя, навсегда сохранивший в своем сердце кохання к ридной Украиночке и ненависть к оккупировавшим её мозкалюкам, Володимир в СССР занимался... пропагандой марксизма-ленинизьма. Человек замуячил — извините, глагол «написал» в отношении этого Муза не велит использовать — такие шедевры, как «СССР-100 вопросов и ответов», «Откуда исходит угроза миру» (сами понимаете, откуда), «Кто подрывает международные договоры» (ну, понятное дело, кто). За это ему поручили писать «автобиографии» таких советских князьков, как Шеварнадза, Собчак (гм, гм). Как и все комсомольцы, в конце 80-хх пропал с кассой райкома, вынырнул уже бизнесменом и сторонником Свободы, организовал издательство «Вагриус», что благодарный за честность автор издательства, Виктор Пелевин, изобразил позже в виде ослика, которого сношает извращенец (это на сколько же «кинули»?). В этом же издательстве начинала протежа (не забываем про феминитивы) запiрожца, молдаванка Шубина. По старой привычке Володимир писал мемуары за уважаемого человека, Чубайса, ну, и платили за это русские лохи (скандал про оплату книги про приватизацию из бюджета, 100 тысяч «зеленых»). Занимался прокатом фильмов в компании, которая входила в компанию, ставшей частью компании той компании, что исчезла, оставив, по слухам, долги. С 1999 года за такие-то заслуги взят на госслужбу (Собчак!), а с 2008 — определен гадить в литературу и книгоиздание (с этого же года, как в анекдоте про «начали играть на слово и пошел фарт», началась светлая полоса и у Шубиной).
>Здесь Володимир развернулся, и начал проклятым москалям не мстить, но Мстить за их ненавистную литературу, що покорила весь мир, который должен читать Шеученку. Эту месть - наконец-то понятна те мелочная, нездоровая русофобия, которой в редакции Шубиненко буквально шпигуют пусть бездарные, но хотя бы просто жанровые, аполитичные тексты - мы все и наблюдаем. Запирожец провалил фестиваль «Красная площадь», и беcсменно опекает премию, гм-гм, «Большая книга», которую все время получает, гм-гм, Шубина. Лауреат премии «за вклад в единение российской нации» открыл, на бюджетные деньги, Институт перевода (теоретически дело нужное, а практически у нас дома две украинские бляди), который, на бюджетные же деньги, переводит никому не нужных яхину и улицкую, которых издаёт ну вы уже поняли, и куратор программы (на госденьги), которая занимается участием писателей РФ в иностранных выставках, куда ездят ганиевы, и пр. русорезы, которых издаёт гм гм трудно поверить, но... По международной линии Григоренка отвечает за экспансию поляков в Малороссии и Белоруссии за счёт уничтожения русского культурного влияния (я видел нечто подобное в Молдавии) руководит специальным фондом, за это получил орден заслуг перед Республикой Польской. Вот такой золотарь золотарни имени себя, имени Володимира Викторовича Григоренки, честный сотрудник безпеки УССР, который, не щадя себя, ложится костьми, шобы у каждой москальской кастрюле у борщэ было густо насрано афедроной и шоб ни одна мозкальска гхадюка не получила кних на своёй кацапьской мове. Второй человек в ведомстве, ответственном за книгоиздание. Cou-cou, Russians. Что сказать? Російська тварь, йди до біса зі своїми іноземними мовами. Вчи українську мову!
Факты:
Видос Соламатиной
Википедия
До этого он хуесосил Шубину. Завтра кто-то светанет новой фамилией он начнет хуесосить нового.
В целом нормально, но бессодержательно. Обыкновенные стихи + обсценная лексика. Как-то не очень интересно, хоть и лучше чем Никонов или Соя, или кто-то там ещё сейчас со сцены читает
*или кто там ещё
121 Кб, 2000x1334Действие романа происходит в 1950-е годы в России, слегка отличающейся от исторической. Главный герой, Никодим, узнает из случайной оговорки матери, что его отцом был известный прозаик, исчезнувший некоторое время назад при странных обстоятельствах. Никодим, повинуясь смутному чувству, пускается на его розыски. Череда примечательных происшествий и необыкновенных лиц, встретившихся на этом пути, составляет внешнюю фабулу книги. Написанный филологом и предполагающий определенную читательскую квалификацию роман может быть интересен и широкому кругу любителей отечественной словесности.
Публикуем фрагмент книги:
> «У Никодима была (помимо очевидной) еще одна причина запомнить 24 мая 195* года: в этот день его мать назвала ему имя его отца. Человеческая память умеет компенсировать определенные несовершенства собственного устройства, закладывая в свои хранилища некоторые ключевые моменты целиком, даже не мгновенным фотографическим снимком, а полным слепком, объемной звуковой и пахнущей картиной мгновения. Потом эта минута вспоминалась Никодиму как мизансцена тщательно продуманного спектакля (покрываясь, может быть, некоторой патиной по мере погружения во внутренний депозитарий): одна створка окна была приоткрыта, светлая штора шевелилась, как будто любопытствующий невидимый соглядатай с той стороны стекла приоткрывал ее, чтобы получше рассмотреть комнату; с Большого Козловского доносился обычный уличный шум — проезжали машины, дворник поливал мостовую, чтобы сбить пыль; доставалось воды и вязам, росшим по обе стороны переулка (про один из которых, ничем не выделявшийся в ряду близнецов, отчего-то говорили, что он видел Наполеона); лаяла собака. Кухня, на которой оба они сидели, больше всего напоминала то, как средневековые граверы, сроду не выезжавшие дальше своего Нюрнберга или Аугсбурга, изображали жаркие страны: джунгли — так уж джунгли, а вместо тигра — чудовищно увеличенная домашняя кошка с гипертрофированными зубами и когтями. Окно, балкон и все горизонтальные поверхности были уставлены горшками, в которых росли материнские, раздобревшие в холе тропические питомцы: сансевиерия, вымахавшая чуть не в человеческий рост, с ее зелеными мечевидными (и действительно острыми, как ножи) мясистыми побегами; широколиственные спатифиллумы, временами скупо цветшие белыми цветками, формой повторяющими листья, светло-зеленые хлорофитумы, свешивающие свои побеги, на которых образовывались новые молодые кустики, нелепо пускающие в воздух паклю блеклых корешков в тщетной надежде дотянуться ими до жирной, питательной родной почвы, оставшейся в тысячах километров к югу, — и еще десятки растений, названий которых Никодим не знал или забыл.
> Вдоль створок широкого окна выстроены были особые стеллажи, на которых теснились экземпляры, особенно охочие до дневного света: шипастые кактусы, порой вдруг расцветавшие красными или оранжевыми розетками; светло-зеленые (мать говорила про них «цвета влюбленной жабы») литопсы, комковатые шарики невообразимых форм — то напоминающие уродливо преображенные части человеческого тела, то вообще что-то, непонятно как появившееся в природе. Отдельным строем стояли горшки с фиалками, чьи мохнатые листья и прямолинейные цветки скрывали, вопреки ожиданию и рекламе парфюмерных фирм, тяжелый неприятный запах; орхидеи-башмачки, не имевшие запаха вовсе: капризные, медленнорастущие, с пятнистыми листьями, между которых вдруг, очень редко, появлялся, к тайному торжеству садовницы, кончик цветоноса, грозившего через месяц-два вспухнуть чудовищным бутоном, из которого вылезал исполинский цветок с развратной розовой губой, двумя широкими лепестками и полосатым парусом над ним.
> Никодим сидел у кухонного стола на старом крутящемся стуле без спинки, явно намекавшем на свое музыкальное прошлое, но вотще: в доме сроду не было ни клавикордов, ни фортепьяно и никто не умел играть. За спиной у него был книжный шкаф, которому тоже, очевидно, нашлось бы что сказать стулу, если бы между ними вдруг завязалась беседа: две полки были заняты сборниками рецептов — от надменного «Я никого не ем» покойной жены художника Репина (Никодим в детстве всегда воображал встречу автора с леопардом-людоедом: «А я-с не откажусь») до классической Молоховец; еще на одной теснились самоучители: «Русский во Франции», «Русский в Италии», «Как правильно играть в вист»; в углу, переплетами выражая чувство собственного достоинства, стояли лечебники — гомеопатический, целебного массажа, тибетский — и классическая фармакопея. На двух же полках, под специальными лампами, распространявшими розовый блеклый свет, поневоле напоминавший о лучах солнца, пробивающихся сквозь утробу к раскрытым в изумлении младенческим глазкам, зрела рассада.
> Мать стояла вполоборота к нему у плиты, следя за вскипающим кофе в медной джезве: как у всякого одинокого и праздного человека (она жила на небольшую ренту и не работала в жизни ни дня), любые бытовые занятия обрастали у нее сложными ритуалами, отступление от которых было сродни святотатству. Кофе она покупала в лавочке колониальных товаров у Красных ворот, причем старалась попасть туда в часы, когда сам владелец, мосье Патель, стоял за прилавком: годился только определенный сорт зерен, собранный там-то и обжаренный так-то. Молоть его следовало прямо перед приготовлением, в особенной ручной мельничке; регламентировалось чуть ли не количество оборотов ручки. Далее надо было взять три ложечки с верхом, положить в джезву, добавить туда же гвоздичку, зернышко кардамона, ложечку тростникового сахара (от того же мосье Пателя) и все это, залив водой и водрузив на плиту, медленно подогревать до готовности. Конечно, именно в эту минуту, когда ароматный кофейный шар медленно вспухал в раструбе сосуда, случались маленькие происшествия: соседка заходила за рецептом, звонил телефон, почтальон приносил телеграмму — и готовому напитку, воспользовавшись случаем, удавалось улизнуть, замарав на прощанье белоснежные окрестности конфорки и залив газовое пламя, так что, вернувшись на кухню, мать обнаруживала шумное холостое шипение и острый газовый запах. Приобретая с годами склонность к непродуктивному беспокойству параноидального склада, Никодим, среди прочих кошмаров, представлял себе и этот: наговорившись вдоволь с нежданным визитером, мать возвращается на кухню, держа в руке свою обычную тонкую египетскую пахитоску, — и, открыв дверь, исчезает в огненном облаке».
121 Кб, 2000x1334Действие романа происходит в 1950-е годы в России, слегка отличающейся от исторической. Главный герой, Никодим, узнает из случайной оговорки матери, что его отцом был известный прозаик, исчезнувший некоторое время назад при странных обстоятельствах. Никодим, повинуясь смутному чувству, пускается на его розыски. Череда примечательных происшествий и необыкновенных лиц, встретившихся на этом пути, составляет внешнюю фабулу книги. Написанный филологом и предполагающий определенную читательскую квалификацию роман может быть интересен и широкому кругу любителей отечественной словесности.
Публикуем фрагмент книги:
> «У Никодима была (помимо очевидной) еще одна причина запомнить 24 мая 195* года: в этот день его мать назвала ему имя его отца. Человеческая память умеет компенсировать определенные несовершенства собственного устройства, закладывая в свои хранилища некоторые ключевые моменты целиком, даже не мгновенным фотографическим снимком, а полным слепком, объемной звуковой и пахнущей картиной мгновения. Потом эта минута вспоминалась Никодиму как мизансцена тщательно продуманного спектакля (покрываясь, может быть, некоторой патиной по мере погружения во внутренний депозитарий): одна створка окна была приоткрыта, светлая штора шевелилась, как будто любопытствующий невидимый соглядатай с той стороны стекла приоткрывал ее, чтобы получше рассмотреть комнату; с Большого Козловского доносился обычный уличный шум — проезжали машины, дворник поливал мостовую, чтобы сбить пыль; доставалось воды и вязам, росшим по обе стороны переулка (про один из которых, ничем не выделявшийся в ряду близнецов, отчего-то говорили, что он видел Наполеона); лаяла собака. Кухня, на которой оба они сидели, больше всего напоминала то, как средневековые граверы, сроду не выезжавшие дальше своего Нюрнберга или Аугсбурга, изображали жаркие страны: джунгли — так уж джунгли, а вместо тигра — чудовищно увеличенная домашняя кошка с гипертрофированными зубами и когтями. Окно, балкон и все горизонтальные поверхности были уставлены горшками, в которых росли материнские, раздобревшие в холе тропические питомцы: сансевиерия, вымахавшая чуть не в человеческий рост, с ее зелеными мечевидными (и действительно острыми, как ножи) мясистыми побегами; широколиственные спатифиллумы, временами скупо цветшие белыми цветками, формой повторяющими листья, светло-зеленые хлорофитумы, свешивающие свои побеги, на которых образовывались новые молодые кустики, нелепо пускающие в воздух паклю блеклых корешков в тщетной надежде дотянуться ими до жирной, питательной родной почвы, оставшейся в тысячах километров к югу, — и еще десятки растений, названий которых Никодим не знал или забыл.
> Вдоль створок широкого окна выстроены были особые стеллажи, на которых теснились экземпляры, особенно охочие до дневного света: шипастые кактусы, порой вдруг расцветавшие красными или оранжевыми розетками; светло-зеленые (мать говорила про них «цвета влюбленной жабы») литопсы, комковатые шарики невообразимых форм — то напоминающие уродливо преображенные части человеческого тела, то вообще что-то, непонятно как появившееся в природе. Отдельным строем стояли горшки с фиалками, чьи мохнатые листья и прямолинейные цветки скрывали, вопреки ожиданию и рекламе парфюмерных фирм, тяжелый неприятный запах; орхидеи-башмачки, не имевшие запаха вовсе: капризные, медленнорастущие, с пятнистыми листьями, между которых вдруг, очень редко, появлялся, к тайному торжеству садовницы, кончик цветоноса, грозившего через месяц-два вспухнуть чудовищным бутоном, из которого вылезал исполинский цветок с развратной розовой губой, двумя широкими лепестками и полосатым парусом над ним.
> Никодим сидел у кухонного стола на старом крутящемся стуле без спинки, явно намекавшем на свое музыкальное прошлое, но вотще: в доме сроду не было ни клавикордов, ни фортепьяно и никто не умел играть. За спиной у него был книжный шкаф, которому тоже, очевидно, нашлось бы что сказать стулу, если бы между ними вдруг завязалась беседа: две полки были заняты сборниками рецептов — от надменного «Я никого не ем» покойной жены художника Репина (Никодим в детстве всегда воображал встречу автора с леопардом-людоедом: «А я-с не откажусь») до классической Молоховец; еще на одной теснились самоучители: «Русский во Франции», «Русский в Италии», «Как правильно играть в вист»; в углу, переплетами выражая чувство собственного достоинства, стояли лечебники — гомеопатический, целебного массажа, тибетский — и классическая фармакопея. На двух же полках, под специальными лампами, распространявшими розовый блеклый свет, поневоле напоминавший о лучах солнца, пробивающихся сквозь утробу к раскрытым в изумлении младенческим глазкам, зрела рассада.
> Мать стояла вполоборота к нему у плиты, следя за вскипающим кофе в медной джезве: как у всякого одинокого и праздного человека (она жила на небольшую ренту и не работала в жизни ни дня), любые бытовые занятия обрастали у нее сложными ритуалами, отступление от которых было сродни святотатству. Кофе она покупала в лавочке колониальных товаров у Красных ворот, причем старалась попасть туда в часы, когда сам владелец, мосье Патель, стоял за прилавком: годился только определенный сорт зерен, собранный там-то и обжаренный так-то. Молоть его следовало прямо перед приготовлением, в особенной ручной мельничке; регламентировалось чуть ли не количество оборотов ручки. Далее надо было взять три ложечки с верхом, положить в джезву, добавить туда же гвоздичку, зернышко кардамона, ложечку тростникового сахара (от того же мосье Пателя) и все это, залив водой и водрузив на плиту, медленно подогревать до готовности. Конечно, именно в эту минуту, когда ароматный кофейный шар медленно вспухал в раструбе сосуда, случались маленькие происшествия: соседка заходила за рецептом, звонил телефон, почтальон приносил телеграмму — и готовому напитку, воспользовавшись случаем, удавалось улизнуть, замарав на прощанье белоснежные окрестности конфорки и залив газовое пламя, так что, вернувшись на кухню, мать обнаруживала шумное холостое шипение и острый газовый запах. Приобретая с годами склонность к непродуктивному беспокойству параноидального склада, Никодим, среди прочих кошмаров, представлял себе и этот: наговорившись вдоволь с нежданным визитером, мать возвращается на кухню, держа в руке свою обычную тонкую египетскую пахитоску, — и, открыв дверь, исчезает в огненном облаке».
Ты не очень умный, кажется.
Книжка - выходит в "Издательстве Ивана Лимбаха", какой нахуй /izd?
Блэт, я даже вспоминаю, из каких фраз у Набокова (и его эпигонов) взяты некоторые слова. Кто-то составил «словарь Набокова» и перевёл в прозу?
Тебе что-то неприятно? Ну, терпи молча.
>>65109
>Блэт, я даже вспоминаю, из каких фраз у Набокова (и его эпигонов) взяты некоторые слова. Кто-то составил «словарь Набокова» и перевёл в прозу?
Не он первый. Не он, боюсь, и последний.
> Особый разговор — проза покойного Александра Гольдштейна, оказавшего (в основном посмертно) довольно сильное влияние не только на израильскую, но и на русскую литературу. О мертвых — хорошо или ничего, но проза Гольдштейна — явление живое в том смысле, что для многих она теперь эталон. Исследуем, взяв на пробу любой фрагмент практически монолитного, неотличимого текста: цитируемый — из повести «Помни о Фамагусте». «Нет слова мощнее, чем нация. Взбухает, крепнет, раздается нация – трухлявятся другие слова. В нации соки мира кипят (в смысле world, в смысле мiр), бродят меркуриальные духи, нация темноречивая винокурня, тайнорунная колыбель, с благоуханными мощами рака. Она дала кровь жилам, семя для мошонки, зрак глазнице, я щедрости ее невозбранной должник. А был нераскаянный грех, мечталось бродягой безродно с вокзала пройти в пакс-атлантическом каком-нибудь городке мимо двухбашенной церкви, бархатной мимо кондитерской (теремок взбитых сливок над кофием, вензеля пахитоски серебрят факультетскую сплетню), вот, рассекая кадр, мост кружевной, быками поддержанный, – легче, воздушнее молвим: ажурный, кружавельный мост, внизу на ветру, на рябой воде лодки летят, это бодрит себя воплями гонка восьмерок (студенты, весла, флаги, распашной азарт, девочки побережий кусают цукерброды зубками), из ражих глоток пар гостиничною дверью отведя, спешу беспочвенное свое имя огласить консьержу, чей поймавши кивок, экивок, заряжает хвойное электричество лифта лифтер и кофр подносит седовласый бой. Полвека хотел проскитаться из отеля в отель, на вопрос о корнях отвечая кислой гримаской, давно, дескать, снято с повестки, человек без родинки, песеннотихий никто, расплачиваюсь евро, нет наций после Голгофы, моей-то наверное – каюсь, был грех, о, нация, нация, все мое от тебя, я капля из дождевой твоей тучи».
> Наверное, это написано «хорошо» — с точки зрения придирчивого стилиста, если разуметь под стилистом читателя/писателя, напрочь глухого к содержанию, которое в этом абзаце более чем тривиально, хрестоматийно; на самом деле это, конечно, очень плохо. Плохо невыносимой претензией, явной вторичностью относительно ритмизованной, ломано-инверсированной прозы Белого (в выспренности узнается вовсе уже Ахмадулина — «ажурнее молвим»), заемностью и заштампованностью всех реалий, от набоковских гоночных восьмерок до бунинских сливок над кофием и вензелей пахитоски; мне скажут, что и поздний Белый не ахти как хорош — но в явственном безумии «Москвы» есть отвага и последовательность эксперимента, и пожалуй, что о безумной вражде, гонке, кружении Коробкина и Мандро ничем, кроме этого бормочущего заговаривающегося анапеста, не расскажешь. У Белого есть мысль, есть зримый и отчетливый — до карикатурности — герой, навязчивые, но сплетающиеся в музыкальное целое лейтмотивы. Здесь-то все это зачем? Зачем в разговоре о космополитических мечтах героя, некогда стыдившегося нации, но вдруг обретшего в ней опору и смысл, прибегать ко всем этим фиоритурам, долженствующим обозначить лишь авторский круг чтения да пылкие, но несостоятельные потуги подражать кумирам? Гольдштейн, судя по его критическим и публицистическим текстам, был человек одаренный, он мог писать остро, умел не только выдувать подобные пузыри, но и мыслить, и спорить, и сострадать... Однако фразы типа «утомленный фонарь льстил или мстил чинаре» или «солнце еще не садилось, но было предчувственно. Косые лучи и так далее, алые полосы, полости, плоскости» — выдают прежде всего отсутствие вкуса или роковой его порок, а это куда более серьезная проблема, нежели преодолимая вычурность или избыточная цитатность.
Тебе что-то неприятно? Ну, терпи молча.
>>65109
>Блэт, я даже вспоминаю, из каких фраз у Набокова (и его эпигонов) взяты некоторые слова. Кто-то составил «словарь Набокова» и перевёл в прозу?
Не он первый. Не он, боюсь, и последний.
> Особый разговор — проза покойного Александра Гольдштейна, оказавшего (в основном посмертно) довольно сильное влияние не только на израильскую, но и на русскую литературу. О мертвых — хорошо или ничего, но проза Гольдштейна — явление живое в том смысле, что для многих она теперь эталон. Исследуем, взяв на пробу любой фрагмент практически монолитного, неотличимого текста: цитируемый — из повести «Помни о Фамагусте». «Нет слова мощнее, чем нация. Взбухает, крепнет, раздается нация – трухлявятся другие слова. В нации соки мира кипят (в смысле world, в смысле мiр), бродят меркуриальные духи, нация темноречивая винокурня, тайнорунная колыбель, с благоуханными мощами рака. Она дала кровь жилам, семя для мошонки, зрак глазнице, я щедрости ее невозбранной должник. А был нераскаянный грех, мечталось бродягой безродно с вокзала пройти в пакс-атлантическом каком-нибудь городке мимо двухбашенной церкви, бархатной мимо кондитерской (теремок взбитых сливок над кофием, вензеля пахитоски серебрят факультетскую сплетню), вот, рассекая кадр, мост кружевной, быками поддержанный, – легче, воздушнее молвим: ажурный, кружавельный мост, внизу на ветру, на рябой воде лодки летят, это бодрит себя воплями гонка восьмерок (студенты, весла, флаги, распашной азарт, девочки побережий кусают цукерброды зубками), из ражих глоток пар гостиничною дверью отведя, спешу беспочвенное свое имя огласить консьержу, чей поймавши кивок, экивок, заряжает хвойное электричество лифта лифтер и кофр подносит седовласый бой. Полвека хотел проскитаться из отеля в отель, на вопрос о корнях отвечая кислой гримаской, давно, дескать, снято с повестки, человек без родинки, песеннотихий никто, расплачиваюсь евро, нет наций после Голгофы, моей-то наверное – каюсь, был грех, о, нация, нация, все мое от тебя, я капля из дождевой твоей тучи».
> Наверное, это написано «хорошо» — с точки зрения придирчивого стилиста, если разуметь под стилистом читателя/писателя, напрочь глухого к содержанию, которое в этом абзаце более чем тривиально, хрестоматийно; на самом деле это, конечно, очень плохо. Плохо невыносимой претензией, явной вторичностью относительно ритмизованной, ломано-инверсированной прозы Белого (в выспренности узнается вовсе уже Ахмадулина — «ажурнее молвим»), заемностью и заштампованностью всех реалий, от набоковских гоночных восьмерок до бунинских сливок над кофием и вензелей пахитоски; мне скажут, что и поздний Белый не ахти как хорош — но в явственном безумии «Москвы» есть отвага и последовательность эксперимента, и пожалуй, что о безумной вражде, гонке, кружении Коробкина и Мандро ничем, кроме этого бормочущего заговаривающегося анапеста, не расскажешь. У Белого есть мысль, есть зримый и отчетливый — до карикатурности — герой, навязчивые, но сплетающиеся в музыкальное целое лейтмотивы. Здесь-то все это зачем? Зачем в разговоре о космополитических мечтах героя, некогда стыдившегося нации, но вдруг обретшего в ней опору и смысл, прибегать ко всем этим фиоритурам, долженствующим обозначить лишь авторский круг чтения да пылкие, но несостоятельные потуги подражать кумирам? Гольдштейн, судя по его критическим и публицистическим текстам, был человек одаренный, он мог писать остро, умел не только выдувать подобные пузыри, но и мыслить, и спорить, и сострадать... Однако фразы типа «утомленный фонарь льстил или мстил чинаре» или «солнце еще не садилось, но было предчувственно. Косые лучи и так далее, алые полосы, полости, плоскости» — выдают прежде всего отсутствие вкуса или роковой его порок, а это куда более серьезная проблема, нежели преодолимая вычурность или избыточная цитатность.
(Алексей Поляринов. Риф. М.: Эксмо, Inspiria, 2020)
Алексей Поляринов – очередная надежда отечественной прозы.
Старые-то (Секисов, Гептинг, Рябов) уже отцвели, как хризантемы в саду.
Первый роман Поляринова «Центр тяжести» был скроен из нежных черт автобиографии и зарисовок гражданского активизма. Второй, «Риф», посвящен сектам, семье и памяти.
Большие вопросы. А проза маленькая.
Почему так получилось? Гигант интеллектуального перевода, сам потомственный интеллектуал, родил прозаическую мышь для чтения в кафе и на пляже.
Объяснений тому достаточно.
Начнем с того, что есть проза, которая прорабатывает и разрабатывает тему, а есть, та, что всего-навсего спекулирует на определенной тематике.
В первой присутствует поиск, а значит, на выходе получается какой-никакой результат - некое новое знание. Во второй - идет эксплуатация кем-то когда-то найденного, перетирание и реферативное изложение общеизвестного. Первая апеллирует к самопознанию и саморазвитию, вторая - к ощущению, что ты не один такой дурак на свете. Есть люди и поглупее тебя – герои, тот же автор.
Но на чужом горбу въехать в рай трудно.
Поэтому вместо романа большой темы и проблемы, от которого гудит голова и роятся мысли, стоит шум по всей Вселенной, получаем псевдоинтеллектуальную жвачку, где витает флер научности и высоких дум (антропология, мифология, университеты, «большие ученые», «электроны»), и только.
Роман Поляринова может быть интересен лишь в том плане, что перед нами книга нового рода.
На Западе, правда, такого полно. Там теперь почти все книги так изготавливают. Пришла пора и нам научиться новым методам.
Некогда, в старые времена, книги писались, и слово «творчество», действительно, имело смысл. Теперь романы не пишутся, а собираются как конструктор из типовых элементов по схеме. «Вставьте шплинт А в гнездо Б». Собственно, этому и учат в школах так называемого литературного мастерства.
Что необходимо для современного интеллектуального бестселлера?
Историческая, этнографическая и всякая иная экзотика. С этим у Поляринова все в порядке – фермы аллигаторов, кладбище оленей, палеонтологический музей, статуя Ленина, секта, где полощут белье, собирают картошку и устраивают радения, плюс разные места отправления актуального искусства для эстетов.
Налет мистики и привкус триллера или детектива. Человек-тайна, прошлое – тайна, чья-то смерть - тайна. Коротышку доставать не надо, а вот маму из секты вызволять, пожалуйста.
Тема травмы. Ну, это вообще основное и обязательное. Без травмы нынче никуда. Она как смазка, как заменитель крови, которой раньше все скрепляли в одно целое.
Как следствие, уклон в психологию, но такую бытовую и популярную, практическую, правда, выдающую себя за нечто больше. «Надо разобраться со своим прошлым, иначе не сможешь двигаться в будущее».
Психологический коучинг неизбежно сопровождает назидательность и довольно плоское морализаторство: «Надо делать хорошо, и не надо плохо», «Позвони маме».
Далее, не помешает социально-ответственная, актуальная проблематика. Здесь вот – секты, тема памяти.
Обязательно про семью, родство. В реале большинство терпеть друг друга не могут, но, говорят, это хорошо продается. Беда сплотила семью – это самый попс.
Игра с формой: стенограммы, интервью, письма, сны и видения, мифы и бытовые байки. Немного нон-фикшна, это теперь любят.
Потребуется стандартный набор героев, сменяющих друг друга в ходе повествования. Ведь считается, что от одного центрального персонажа читатель сильно утомляется. А с несколькими - панорамнее, да и мы все с детства помним: «если с другом вышел в путь, веселей дорога».
Никакой линейщины. По ходу изложения рекомендованы скачки из былого, нет, не в грядущее (оно в современной литературе табуировано), а в настоящее. Никакой цельности – только мозаика, чтоб глаза разбегались.
Литературные переклички. Здесь у Поляринова, к примеру, злодей, сумасшедший ученый-антрополог, имеет знакомую фамилию – Гарин. Но в отличие от классического романа «красного графа» Толстого перемещается этот злой гений не из Советской России на закатывающийся Запад, а, наоборот, из прогрессивной и морально-устойчивой Америки в загнивающую Russia.
В итоге все должно упереться в тайны прошлого. Таков закон современной популярной романистики. Прошлое детерминирует настоящее, даже тогда, когда речь идет о его преодолении.
Нужно чувствовать свою аудиторию. Книжки нынче читает средний класс. Это элитное потребление. Поэтому и контингент в тексте должен быть соответствующий. Никаких доярок и слесарей. Вот и в романе Поляринова все сплошь режиссеры, биологи, психологи, антропологи. Самые скромные статусные позиции – заведующая поликлиникой и учительница английского (все знают, что в школе это белая кость). Люди ниже учительницы, видимо, расово несостоятельны, и существуют в романе где-то на уровне столов, шкафов и прочей мебели.
В центре романа согласно моде должна быть героиня, женщина. Тут и дань феминизму, и своего рода аналог обложки «Плейбоя» в одном флаконе. И нашим, и вашим. Мужик – скучен и неактуален. Женщина всегда хорошо продается.
А раз она главная, к ней должна прилагаться телесность. С менструацией Поляринов справился, правда, застенчиво отпустил на нее пару предложений (а надо хотя бы страниц), но вот с родами оплошал. Это зря, потому что роды должны быть обязательно. Роды – суть бытия. Ну, да учтет на будущее, нагонит.
Обязательна также добрая щепоть секса («она застонала, он торжествующе хрюкнул») и яркие положительные образы гомосексуалистов и афроамериканцев (для нас афророссиян). Увы, в романе Поляринова нет ни аболиционизма, ни гневного протеста против многовековой расовой сегрегации в России. Поэтому мировой и американский рынок ему не светит, основные условия не соблюдены.
Ну а так, почти похоже на среднестатистический американский роман, бестселлер «Нью-Йорк Таймс». Лубочная российская современность, американские 90-е и условно-советский 1986-й год, из которого тропки ведут в 1962-ой, когда советские рабочие боролись с антинародным режимом, повысившим цены на продукты на несколько десятков копеек. Люди хотели дешевого мяса, хлеба и масла, а получили свинец.
(Алексей Поляринов. Риф. М.: Эксмо, Inspiria, 2020)
Алексей Поляринов – очередная надежда отечественной прозы.
Старые-то (Секисов, Гептинг, Рябов) уже отцвели, как хризантемы в саду.
Первый роман Поляринова «Центр тяжести» был скроен из нежных черт автобиографии и зарисовок гражданского активизма. Второй, «Риф», посвящен сектам, семье и памяти.
Большие вопросы. А проза маленькая.
Почему так получилось? Гигант интеллектуального перевода, сам потомственный интеллектуал, родил прозаическую мышь для чтения в кафе и на пляже.
Объяснений тому достаточно.
Начнем с того, что есть проза, которая прорабатывает и разрабатывает тему, а есть, та, что всего-навсего спекулирует на определенной тематике.
В первой присутствует поиск, а значит, на выходе получается какой-никакой результат - некое новое знание. Во второй - идет эксплуатация кем-то когда-то найденного, перетирание и реферативное изложение общеизвестного. Первая апеллирует к самопознанию и саморазвитию, вторая - к ощущению, что ты не один такой дурак на свете. Есть люди и поглупее тебя – герои, тот же автор.
Но на чужом горбу въехать в рай трудно.
Поэтому вместо романа большой темы и проблемы, от которого гудит голова и роятся мысли, стоит шум по всей Вселенной, получаем псевдоинтеллектуальную жвачку, где витает флер научности и высоких дум (антропология, мифология, университеты, «большие ученые», «электроны»), и только.
Роман Поляринова может быть интересен лишь в том плане, что перед нами книга нового рода.
На Западе, правда, такого полно. Там теперь почти все книги так изготавливают. Пришла пора и нам научиться новым методам.
Некогда, в старые времена, книги писались, и слово «творчество», действительно, имело смысл. Теперь романы не пишутся, а собираются как конструктор из типовых элементов по схеме. «Вставьте шплинт А в гнездо Б». Собственно, этому и учат в школах так называемого литературного мастерства.
Что необходимо для современного интеллектуального бестселлера?
Историческая, этнографическая и всякая иная экзотика. С этим у Поляринова все в порядке – фермы аллигаторов, кладбище оленей, палеонтологический музей, статуя Ленина, секта, где полощут белье, собирают картошку и устраивают радения, плюс разные места отправления актуального искусства для эстетов.
Налет мистики и привкус триллера или детектива. Человек-тайна, прошлое – тайна, чья-то смерть - тайна. Коротышку доставать не надо, а вот маму из секты вызволять, пожалуйста.
Тема травмы. Ну, это вообще основное и обязательное. Без травмы нынче никуда. Она как смазка, как заменитель крови, которой раньше все скрепляли в одно целое.
Как следствие, уклон в психологию, но такую бытовую и популярную, практическую, правда, выдающую себя за нечто больше. «Надо разобраться со своим прошлым, иначе не сможешь двигаться в будущее».
Психологический коучинг неизбежно сопровождает назидательность и довольно плоское морализаторство: «Надо делать хорошо, и не надо плохо», «Позвони маме».
Далее, не помешает социально-ответственная, актуальная проблематика. Здесь вот – секты, тема памяти.
Обязательно про семью, родство. В реале большинство терпеть друг друга не могут, но, говорят, это хорошо продается. Беда сплотила семью – это самый попс.
Игра с формой: стенограммы, интервью, письма, сны и видения, мифы и бытовые байки. Немного нон-фикшна, это теперь любят.
Потребуется стандартный набор героев, сменяющих друг друга в ходе повествования. Ведь считается, что от одного центрального персонажа читатель сильно утомляется. А с несколькими - панорамнее, да и мы все с детства помним: «если с другом вышел в путь, веселей дорога».
Никакой линейщины. По ходу изложения рекомендованы скачки из былого, нет, не в грядущее (оно в современной литературе табуировано), а в настоящее. Никакой цельности – только мозаика, чтоб глаза разбегались.
Литературные переклички. Здесь у Поляринова, к примеру, злодей, сумасшедший ученый-антрополог, имеет знакомую фамилию – Гарин. Но в отличие от классического романа «красного графа» Толстого перемещается этот злой гений не из Советской России на закатывающийся Запад, а, наоборот, из прогрессивной и морально-устойчивой Америки в загнивающую Russia.
В итоге все должно упереться в тайны прошлого. Таков закон современной популярной романистики. Прошлое детерминирует настоящее, даже тогда, когда речь идет о его преодолении.
Нужно чувствовать свою аудиторию. Книжки нынче читает средний класс. Это элитное потребление. Поэтому и контингент в тексте должен быть соответствующий. Никаких доярок и слесарей. Вот и в романе Поляринова все сплошь режиссеры, биологи, психологи, антропологи. Самые скромные статусные позиции – заведующая поликлиникой и учительница английского (все знают, что в школе это белая кость). Люди ниже учительницы, видимо, расово несостоятельны, и существуют в романе где-то на уровне столов, шкафов и прочей мебели.
В центре романа согласно моде должна быть героиня, женщина. Тут и дань феминизму, и своего рода аналог обложки «Плейбоя» в одном флаконе. И нашим, и вашим. Мужик – скучен и неактуален. Женщина всегда хорошо продается.
А раз она главная, к ней должна прилагаться телесность. С менструацией Поляринов справился, правда, застенчиво отпустил на нее пару предложений (а надо хотя бы страниц), но вот с родами оплошал. Это зря, потому что роды должны быть обязательно. Роды – суть бытия. Ну, да учтет на будущее, нагонит.
Обязательна также добрая щепоть секса («она застонала, он торжествующе хрюкнул») и яркие положительные образы гомосексуалистов и афроамериканцев (для нас афророссиян). Увы, в романе Поляринова нет ни аболиционизма, ни гневного протеста против многовековой расовой сегрегации в России. Поэтому мировой и американский рынок ему не светит, основные условия не соблюдены.
Ну а так, почти похоже на среднестатистический американский роман, бестселлер «Нью-Йорк Таймс». Лубочная российская современность, американские 90-е и условно-советский 1986-й год, из которого тропки ведут в 1962-ой, когда советские рабочие боролись с антинародным режимом, повысившим цены на продукты на несколько десятков копеек. Люди хотели дешевого мяса, хлеба и масла, а получили свинец.
Обыгрывая события в Новочеркасске, Поляринов совершенно безразличен к их подоплеке. Тонкости не имеют значения. Важен факт демонстрации человеческой солидарности, а с кем и с чем не имеет значения. Гуманистические акценты расставлены заранее – тут люди, там «кровавый режим». Арифметика душ, конечно, неуместна, но раз речь зашла о памяти, отчего бы не вспомнить для сравнения Ленский расстрел 1912-го года? Там была такая же мотивация (поднимите зарплату, улучшите питание), а количество убитых перевалило за 150 человек (и мы не знаем какова все-таки точная цифра). Как здесь с сопротивлением в процессе работы над прошлым?
Вообще странно, что роман, посвященный памяти, настаивающий на том, что с вопросами памяти в СССР всегда начинались проблемы (а в каком обществе нет?), грешит пренебрежительным отношением к исторической достоверности.
В поляриновский советский 1986-й год верится с большим трудом.
Роман, бравирующий антропологической закваской, демонстрирует поразительную слепоту в вопросах советских социокультурных реалий.
Поляринову невдомек, что советский человек 1986-го года имел совершенно иную психологию, другую мотивацию.
Исследователь Титова, взявшийся за книгу о расстреле рабочих в Сулиме в 1962-м году (да кто ж такое издаст в тоталитарном совке?) выглядит посланцем из будущего, сравнимым с Алисой Селезневой из «Сто лет тому вперед».
Что за фантазии? Как Титов мог назваться антропологом?
В то время в СССР не могло быть никакой антропологии (это буржуазная, расистская наука), а только этнография и, с оговорками, социология. Изучение татуировок, и, стало быть, субкультуры заключенных в те годы выглядит крайне сомнительно.
Очаровательным анахронизмом выглядит утверждение о том, что в 1982-м году Титов получил грант (!) на свои исследования. Товарищ Поляринов! Идея грантования была глубоко чужда советской науке.
Столь же дикой и неуместной для советской реальности выглядит упомянутая массовая многолетняя контрабанда пантов за границу! Это ж не Техас и не Аризона.
Во-первых, кто бы такое позволил? И не надо баек про коррумпированную милицию. Даже если бы она была и куплена, слух об оленьем Клондайке прошел бы по всей Руси великой и докатился бы до более компетентных внутренних органов.
Кстати, еще одно чудо. Олени есть, а коренные народы отсутствуют. Очередной причудливый поворот «антропологического» романа.
Сюжет «одинокая женщина против целого города контрабандистов и браконьеров» слишком отдает Голливудом. Не надо смотреть столько боевиков на ночь.
Во-вторых: зачем советскому человеку большие деньги? Ведь еще со времен Остапа Бендера известно, что желание заиметь миллион в советском обществе лишено всякого смысла. Его не на что потратить. Виллы не построишь, «Порше» не купишь, в Рио-де-Жанейро не улетишь. Вложить тоже некуда: все вокруг народное, государственное. Начнешь шиковать – возникнет естественная тема нетрудовых доходов.
Хотя какой «Порше»! Цитата из романа: «На государственную зарплату выжить было нельзя». Резали оленям рога, чтоб купить учебники. Вот оно как, советское государство морило народ. Потому и бунт в 1962-м.
Представление Поляринова о советском обществе не просто туманно, от него веет дремучим невежеством. Но ведь и в отношении современности его взгляд не назовешь реалистичным. Регулярные перелеты с одного края страны на другой? Да кто ж столько получает? Ученые, наблюдающие за китами? Да кому они нужны? Это он в американском романе прочитал. «Сотни часов на психиатра»? Наши люди так не поступают. «Возьмите отпуск на год?». У нас так не делают – выкидывают на улицу «по собственному желанию».
То есть вся российская часть книги – сплошная проекция американской действительности на наши реалии. В этом плане разницы между «Рифом» Поляринова и романом американки Джулии Филлипс «Исчезающая земля» о Камчатке практически никакой. Уровень представлений о России у американской журналистки, откатавшей по стране пару лет и природного «русака» Алексея Поляринова примерно одинаков. Оба глядят на нее из любимого американского далека. Если Америка выписана у Поляринова с любовью, и, судя по всему, со знанием дела, то стоит ему перейти к российской части, как повествование становится неестественным и деревянным.
Роман американки о России – вещь, как бы, понятная, а вот американский российский роман – это воистину странная диковина. Зачем нам нужна российская сборка по лицензии, если можно сразу взять американскую?
Хотя, может, нас к чему-то готовят. Существуют же перелицованные на россиянский лад американские сериалы. Отчего бы не начать так делать и с книгами? Меняешь Джейн на Женю, Пола на Пашу, а Оклахому на Пермь – и понеслась. В этом деле роман Поляринова – переходная стадия. Пока лицензионная только схема сборки текста, а после подгонят и такие же комплектующие, положив конец кустарщине.
Уровень «осведомленности» Поляринова о России в достаточной мере отравляет впечатление от книги. Но если заглянуть за верхний слой, станет понятно, что ситуация еще хуже.
«Риф» – не более чем набор пестрых картинок. Как и было сказано, никакого анализа происходящего. Общеизвестные факты о сектах (в тексте есть что-то вроде справки из Википедии и свидетельств очевидцев). Страшилка: они до тебя доберутся, ты и сам не заметишь.
По факту перед нами расфокусированное повествование, ни на чем конкретном так и не сосредотачивающееся. Если хорошо задуматься, то возникает вопрос: о чем мы только что прочитали? О «сильных женщинах», о секте с неопределенной системой вероучения (не любят современности и стремятся отбросить рога прошлого), о страдающем человеке-загадке Гарине?
Промелькнуло вроде много чего, больше всего сведений из серии занимательные факты – какие суеверия существуют, как забавно смотрится русский для англоязычного, у американской секты сильная рука. А в итоге ничего не осталось. Мы все время скользили по поверхности к финалу, который, в действительности, не подводит нас ни к какому логическому концу, да и сам представляет собой нечто невнятное.
Поляринов, конечно, не писатель, и никогда им не будет.
Он не понимает главного, что книга черпает свое основание в реальности (субъективной, объективной), а не в механическом компилировании отработанных литературой сюжетов, коллизий, и разного рода историй.
Но дело все же не в этом, а в том, что мы дожили до поколения отечественных авторов, не имеющих представления о стране, ее истории от слова «совсем», до литературы абсолютных инопланетян в своем Отечестве, но считающих себя вправе поучать нас, разглагольствуя о памяти, покаянии и правильной русской жизни.
Обыгрывая события в Новочеркасске, Поляринов совершенно безразличен к их подоплеке. Тонкости не имеют значения. Важен факт демонстрации человеческой солидарности, а с кем и с чем не имеет значения. Гуманистические акценты расставлены заранее – тут люди, там «кровавый режим». Арифметика душ, конечно, неуместна, но раз речь зашла о памяти, отчего бы не вспомнить для сравнения Ленский расстрел 1912-го года? Там была такая же мотивация (поднимите зарплату, улучшите питание), а количество убитых перевалило за 150 человек (и мы не знаем какова все-таки точная цифра). Как здесь с сопротивлением в процессе работы над прошлым?
Вообще странно, что роман, посвященный памяти, настаивающий на том, что с вопросами памяти в СССР всегда начинались проблемы (а в каком обществе нет?), грешит пренебрежительным отношением к исторической достоверности.
В поляриновский советский 1986-й год верится с большим трудом.
Роман, бравирующий антропологической закваской, демонстрирует поразительную слепоту в вопросах советских социокультурных реалий.
Поляринову невдомек, что советский человек 1986-го года имел совершенно иную психологию, другую мотивацию.
Исследователь Титова, взявшийся за книгу о расстреле рабочих в Сулиме в 1962-м году (да кто ж такое издаст в тоталитарном совке?) выглядит посланцем из будущего, сравнимым с Алисой Селезневой из «Сто лет тому вперед».
Что за фантазии? Как Титов мог назваться антропологом?
В то время в СССР не могло быть никакой антропологии (это буржуазная, расистская наука), а только этнография и, с оговорками, социология. Изучение татуировок, и, стало быть, субкультуры заключенных в те годы выглядит крайне сомнительно.
Очаровательным анахронизмом выглядит утверждение о том, что в 1982-м году Титов получил грант (!) на свои исследования. Товарищ Поляринов! Идея грантования была глубоко чужда советской науке.
Столь же дикой и неуместной для советской реальности выглядит упомянутая массовая многолетняя контрабанда пантов за границу! Это ж не Техас и не Аризона.
Во-первых, кто бы такое позволил? И не надо баек про коррумпированную милицию. Даже если бы она была и куплена, слух об оленьем Клондайке прошел бы по всей Руси великой и докатился бы до более компетентных внутренних органов.
Кстати, еще одно чудо. Олени есть, а коренные народы отсутствуют. Очередной причудливый поворот «антропологического» романа.
Сюжет «одинокая женщина против целого города контрабандистов и браконьеров» слишком отдает Голливудом. Не надо смотреть столько боевиков на ночь.
Во-вторых: зачем советскому человеку большие деньги? Ведь еще со времен Остапа Бендера известно, что желание заиметь миллион в советском обществе лишено всякого смысла. Его не на что потратить. Виллы не построишь, «Порше» не купишь, в Рио-де-Жанейро не улетишь. Вложить тоже некуда: все вокруг народное, государственное. Начнешь шиковать – возникнет естественная тема нетрудовых доходов.
Хотя какой «Порше»! Цитата из романа: «На государственную зарплату выжить было нельзя». Резали оленям рога, чтоб купить учебники. Вот оно как, советское государство морило народ. Потому и бунт в 1962-м.
Представление Поляринова о советском обществе не просто туманно, от него веет дремучим невежеством. Но ведь и в отношении современности его взгляд не назовешь реалистичным. Регулярные перелеты с одного края страны на другой? Да кто ж столько получает? Ученые, наблюдающие за китами? Да кому они нужны? Это он в американском романе прочитал. «Сотни часов на психиатра»? Наши люди так не поступают. «Возьмите отпуск на год?». У нас так не делают – выкидывают на улицу «по собственному желанию».
То есть вся российская часть книги – сплошная проекция американской действительности на наши реалии. В этом плане разницы между «Рифом» Поляринова и романом американки Джулии Филлипс «Исчезающая земля» о Камчатке практически никакой. Уровень представлений о России у американской журналистки, откатавшей по стране пару лет и природного «русака» Алексея Поляринова примерно одинаков. Оба глядят на нее из любимого американского далека. Если Америка выписана у Поляринова с любовью, и, судя по всему, со знанием дела, то стоит ему перейти к российской части, как повествование становится неестественным и деревянным.
Роман американки о России – вещь, как бы, понятная, а вот американский российский роман – это воистину странная диковина. Зачем нам нужна российская сборка по лицензии, если можно сразу взять американскую?
Хотя, может, нас к чему-то готовят. Существуют же перелицованные на россиянский лад американские сериалы. Отчего бы не начать так делать и с книгами? Меняешь Джейн на Женю, Пола на Пашу, а Оклахому на Пермь – и понеслась. В этом деле роман Поляринова – переходная стадия. Пока лицензионная только схема сборки текста, а после подгонят и такие же комплектующие, положив конец кустарщине.
Уровень «осведомленности» Поляринова о России в достаточной мере отравляет впечатление от книги. Но если заглянуть за верхний слой, станет понятно, что ситуация еще хуже.
«Риф» – не более чем набор пестрых картинок. Как и было сказано, никакого анализа происходящего. Общеизвестные факты о сектах (в тексте есть что-то вроде справки из Википедии и свидетельств очевидцев). Страшилка: они до тебя доберутся, ты и сам не заметишь.
По факту перед нами расфокусированное повествование, ни на чем конкретном так и не сосредотачивающееся. Если хорошо задуматься, то возникает вопрос: о чем мы только что прочитали? О «сильных женщинах», о секте с неопределенной системой вероучения (не любят современности и стремятся отбросить рога прошлого), о страдающем человеке-загадке Гарине?
Промелькнуло вроде много чего, больше всего сведений из серии занимательные факты – какие суеверия существуют, как забавно смотрится русский для англоязычного, у американской секты сильная рука. А в итоге ничего не осталось. Мы все время скользили по поверхности к финалу, который, в действительности, не подводит нас ни к какому логическому концу, да и сам представляет собой нечто невнятное.
Поляринов, конечно, не писатель, и никогда им не будет.
Он не понимает главного, что книга черпает свое основание в реальности (субъективной, объективной), а не в механическом компилировании отработанных литературой сюжетов, коллизий, и разного рода историй.
Но дело все же не в этом, а в том, что мы дожили до поколения отечественных авторов, не имеющих представления о стране, ее истории от слова «совсем», до литературы абсолютных инопланетян в своем Отечестве, но считающих себя вправе поучать нас, разглагольствуя о памяти, покаянии и правильной русской жизни.
Ощущение что уничтожал Морозов, но на его канале в дзене и на лайвлибе нет рецензии, хмм..
Он же теперь на альтерлите еще публикуется
Годная рецензич, кста
Да ты и сам не очень.
https://gorky.media/fragments/samoistreblenie-ptolemeev-fragment-novogo-romana-leonida-yuzefovicha/
почему они такие ранимые-то
Как же заорал
>НЕ БУШЛАТ, А БРУШЛАТ!!!!
>В приказе 1848 года зафиксировано первое наименование данного предмета одежды брушлат (от немецких слов Brust — грудь, и latte — латы, защита груди), однако вплоть до 1917 г. в официальных документах он всюду именовался «полупальто на урсовой подкладке». В то же время в устной речи на флоте повсеместно употребляли название «брушлат», в конце XIX в. брушлат стал именоваться буршлатом, и окончательно лишь в 1917−1918 гг. была принята новая форма произношения — бушлат.
Ебать там жабы гадюк ебут: Цыпа, Старцева и прочие обиженки по жизни против обиженных Кузьменковым.
185 Кб, 1252x1252Я бы даже сказал: БУШЛАТ
>русской
>булат ханов
Буквач, как и современная русская литература, напрочь погряз в постмодерне.
Шлак
Да, конечно, российского только.
Он постил в изд
Двачую критика. Начал читать "центр тяжести" и просто охуел с картонности персонажей и общей рафинированно-нереалистичной картиной мира который он рисует. Тут и дед военный с коллекцией !(сука!) антикварных ружей и брат ебаный гений и все такие срут радугами и пукают фиалками в маленьком кубаноидном городке. Худший из худших авторов родом из России.
А ведь он и правда в некоторых местах пишет так, будто его два года назад вырастили в какой-то либеральной пробирке. У него и бабы все время мужиков пиздят за оружие, и блядь тату-салон с тематикой Моби Дика в центре Москвы, и мама в ростовской мухосрани упарывает таблетки с морфином, и супер-лесбухи свергают кровавый режим уличными перформансами, и чего только нет!
В паре мест, конечно, было неплохо, но он оказывает впечатление писателя для людей, которые не смотрят в окно.
>У него и бабы все время мужиков пиздят за оружие
С этого тоже знатно подахуел. Особенно учитывая о каком примерно поколении людей идет речь. Одна история ахуительней другой.
>и мама в ростовской мухосрани упарывает таблетки с морфином
А на приемы к психоаналитику она у него там не ходит?
>и чего только нет!
Нет глубины в персонажах, логики и банальной жизни во всем происходящем на страницах его высеров. И этот человек перевел "Бесконечную шутку"!
А раньше это называлось клише!
>сочiненiе
Это украинский или обосрамс с дореформенной орфографией? (Вопрос "Нахуя?" возникает в обоих случаях).
К сожалению - не оно. Но все равно благодарю за внимание! А предложенный вариант правда не менее интересный.
Отпечатали, ага
> там мужик препод женат, но все равно дрочит
Двачеры думают, если есть тян-жена, то все, сексуальные проблемы решены раз и навсегда?
Думаю, так делают 60% всех мужиков, и я в том числе.
Мимо женат уже 17 лет
Надо спасибо сказать, другие эти на унылые набросы просто внимания не обращают.
Срач — не критика и не обсуждение, обсуждение мыслей требует. Например, вот:
https://prochtenie.org/texts/29897
>К счастью, премию Гонкур получил Эрве Лё Телье, о котором я много писал последние дни, за свой роман "Аномалия". Здравый смысл победил, я очень рад за писателя. Сюжет романа строится на аномалии - появлении двух одинаковых самолетов с двумя сотнями одинаковых людей, с двумя вариантами судеб, формально научно-фантастический, этот роман, написанный прекрасным французским языком, философский; я надеюсь (даже так, верю:), что сегодня маятник качнулся и из двух версий реальности мы начнем жить в той, где побеждает здравый смысл. Например, премию Гонкур получает лучший роман года только за то, что это лучший роман года. Ну и, русскому читателю будет интересно узнать, что премия Гонкура, как говорится на пиджн-рашн "по деньгам" это 10 (десять) евро. Но стоит она, по совокупности, больше всех литературных премий РФ. PS Конечно, советские люди не могли не обгадиться: как в книге Булгакова, эллочки-людоедки бросили вызов Вандербильдихе, и одновременно с Гонкуром провели вручение "премии белого", которую получили... получила... получило... а, да х.. его знает, что, кажется, сборник рецензий на рóманы Лорел Горелик или что-то в этом роде. Цена "премии белого" - 1 рубль. И вот это справедливая цена.
"Погрязжие в неграх и политкорректности" французы дают свои литературные премии хорошим писателям, вот дали представителю УЛИПО премию, а не негре-фаворитке зрительного зала за негрострадания, пока в новиопской педерации дают премии своим за Ф-письмо и прочий политмусор новиопов.
Сравнил, так сказать, Францию, где есть литература, и новиопскую педерацию, где ее нет. То, что тут рвутся от Лорченкова. Ну так Лорченков не живет в новиопской педерации, не сосет деньги русских из бюджета, а вот здешние новиопчики яхины-быковы-горалик этой педерации сосут во всех смыслах этого слова.
Да хотя бы Леклезио.
Ох, как же я сразу не узнал современного русского писателя, черты то выразительные.
Одноклассник твой?
Fuck, yeah!
Новиоп-чекист порвался, несите следующего.
Ему кто-нибудь говорил, что в таком возрасте от баттхерта можно умереть, буквально?
Так и пусть продолжают думать. Но только в /fag.
Кек, Шмонька нервничает!
>Ох, как же я сразу не узнал современного русского писателя, черты то выразительные.
Эт'да, он выразительный чёрт!
>Ну одна хрень… Я их не разделяю. Тот Глуховский, а этот Галковский, два придурка. Глуховский, надо отметить, не лучше. Какая хрен разница?
Ну и в чем он не прав?
Так прав, конечно
Так он реально хороший, особенно поздний, периода "мовизма"
Ну да, мамка шарит твоя.
>>67979
>>67693
>Откуда столько ярости - ведь несмотря на то, что "импровизация" явно долго готовилась, глупый советско-рф-ский метис не справился с эмоциями, и ярость вышла из-под контроля (понятно, что ничего он не "оговорился", обратите внимание, всё, что говорит Шапиро, он говорит про Галковского, а Глуховски - просто повод для выступления; это понятно, Глуховски, он свой, а ворон ворону глаз не выклюет). Почему же столько ненависти у Шапиро к Галковскому, столько ненависти у того, у кого есть всё к тому, у кого нет ничего? Да потому же, почему с таким звериным бешенством набросилась на безобидного Крылова, прозябавшего в нищете и безвестности, подлая хабалка Юзефович, дрянь из совписов и чекистов, которая занимается рф-ским "маркетингом" за госсчёт. Казалось бы, что ей, статусной могущественной чиновнице на прикорме от Володи Хрiгорьева из ФАПа, тот несчастный, загнанный под нары Крылов? Но не прошла мимо, организовала травлю, проявила бдительность и проследила, чтобы К. А не получил даже какой-то захудалой фантастической премии. Так почему же? Откуда столько эмоций? Да потому, юноши и девушки, что у русских есть то, что невозможно ещё отобрать - талант. И это вызывает ярость. Можно любить или не любить Галковского, несомненно одно - это яркий и талантливый человек. У Шапиро таланта нет, вот он и компенсирует это визгом и матом. И договориться с ними невозможно, речь не идет даже о какой-то сдаче в плен на разумных условиях. Даже если Галковских или Крыловых посадить в каменный мешок в кандалах и с кляпами во рту, Шапиро и Юзефовичи всё равно будут биться в истерике. Мы виноваты перед этими людьми только тем, что существуем.
>Ну типа медузы, рашитудей, горький, прочтение, дистопия
Новиопы своих не бросают, кремлевским новиопам обязательно надо помочь новиопам с медузоньки, это только на публику можно играть на публику в непримиримую боротьбу, а когда дело до кассы доходит, то новиопчики получают денежки из одной конторы, только из разных касс.
"Метис", конечно, дурачок, но Галковский от этого менее самовлюблённым ширпотребщиком не становится.
Все верно.
плохо
https://youtu.be/dTMiSQ-bN2A
Погуглил, что там Глуховский говорит в СМИ. Картина стандартная, клиническая: рашка говно, Крым не наш, Дудю в хуй подудю, я - выдающийся писатель-фантаст.
Чувак, ты ниже среднего.
Вот были же у него хорошие книги - Сумерки, Текст. А серия метро для детей, кстати.
Шикера хороший.
139 Кб, 1083x795> «Человека, который пытался жить» Максима Ибре нельзя охарактеризовать каким-то одним жанром. Его главы совмещают в себе элементы нео-нуара и магического реализма, черной комедии и философской публицистики. В идеях данного романа можно обнаружить черты психологизма Достоевского, абсурдизма Камю и экзистенциальной обреченности Сартра. Герои здесь заставят вас смеяться и плакать, или хотя бы искать все отсылки. Представляем вашему вниманию новый неограненный алмаз художественной альтернативы!
Нет, спасибо, тратить время на такое говно уровня /издач нет смысла, когда еще тонна годной проверенной временем и тысячами отзывов литры в запасе. И хули ты ссылку на магазин с воздухом кинул? Если хочешь, чтоб этот кал хоть кто-то прочел, кидай сразу торрент.
Ага-ага, только мне насцать что ты там собрался читать, в том числе это касается и собственной книги. Как тебе такое возражение?
> В то облаянное дворнягами утро я стоял на балконе, зная, что вечер пятницы и утро субботы, и целое воскресенье я проведу за хоккеем, результат которого не устроит меня, особенно когда дело дойдет до «Ред Уингз». Можно было бы начать делать ставки против них, но тогда с этого момента они начали бы выигрывать. Так всегда бывает. Впрочем, меньше всего меня должны беспокоить трудности спортивных команд.
> На одной из опустевших и блеклых улиц громадного города еще не светало, и свирепому ветру удавалось сминать сонные физиономии лишь двух-трех прохожих. Тут мне почему-то вспомнилась песенка из кинофильма. А я иду, шагаю по Москве, и я не знаю, сколько еще смогу пройти. Каждый планирует сам, полагаю я.
> Курилка, самостоятельно основанная сотрудниками на балконе одного из этажей офиса почтеннейшей банковской конторы, в которой я работаю, каким-то образом всю историю здания протягивала свою соседскую руку худенькой сиротке-яблоне по ближнюю сторону дороги. Должно быть, это была одна из тех маленьких шуток природы, которые мы просто оставляем без внимания и проглатываем.
> Эта яблоня уставилась на меня с весьма плаксивым взглядом. Ее хиленькие ветки беспокойно стучались снизу, а свист птиц рассеивался в воздухе так же быстро, как сменялись фигуры людей на балконе, способном уместить годовой запас дымовых гранат известных военных деятелей с винтовками M16 и их заклятых врагов с автоматами Калашникова. Привет, такая напрасная отсылка нового времени.
Твой стиль похож на старого педереста - жеманного и никому не нужного.
А тут всем насрать и нассать на твое тупое ебло. Пиздуй в издач к остальным "гениям русской словесности".
>Недавно заслуженный гей СССР Дмiтро Кузьмин выписал премию А. Белого группе псевдо-феминисток, пару лет назад жёстко отодвинувших Кузьмина от денежных потоков на "протестную литературу". Девчонки плюнули в протянутую руку, и отказались (обратите внимание на стиль "литераторок", я как будто на Съезде народных депутатов в 1937 году оказался). Если по существу - у премии Белого нет никакого денежного наполнения, и символический её капитал равен нулю (чай, не Гонкур). Будь это хотя бы "полтишка" "баксов", борцовки за еду приняли бы "баблос", написав объяснительные на 200 страниц. "..мы принимаем эти деньги от врага, чтобы употребить их во благо угнетенных женщ...". О правах женщин эти habalki думают примерно столько, сколько Кузьмiн - о правах геев. Нисколько. Думают они о еде и деньгах.
Эрефийская литература всегда даст повод над собой посмеяться.
>Глуховский говорит в СМИ
Глуховский - типичный стерильный новиоп на эрефянском пособии, который что-то там "протестует", посиживая в Раша тудей.
А теперь выйди и зайди без косноязычного кривляния.
в /izd
Аноны из издача пишут в 10 раз лучше и интереснее любого современного "классика" из этого треда.
Ты думаешь, тут уже забыли про тред конкурсных рассказов издача? и про то, какой там был уровень письма? Так ведь нет, не забыли.
На эти конкурсы по баннерам стекаются со всего двача. Чтобы тверже понять уровень творчества среднего анона из издача надо идти в издач и читать то что там выкладывают в обычное время, не из жажды наживы и тщеславия.
>Лоли
>Попаданцы
Как будто что-то плохое. Попаданцы в целом прекрасный поджанр, просто слишком популярный, из-за чего выискать хорошего автора хрен получится.
>Ебля с эвклиночкой
два шизика из генерального
>Попаданцы
если ты про ат, то это один тред и там попуданцы не превалируют
>Попаданцы
Не знаю ни одного издачевского попаданца.
>Лоли
И этого добра там было пару раз.
Пишут, действительно, сыро, но цимес в том, что туда залетают всякие шизоавторы. Сырое письмо редактор пофиксит, а вот отсутствие фантазии и идеи не пофиксит никто. Вы забываете, что у изданных книг есть огромная фора в виде обработки текста профессионалами.
Ну было там. Летом. Прошлым.
В издаче есть:
1. инцелореализм;
2. падсарокина;
3. падпелевина;
4. падкафку;
5. поппури из первых четырёх пунктов.
Твой пост не несет никакого смысла. Это как сказать "это когда человек пишет про человека для человека".
Я не подхожу под определение инцела... Я вообще не хотел тебя злить или задевать, чего ты так?
Ну просто ты фигню написал. Узкоспециализированности никто не отменял, и вряд ли тебе будет интересно, например, читать прозу, написанную женщиной про женщин для женщин. Или геями про геев для геев. Хотя бы потому что поднимаемые там проблемы тебе не будут близкими и понятными.
>Или геями про геев для геев.
Изысканный труп было интересно читать, хотя я и не гей, но на трапов дрочу иногда Так что твоя теория обратилась в прах, и для этого достаточно одного частного утверждения.
Разговор шел не о детском интересе к чужим увечьям и перверсиям. Разговор шел об интересе, вызванным близкой читателю проблематикой.
Нет обобщения.
Был вопрос, что такое инцелореализм
Был ответ
Инцел пишет про инцела для инцела
Может ли это быть интересно отдельновзятому дяде Васе, который про ваших инцелоы знать не знает? Да. Дядя Вася будет статистической погрешностью, но не ЦА.
Это вот так. Когда обличают всю мезотность двужопых чудовищ.
Скорей - никак. Послушал фоном и забыл.
Я тебе должен полный список литературы на зимние каникулы что-ли предоставить?
> В то облаянное дворнягами утро
Без обид, но сразу нахуй. Писать надо просто, используя простую лексику и конструкции. А не вазвышоным и патытичным йазыком, йазыком, каторым Дантэ воспевал биатричи, йазыком, коим Наполеон атдавал приказы пехотной кавалерии в морозное утро 1812-ого, йазыком менестрелей и скальдов !
Открой признанных мастеров - Толстого, Моэма, Лондона. Там ты не найдёшь такой вульгарщины с притензией на пафос, как
>облаянное дворнягами утро
Все великие писатели писали просто и незатейливо
Как пример - рассказ Толстого "Три смерти" (считаю, одно из лучших творений писателя). Начало -
>Была осень. По большой дороге скорой рысью ехали два экипажа. В передней карете сидели две женщины. Одна была госпожа, худая и бледная. Другая — горничная, глянцевито-румяная и полная.
Просто, чётко, по делу, но как действует на воображение читателя
Бездарь стайл
>про современность
>без чернухи
как можно писать книгу о садоводстве без растений ?
да и вообще вся литература - это чернуха. Присмотритесь к прочитанным книгам - во всех фигурирует ебля, война, убийство, деньги. Про другое людям читать не особо интересно.
Он и правда не великий
Набоков не великий писатель. От его жеманного, псевдоэстетического стиля блевать тянет
И кроме него, кстати, нет примеров, когда великий писатель изъёбывался в построении фраз, предложений и тд.
во-первых, он модернист и Поиски - исключительный роман, специально написанный в нетрадиционным стиле. Почитай что-то из него, кроме Поисков
во-вторых, читаем
>Давно уже я привык укладываться рано. Иной раз, едва лишь гасла свеча, глаза мои закрывались так быстро, что я не успевал сказать себе: «Я засыпаю». А через полчаса просыпался от мысли, что пора спать; мне казалось, что книга все еще у меня в руках и мне нужно положить ее и потушить свет; во сне я продолжал думать о прочитанном, но мои думы принимали довольно странное направление: я воображал себя тем, о чем говорилось в книге, – церковью, квартетом, соперничеством Франциска I и Карла V[17].
И где тут "утро, облаянное дворняжками" или подобные конструкции ради конструкции ?
>>69715
Удовольствие получаешь от мыслей и чувств, содержащихся в произведении, а не от того, что ты запутанно сказал то, что можно сказать просто
>Почитай что-то из него, кроме Поисков
>Почитай что-то из Толстого, кроме Войны и Мира
>Почитай что-то из Платонова, кроме Чевенгура
>Почитай что-то из Джойса, кроме Улисса
Твой модус операнди понятен, в общем - выдать за нетипичное для автора все то, что составило ему славу.
>во-вторых, читаем
Ты чуть дальше почитай, любитель телеграфного слога, окда?
>И все-таки я видел то одну, то другую комнату, где мне случалось жить, и в конце концов, пока я, проснувшись, надолго предавался мечтам, вспоминал все до одной; вот зимние комнаты, где, улегшись в постель, зарываешься лицом в гнездышко — ты свил его из разнообразных предметов: из уголка подушки, из верха одеяла, из края шали, из края кровати, из газеты, а затем, скрепив все это по способу птиц, на неопределенное время в нем устраиваешься; зимние комнаты, где тебе особенно приятно чувствовать в стужу, что ты отгорожен от внешнего мира (так морская ласточка строит себе гнездо глубоко под землей, в земном тепле); где огонь в камине горит всю ночь, и ты спишь под широким плащом теплого и дымного воздуха, в котором мелькают огоньки вспыхивающих головешек, спишь в каком-то призрачном алькове, в теплой пещере, выкопанной внутри комнаты, в жаркой полосе с подвижными границами, овеваемой притоками воздуха, которые освежают нам лицо и которые исходят из углов комнаты, из той ее части, что ближе к окну и дальше от камина, и потому более холодной; вот комнаты летние, где приятно бывает слиться с теплой ночью; где лунный свет, пробившись через полуотворенные ставни, добрасывает свою волшебную лестницу до ножек кровати; где спишь словно на чистом воздухе, как спит синица, которую колышет ветерок на кончике солнечного луча; иногда это комната в стиле Людовика XVI, до того веселая, что даже в первый вечер я не чувствовал себя там особенно несчастным, — комната, где тонкие колонны, без усилий поддерживавшие потолок, с таким изяществом расступались, чтобы, освободив место для кровати, не заслонять ее; иногда это была совсем на нее непохожая, маленькая, но с очень высоким потолком, частично обставленная красным деревом, выдолбленная в двухэтажной высоте пирамида, где я в первую же секунду бывал морально отравлен незнакомым запахом нарда и убеждался во враждебности фиолетовых занавесок и наглом равнодушии стенных часов, стрекотавших вовсю, как будто меня там не было; где всему здесь чуждое и беспощадное квадратное зеркало на ножках, наискось перегораживавшее один из углов комнаты, врезалось в умиротворяющую заполненность уже изученного мною пространства каким-то пустырем, всегда производившим впечатление неожиданности; где моя мысль, часами силившаяся рассредоточиться, протянуться в высоту, чтобы принять точную форму комнаты и доверху наполнить ее гигантскую воронку, терзалась в течение многих мучительных ночей, а я в это время лежал с открытыми глазами, с бьющимся сердцем, напрягая слух, стараясь не дышать носом до тех пор, пока привычка не изменяла цвет занавесок, не заставляла умолкнуть часы, не внушала сострадания косому жестокому зеркалу, не смягчала, а то и вовсе не изгоняла запах нарда и заметно не уменьшала бросавшуюся в глаза высоту потолка.
>ты запутанно сказал то, что можно сказать просто
Простота хуже воровства. Слышал такую поговорку?
>Почитай что-то из него, кроме Поисков
>Почитай что-то из Толстого, кроме Войны и Мира
>Почитай что-то из Платонова, кроме Чевенгура
>Почитай что-то из Джойса, кроме Улисса
Твой модус операнди понятен, в общем - выдать за нетипичное для автора все то, что составило ему славу.
>во-вторых, читаем
Ты чуть дальше почитай, любитель телеграфного слога, окда?
>И все-таки я видел то одну, то другую комнату, где мне случалось жить, и в конце концов, пока я, проснувшись, надолго предавался мечтам, вспоминал все до одной; вот зимние комнаты, где, улегшись в постель, зарываешься лицом в гнездышко — ты свил его из разнообразных предметов: из уголка подушки, из верха одеяла, из края шали, из края кровати, из газеты, а затем, скрепив все это по способу птиц, на неопределенное время в нем устраиваешься; зимние комнаты, где тебе особенно приятно чувствовать в стужу, что ты отгорожен от внешнего мира (так морская ласточка строит себе гнездо глубоко под землей, в земном тепле); где огонь в камине горит всю ночь, и ты спишь под широким плащом теплого и дымного воздуха, в котором мелькают огоньки вспыхивающих головешек, спишь в каком-то призрачном алькове, в теплой пещере, выкопанной внутри комнаты, в жаркой полосе с подвижными границами, овеваемой притоками воздуха, которые освежают нам лицо и которые исходят из углов комнаты, из той ее части, что ближе к окну и дальше от камина, и потому более холодной; вот комнаты летние, где приятно бывает слиться с теплой ночью; где лунный свет, пробившись через полуотворенные ставни, добрасывает свою волшебную лестницу до ножек кровати; где спишь словно на чистом воздухе, как спит синица, которую колышет ветерок на кончике солнечного луча; иногда это комната в стиле Людовика XVI, до того веселая, что даже в первый вечер я не чувствовал себя там особенно несчастным, — комната, где тонкие колонны, без усилий поддерживавшие потолок, с таким изяществом расступались, чтобы, освободив место для кровати, не заслонять ее; иногда это была совсем на нее непохожая, маленькая, но с очень высоким потолком, частично обставленная красным деревом, выдолбленная в двухэтажной высоте пирамида, где я в первую же секунду бывал морально отравлен незнакомым запахом нарда и убеждался во враждебности фиолетовых занавесок и наглом равнодушии стенных часов, стрекотавших вовсю, как будто меня там не было; где всему здесь чуждое и беспощадное квадратное зеркало на ножках, наискось перегораживавшее один из углов комнаты, врезалось в умиротворяющую заполненность уже изученного мною пространства каким-то пустырем, всегда производившим впечатление неожиданности; где моя мысль, часами силившаяся рассредоточиться, протянуться в высоту, чтобы принять точную форму комнаты и доверху наполнить ее гигантскую воронку, терзалась в течение многих мучительных ночей, а я в это время лежал с открытыми глазами, с бьющимся сердцем, напрягая слух, стараясь не дышать носом до тех пор, пока привычка не изменяла цвет занавесок, не заставляла умолкнуть часы, не внушала сострадания косому жестокому зеркалу, не смягчала, а то и вовсе не изгоняла запах нарда и заметно не уменьшала бросавшуюся в глаза высоту потолка.
>ты запутанно сказал то, что можно сказать просто
Простота хуже воровства. Слышал такую поговорку?
>Простота хуже воровства.
Придумана инфантилами нарочито усложняющими всё, до чего дотягиваются их ручонки, но ручонки короткие, поэтому и усложняют, как правило, вещи, которые в этом усложнении не нуждаются, в силу своей природы.
Ниипет.
Чет напомнило
>ЦВЕТУЩАЯ СЛОЖНОСТЬ - центральный период сформулированного К. Н. Леонтьевым закона «триединого процесса развития», в котором он вслед за Данилевским утверждал, что все общественные организмы, во многом уподобляемые организмам природным, рождаются, живут и умирают: рождение определял как «первичную простоту», смерть - как «вторичное смесительное упрощение», жизнь, как «цветущая сложность»
> эпатировать
Вернейший признак человека, не читающего ни-ху-я, и обсуждающего какие-то стереотипчики из разговоров бабок на скамейке. Уже тридцать лет как высовываются какие-то старпёры (любого возраста) и начинают охать и ахать, что сегодня в книгах много мата и эпатажа. Во-первых, кого это поразит, кроме младших школьников? Во-вторых, в случайной популярной книге, скорее всего, не будет ни того, ни другого. Неплохо было бы попробовать читать книги, прежде чем рассуждать о них.
Сейчас уже не эпатируют, а скорее ударились в высокое искуюство аля хруст французской булки Степановой.
Читать всерьез можно только классику.
Что предлагаешь почитать?
Как-то некомфотрно смотрится, когда лампа для освещения в глазах отражается. Эти холодные, бесчувстенные глаза без зрачков, брр. Чувствуешь, что из зога подослали и сразу теряешь всё доверие к её словам.
>Все великие писатели писали просто и незатейливо
Пруст, Джойс, Платонов, Набоков, Белый, С. Соколов, Гоголь?
Хорошо, скажем, Белый после "Петербурга" и правда впал в маразм с экспериментаторством, а Джойс с "Поминками по Финнегану"; Соколова не успели мы до сих пор осмыслить, но все остальные-то?
И что ты вообще понимаешь под простотой и незатейливостью? Так-то произведения Толстого считать написанными просто и незатейливо — это оскорбить Толстого. Его вещи сложны.
Даже если ты с этим не согласен, — хорошо. Пушкин. Ты можешь сказать, что "Евгений Онегин" — это просто и незатейливо? Что, это просто и незатейливо, потому что там каждое отдельное слово понятно? Так у всех перечисленных мною авторов тоже.
И перед тем, как отрицать величие кого-то из перечисленных мною, я сработаю на опережение и сделаю так:
>Моэм, Лондон
>великие писатели
>Пруст, Джойс, Платонов, Набоков, Белый, С. Соколов, Гоголь?
Фолкнер, Томас Вулф... Даже Шолохов, особенно по сравнению, допустим, с Хемингуэем - это сложный автор, не из-за синтаксиса и метафор, так из-за диалектизмов.
>У меня было написано так: когда шарманка перестает играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика. «Не то, не то, — раздраженно заговорил вдруг Достоевский, — совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам... Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая...
Это сказано великим писателем. А, исходя из твоих слов, величайшие русские писатели - это Чехов и, внимание, Довлатов. Задумайся.
Не спорю но Гоголя или того же Достоевского я ценю больше.
>И что ты вообще понимаешь под простотой и незатейливостью?
Это когда пишут
>В то утро
Вместо
>В то облаянное дворнягами утро
>Вручили премию БК, я узнал случайно из ТГ ну и т.к. моя вторая работа - обзоры СМИ РФ, понятен уровень события. Кто победил, не знаю, в ТГ не писали, зато узнал, что упразднённый ФАП спел лебединую песню и наградил сам себя за "вклад". 300 тыщ рублей немного, с другой стороны - это 15 зарплат сотрудника музея Арктики, о важности которой для РФ столько говорит Путиненко. БК, похоже, судя по отчаянью жеста ("урвем напоследок"), ждёт участь "Нацбеста" - пертурбации, перебои с деньгами, новые смотрители и, соот-но, как по волшебству, "центр рф-литературы" переместится в какую-нибудь другую редакцию (пока БК обслуживала Шубину, подопечную украинца Григорьева из ФАПа, который себя и наградил). Не думаю, что к власти в РФ пришли русские, которые озаботились культурной политикой, и наводят порядок, думаю, денег на всех своих уже не хватает. Настал момент истины, в Минкульте РФ начались голодные украинские игры.
>Еще прощальный аккорд ФАПа. В марте в Пекине состоялась книжная выставка онлайн (ковид). В апреле ФАП объявил тендер на... эту самую выставку. Так "пропали" 3 млн рублей (150 зарплат сотрудника музея Арктики). Представьте, сколько они "наваривают" на выставках офлайн. Я в одной такой участвовал - там девка от ФАПа (потом её устроили в редакцию Шубиной, чего гомну пропадать) ходила по номерам писателей и извещала, что " сутощных на питання нэ буде". Русским не надо не только денег, им не надо еды:)
Истину говоришь.
Кто читал "Комьюнити" А.Иванова? Поделитесь впечатлениями плз.
Вот, держи мнение авторитета https://www.youtube.com/watch?v=NKnioHsW9Bs&feature=youtu.be&t=163
В сексач
Свежо, как в первый день творения
Саша Соколов всё ещё жив, в прошлом году Соснора умер, с разницей в неделю с Лимоновым Бондарев умер. Сейчас, думаю, полно ещё мамонтов и титатов позабытых и непрочитанных, о которых вспомнят только в день смерти, и придёт на букач ещё один аноним, заявляющий про смерть последнего большого писателя.
Да, большой русский писатель.
Олег Бондарев умер??
Ну смотри. Ты прав в том, что ОП (то есть тот, кого мы обсуждаем, этот нелепый графоман) - долбоеб. Но с твоим "писать просто и внятно" ты неправ. Очень много у кого используется сложность ради сложности, конструкции ради конструкций. Только когда ты достиг уровень Андрея Белого или Саши Соколова, это внушает уважение. А пока ты на пути к нему - нет, ты смешон и глуп. Я очень часто встречаю в общепризнанной литературе обороты уровня облаянного дворнягами утра. Более того, уверен, что вставь этот оборот ненароком в какой-нибудь общепризнанный текст - ты этого и не заметишь.
Все это не исключает того, что автор этого шедеврального выражения - дурачок, который пытается привлечь к себе внимание.
Так тут значимый предмет, который получает значимые описательные детали. А утро и его дворняги - не ключевые ни для чего.
мимо начпис
Читал "Невский проспект" Гоголя?
>Толстой
>просто
Открываешь Каренину:
>Переноситься мыслью и чувством в другое существо было действие, чуждое ему
Поначитаются «Какнаписатьшедевровза10днейсекретылитературы» и думают, что есть какие-то методички, ну тупые.
че за дерьмище?
В соцсетях Рипола
Что скажете про Александра Пелевина?
Нормальная беллетристика, со слитыми концовками и слегка перебор с отсылками к твиттер-тусовочке
Стихи у него хорошие попадаются. Прозу не читал.
Впопуданцев, ты хотел сказать?
Бля, какой же конченый совет, тем не менее, его очень любят давать: "тут ЧУВСТВОВАТЬ надо", "оно просто все когда читаешь, ух, дух захватывает, мурашки по коже" "оно все вот такое вот, несложно, но как хорошо, и ты так делай!". Абсолютно бессмысленный комментарий.
Лорченков и Кашин
Нет мисиюе оксімирон
говори себе это почаще, пидарок)
Как раз уснуть не могу
Ну, кстати, Водолазкин этот выпуск затащил, а Мастридер вел себя крайне спокойно. Ему идет куда больше, чем когда он сыплет англицизмами и телегами про рационализм
Спасибо, ананас, интересно было
Читаю сейчас Евгения Водолазкина «Брисбен», очень понравилось, не хотелось закрывать книгу. Буду читать все его остальные книги, всем советую
А че писать, надо брать и читать с первых страниц будет понятно заходит или нет.
Книга о музыканте (гитарист), который постепенно из-за болезни Паркинсона теряет способность играть, двигать руками, пальцами.
Много рассказывается о его детстве, которое проходило в Киеве, опыт дружбы первой любви, первого разочарования, фейлов, доставляющие детали незатейливого коммунального и школьного быта хохлов, насаждения мовы и тд и тп.
Между делом, я понял принципы чтения на мове и теперь свободно без ошибок читаю на украинскомю хз, правда, зачем мне это.
Сам текст с иронией, юмором, буквально в каждой фразе, хотя книга совсем не смешная. Нет, в ней нет гэгов, шутеек и анекдотов, юмор тонкий
С чем бы сравнить. Если кто читал книгу Кузнецова «Бабий Яр», то стиль немного похож, тоже стиль изложения с тонким юмором, хотя книга вообще не смешная и не забавная. Я не знаю, как это правильно назвать, юмор ирония сарказм, в таких тонкостях написания рецензий не разбираюсь.
>А че писать
Как говорит Аствацатуров, если твой отзыв нравится/не нравится, лайк или дизлайк, то ты не читатель, а фуфло.
А вот когда какие-то крутые или интересные штуки видишь и находишь, это уже другой разговор.
>А вот когда какие-то крутые или интересные штуки видишь и находишь, это уже другой разговор.
Это называется "читатель на самообслуживании".
https://lgz.ru/online/kak-pisateli-vstretili-novyy-god-chast-vtoraya/
У меня нет ни тг, ни инсты
Я динозавер всю жизнь ленюсь заводить себе соцсеточки.
А что у него там? То же, что и в жж? Или хуже?
И в попе узкого
5 Кб, 448x357Genis x---DDDD
блядь это какой то клон Прилепина чтоли
Одна из самых невероятных вещей у него "Ничего страшного", ох, блядь, сколько людей узнают в себе ребенка из этой повести. И это еще Роман слегка приукрасил то время, потому что были задержки зарплат, задержки пенсий.
Ага. Ещё он в этой вещи "немного так" приукрасил игровой процесс третьей GTA что показывает его как довольно посредственного реалиста:
Павел подсел ближе к ней, стал нажимать какие-то клавиши. Компьютер ласково заурчал, экран снова осветился синеватым, на нем появились значки, квадратики. По подобию шкалы побежал красный кружок; и затем - появилась мрачная заставка. Вечернее небо, башни небоскребов, усеянные желтыми точками окон.
- Ой, блин! - Павел сморщился. - Не то включил... А, ладно... Игра обалденная. Смотри. Это вот герой игры. Автомобильный вор и вообще бандит. У него тут разные миссии, задания то есть. Но мне нравится просто по городу шляться... Это как бы Нью-Йорк... Можно машины угонять, деньги отбирать, оружие. В баре можно напиться... Такой имитатор жизни, короче.
Одновременно со словами Павел проделывал то же самое на компьютере. То садился в грузовик, гнал на нем по улице, и под колесами смачно хрустели и лопались пешеходы, то врезался в стену и выскакивал из кабины за несколько секунд до взрыва машины, то умело забивал кулаками до смерти первого встречного и забирал пачечки долларов; заходил в бар и пил виски рюмка за рюмкой, вступал в перестрелку с враждебными группировками...
Наблюдать за всем этим было скучно. Но именно скучно - наблюдать; Ирине захотелось, как-то даже против ее настроения, самой поводить человечка по улицам, покататься среди небоскребов.
- А можно мне?..
- Погоди! - резануло досадливое в ответ; правда, голос Павла сразу смягчился. - Сейчас повяжут его, тогда...
И сначала вдалеке, еле различимо, а затем все громче, резче завыли сирены полицейских машин. Герой игры заметался, кинулся в темный узенький переулок. Сзади уже слышались визг тормозов, команды комиссара... Переулок оказался глухим тупиком; человек побежал обратно, на ходу перезаряжая пистолет... Полицейские набросились разом отовсюду, схватка оказалась короткой, и героя бесцеремонно швырнули на заднее сиденье "Кадиллака".
А через полминуты он уже стоял у дверей полицейского участка, оглядываясь по сторонам, готовый к новым подвигам.
- Давай, теперь можешь ты хулиганить. - Муж уступил компьютер Ирине. Садись на этот стул, он удобней...
Даже просто заставить человечка ровно идти по тротуару оказалось делом нелегким. Он постоянно сшибался со встречными, натыкался на фонари, на витрины. Вот пихнул какого-то здоровенного негра, и тот в несколько ударов прикончил беспомощного героя.
- Ну, ты тоже его бей! - горячился, учил Павел. - Мышкой щелкай, он будет драться.
Ирина кивала...
Каждая новая попытка была удачней. Нужно только по-настоящему увлечься игрой, не думать о постороннем... Наконец получилось забраться в машину. Ирина выбрала низенькую, спортивного типа, стоящую у дверей стриптиз-клуба. Надавила на клавишу "W", и машина рванула по улице. Тут же зазвучала спокойная, уютная мелодия.
- Это, дескать, автомобильное радио, - объяснил муж. - Если хочешь, можно другую волну поймать.
- Не надо...
Машина летела на сумасшедшей скорости, и приходилось то и дело перебирать пальцами клавиши "А", "D", "W", заменяющие руль, чтоб не врезаться, не разбиться.
- Ну, Ир, молоде-ец, - стоя за спиной, хвалил Павел. - Я сперва и километра не мог проехать на такой тачке, а ты вон - с первой попытки. Да-а, классно-классно!..
От быстрой езды голова чуть кружилась. Дыхание перехватывало на поворотах и при появлении встречного автомобиля. Но это было приятно. Вспоминалось детское ощущение, когда, поднявшись с соседскими девчонками и мальчишками на крышу родной девятиэтажки, стоишь на самом краю и, чуть наклонившись вперед, бросаешь взгляд вниз, к черной, безжалостно твердой глади асфальта, и тут же, задохнувшись от ужаса и восторга, отшатываешься, пятишься, и пальцы щиплет, будто ударило током...
А сейчас - сейчас она сидела в мягком кресле спортивной машины, слушала нежную, тихую музыку; колеса скользили по бесконечной улице, как по льду, и справа, до самого горизонта, сверкали электричеством небоскребы, слева плескался океан, а впереди тающим айсбергом вздымалась статуя Свободы... Так можно было мчаться сколько угодно, не заботясь о бензине, нарушая правила, разбиваясь и погибая на одну минуту, а затем, снова сев за руль этой же самой машины, опять мчаться вперед...
Ага. Ещё он в этой вещи "немного так" приукрасил игровой процесс третьей GTA что показывает его как довольно посредственного реалиста:
Павел подсел ближе к ней, стал нажимать какие-то клавиши. Компьютер ласково заурчал, экран снова осветился синеватым, на нем появились значки, квадратики. По подобию шкалы побежал красный кружок; и затем - появилась мрачная заставка. Вечернее небо, башни небоскребов, усеянные желтыми точками окон.
- Ой, блин! - Павел сморщился. - Не то включил... А, ладно... Игра обалденная. Смотри. Это вот герой игры. Автомобильный вор и вообще бандит. У него тут разные миссии, задания то есть. Но мне нравится просто по городу шляться... Это как бы Нью-Йорк... Можно машины угонять, деньги отбирать, оружие. В баре можно напиться... Такой имитатор жизни, короче.
Одновременно со словами Павел проделывал то же самое на компьютере. То садился в грузовик, гнал на нем по улице, и под колесами смачно хрустели и лопались пешеходы, то врезался в стену и выскакивал из кабины за несколько секунд до взрыва машины, то умело забивал кулаками до смерти первого встречного и забирал пачечки долларов; заходил в бар и пил виски рюмка за рюмкой, вступал в перестрелку с враждебными группировками...
Наблюдать за всем этим было скучно. Но именно скучно - наблюдать; Ирине захотелось, как-то даже против ее настроения, самой поводить человечка по улицам, покататься среди небоскребов.
- А можно мне?..
- Погоди! - резануло досадливое в ответ; правда, голос Павла сразу смягчился. - Сейчас повяжут его, тогда...
И сначала вдалеке, еле различимо, а затем все громче, резче завыли сирены полицейских машин. Герой игры заметался, кинулся в темный узенький переулок. Сзади уже слышались визг тормозов, команды комиссара... Переулок оказался глухим тупиком; человек побежал обратно, на ходу перезаряжая пистолет... Полицейские набросились разом отовсюду, схватка оказалась короткой, и героя бесцеремонно швырнули на заднее сиденье "Кадиллака".
А через полминуты он уже стоял у дверей полицейского участка, оглядываясь по сторонам, готовый к новым подвигам.
- Давай, теперь можешь ты хулиганить. - Муж уступил компьютер Ирине. Садись на этот стул, он удобней...
Даже просто заставить человечка ровно идти по тротуару оказалось делом нелегким. Он постоянно сшибался со встречными, натыкался на фонари, на витрины. Вот пихнул какого-то здоровенного негра, и тот в несколько ударов прикончил беспомощного героя.
- Ну, ты тоже его бей! - горячился, учил Павел. - Мышкой щелкай, он будет драться.
Ирина кивала...
Каждая новая попытка была удачней. Нужно только по-настоящему увлечься игрой, не думать о постороннем... Наконец получилось забраться в машину. Ирина выбрала низенькую, спортивного типа, стоящую у дверей стриптиз-клуба. Надавила на клавишу "W", и машина рванула по улице. Тут же зазвучала спокойная, уютная мелодия.
- Это, дескать, автомобильное радио, - объяснил муж. - Если хочешь, можно другую волну поймать.
- Не надо...
Машина летела на сумасшедшей скорости, и приходилось то и дело перебирать пальцами клавиши "А", "D", "W", заменяющие руль, чтоб не врезаться, не разбиться.
- Ну, Ир, молоде-ец, - стоя за спиной, хвалил Павел. - Я сперва и километра не мог проехать на такой тачке, а ты вон - с первой попытки. Да-а, классно-классно!..
От быстрой езды голова чуть кружилась. Дыхание перехватывало на поворотах и при появлении встречного автомобиля. Но это было приятно. Вспоминалось детское ощущение, когда, поднявшись с соседскими девчонками и мальчишками на крышу родной девятиэтажки, стоишь на самом краю и, чуть наклонившись вперед, бросаешь взгляд вниз, к черной, безжалостно твердой глади асфальта, и тут же, задохнувшись от ужаса и восторга, отшатываешься, пятишься, и пальцы щиплет, будто ударило током...
А сейчас - сейчас она сидела в мягком кресле спортивной машины, слушала нежную, тихую музыку; колеса скользили по бесконечной улице, как по льду, и справа, до самого горизонта, сверкали электричеством небоскребы, слева плескался океан, а впереди тающим айсбергом вздымалась статуя Свободы... Так можно было мчаться сколько угодно, не заботясь о бензине, нарушая правила, разбиваясь и погибая на одну минуту, а затем, снова сев за руль этой же самой машины, опять мчаться вперед...
для человека игравшего в гта-подобные да, кажется как какое то глупое разжевывание, но он то писал для широкого круга, некоторые про такие игры даже не слышали
Блин я представляю как бы эти игруны охуели если б в киберпанк сыграть попробовали
если их от древнего гта так штырит
Да дело не в разжёвывании, а в том, что Сенчин зачем-то напридумывал кучу ситуаций и возможностей, которых не только не было в GTA того времени, о котором идёт речь, но кое-чего из этого нет и в нынешних играх серии. В детстве у многих были знакомые, которые рассказывали про какую-нибудь видеоигру, на самом деле не играя в неё и многое (или всё) придумывая. Вот и тут примерно тот же самый казус.
Зачем вы жрете это говно? На английском языке выходят прорывные книги, толкающие литературу на десятилетия вперёд, нет, мы хотим читать вялый словесный онанизм русскоговорящих евреев.
Толстяк
Ну вот, я не знал что это - говно, и мне оче понравилось.
нет, это свинья с плохим вкусом.
>На английском языке выходят прорывные книги, толкающие литературу на десятилетия вперёд
Хз о чем ты вообще, англиская современая литература стала такой же говной как и вся английская культура в целом. 10 из 10 книг про то как сложно быть нигрой/арабом/женщиной/гендерным котлом и так далее, плюсом котвсему идёт заебательская такая левая пропоганда, в общем нахуй надо, я лусше почитаю Елтышевых
>Первый пик годнота кста
В одном современном мегаполисе жила-была одноногая собачка и его трое друзей. Собачка был дивно красив, у него непонятная расовая принадлежность и прекрасные зеленые (само собой) глаза). А еще собачка обаятелен, прекрасный музыкант и юрист от бога. Все друзья очень любят собачку, и окружающие его любят, коллеги, и доктора, а богатая пожилая пара мечтает его усыновить. Но вот сам собачка себя не любит. Зато он любит себя резать, жечь, пилить и пытаться роскомнадзорнуться.
Оказывается, всё это потому, что у собачки была очень тяжелая жизнь. Его бросили родители, и он рос в монастыре, где все братья его били, абьюсили, а некоторые и насиловали. Собачка сбежал из монастыря и стал путешествовать автостопом, и естественно, его изнасиловал каждый без исключения дальнобойщик, что его подвозил. В конце концов он попадает к маньяку, который запирает, пытает и насилует его.
Уже взрослый собачка находит себе парня, который, поначалу кажется хорошим. Но потом он начинает регулярно абьюзить, избивать и жестоко насиловать собачку. Собачка мужественно всё терпит и не говорит ничего друзьям и полиции. В конце концов на собачке уже не остается мест для битья, и злой парень его бросает. Собачка пытается роскомнадзорнуться, но друзья его спасают.
Потом у одноногой собачки отваливается последняя нога, и он становится безногой собачкой. Казалось бы, все только плохо, но тут внезапно судьба впервые преподносит собачке подарок. В него влюбляется один из трех его друзей. Естественно, который натурал (ведь все знают, яойщицы нулевых не любят геев, они любят натуралов, которых стрела Амура заставила влюбиться в "одного едиснтвенного"). Они женятся и живут более менее счастливо примерно пару страниц. Но потом муж-натурал и еще один друг из четверки погибают в автокатастрофе.
Оставшиеся страниц пятьдесят друзья и близкие всеми силами уберегают безногую собачку от роскомнадзора. Но он их обхитряет. Притворяется, что ему стало лучше, и когда его оставляют в покое, наконец-то роскомнадзорится окончательно. Все плачут и скорбят.
Конец
>Первый пик годнота кста
В одном современном мегаполисе жила-была одноногая собачка и его трое друзей. Собачка был дивно красив, у него непонятная расовая принадлежность и прекрасные зеленые (само собой) глаза). А еще собачка обаятелен, прекрасный музыкант и юрист от бога. Все друзья очень любят собачку, и окружающие его любят, коллеги, и доктора, а богатая пожилая пара мечтает его усыновить. Но вот сам собачка себя не любит. Зато он любит себя резать, жечь, пилить и пытаться роскомнадзорнуться.
Оказывается, всё это потому, что у собачки была очень тяжелая жизнь. Его бросили родители, и он рос в монастыре, где все братья его били, абьюсили, а некоторые и насиловали. Собачка сбежал из монастыря и стал путешествовать автостопом, и естественно, его изнасиловал каждый без исключения дальнобойщик, что его подвозил. В конце концов он попадает к маньяку, который запирает, пытает и насилует его.
Уже взрослый собачка находит себе парня, который, поначалу кажется хорошим. Но потом он начинает регулярно абьюзить, избивать и жестоко насиловать собачку. Собачка мужественно всё терпит и не говорит ничего друзьям и полиции. В конце концов на собачке уже не остается мест для битья, и злой парень его бросает. Собачка пытается роскомнадзорнуться, но друзья его спасают.
Потом у одноногой собачки отваливается последняя нога, и он становится безногой собачкой. Казалось бы, все только плохо, но тут внезапно судьба впервые преподносит собачке подарок. В него влюбляется один из трех его друзей. Естественно, который натурал (ведь все знают, яойщицы нулевых не любят геев, они любят натуралов, которых стрела Амура заставила влюбиться в "одного едиснтвенного"). Они женятся и живут более менее счастливо примерно пару страниц. Но потом муж-натурал и еще один друг из четверки погибают в автокатастрофе.
Оставшиеся страниц пятьдесят друзья и близкие всеми силами уберегают безногую собачку от роскомнадзора. Но он их обхитряет. Притворяется, что ему стало лучше, и когда его оставляют в покое, наконец-то роскомнадзорится окончательно. Все плачут и скорбят.
Конец
> быдло такое конечно никогда не осилит
⠀3 дня боли, страданий, слез и ненависти к этому несправедливому миру. Именно столько мне потребовалось дней, чтобы прочитать этот роман.
⠀3 дня ненависти к автору за то, что она написала этот роман именно таким, и в тоже время благодарностью ей за него.
⠀Крики ночью в подушку, как будто после этих криков буквы в книге изменят свое положение, взлетят в воздух и превратятся во что-то иное, что-то, где будет написано, что после всех несправедливостей жизни наступает белая полоса. Не такая как в романе, а другая, белее белого. Настолько белая, насколько это возможно. Настолько, насколько ее заслуживает Джуд... боже, Джуд...
⠀Проснувшись сегодня и посмотрев на книгу, у меня снова подступал ком к горлу, глаза наполнялись слезами, и я подумал, может ну его? Не дочитывать эту книгу? Придумать себе свою концовку? Ведь там осталось всего 160 страниц, и мне невыносимо больно читать как заканчивает эту историю Ханья Янагихара. Но я нашел в себе силы дочитать.
⠀Дочитав роман я как дурак, обнял книгу и плакал.
⠀Эта книга останется со мной навсегда. Она проникла в мою память и ни за что от туда не сбежит.
⠀Этот роман о дружбе, о любви, о страданиях, о потерях, о смерти, и насилие, о том, какая бывает жизнь. Я не читал ничего более тяжелого. Да что там, я не помню не один фильм или сериал, который заставлял бы меня так сильно прочувствовать боль. Именно боль, потому что мне хотелось выть на луну, бить посуду, вырывать страницы из книги, позвонить Ханье и спросить, за что она так с нами? За что она так с ним, со своим героем? Был ли он счастлив? Можно ли было ему помочь? Как изменить всё? Где он? Я хочу приехать и обнять его! Говори Ханья где он!!! Не скажешь? Тогда ответь, разве он не заслужил, чтобы хотя бы в конце своего пути, он смог понять и принять, всю ту любовь, заботу, себя и свое тело, всех тех людей, что с ним рядом? Разве не должно это было закончиться осознанием, что он не виноват? Что он прекрасен? Да, потому что ПРЕКРАСЕН! Что он человек с большой буквы!!!!!!! Господи, я опять плачу!!!! Да уж, даже написать рецензию оказалось сложнее чем я думал.
⠀Я полюбил героев. Я прожил с ними все эти годы на страницах книги. И несмотря на всю тяжесть этой истории, ничего кроме 10 я поставить не могу. Да и с чего вдруг? Разве можно ругать книгу за то, что она так тронуло мое сердце? Даже если и разрывало его в клочья в каждой главе. Нет. В ней нет недочетов, неточностей, ее нельзя упрекнуть в скучности, в плохо раскрытых персонажах, или еще в чем-то. Если бы можно, я поставил бы и 20/10. Это моя книга. Это книга, которая встала во главе всех просмотренных мною фильмов, и прочитанных мною книг.
⠀Я не знаю, как скоро смогу отойти от нее, но я чувствую, насколько мне важно было ее прочитать. Поэтому просто спасибо, спасибо за то, что существуют такие романы.
⠀Если вы эмоциональны, и готовы к тому, что прочувствовал я, то смело читайте! Эта книга не оставит вас равнодушным. Эта история которая затрагивает 50 лет жизни героев, никого не сможет оставить равнодушным. Вопрос лишь в том, хватит ли у вас сил, это прочитать. И не потому что скучно или затянуто, а потому что честно и больно.
> быдло такое конечно никогда не осилит
⠀3 дня боли, страданий, слез и ненависти к этому несправедливому миру. Именно столько мне потребовалось дней, чтобы прочитать этот роман.
⠀3 дня ненависти к автору за то, что она написала этот роман именно таким, и в тоже время благодарностью ей за него.
⠀Крики ночью в подушку, как будто после этих криков буквы в книге изменят свое положение, взлетят в воздух и превратятся во что-то иное, что-то, где будет написано, что после всех несправедливостей жизни наступает белая полоса. Не такая как в романе, а другая, белее белого. Настолько белая, насколько это возможно. Настолько, насколько ее заслуживает Джуд... боже, Джуд...
⠀Проснувшись сегодня и посмотрев на книгу, у меня снова подступал ком к горлу, глаза наполнялись слезами, и я подумал, может ну его? Не дочитывать эту книгу? Придумать себе свою концовку? Ведь там осталось всего 160 страниц, и мне невыносимо больно читать как заканчивает эту историю Ханья Янагихара. Но я нашел в себе силы дочитать.
⠀Дочитав роман я как дурак, обнял книгу и плакал.
⠀Эта книга останется со мной навсегда. Она проникла в мою память и ни за что от туда не сбежит.
⠀Этот роман о дружбе, о любви, о страданиях, о потерях, о смерти, и насилие, о том, какая бывает жизнь. Я не читал ничего более тяжелого. Да что там, я не помню не один фильм или сериал, который заставлял бы меня так сильно прочувствовать боль. Именно боль, потому что мне хотелось выть на луну, бить посуду, вырывать страницы из книги, позвонить Ханье и спросить, за что она так с нами? За что она так с ним, со своим героем? Был ли он счастлив? Можно ли было ему помочь? Как изменить всё? Где он? Я хочу приехать и обнять его! Говори Ханья где он!!! Не скажешь? Тогда ответь, разве он не заслужил, чтобы хотя бы в конце своего пути, он смог понять и принять, всю ту любовь, заботу, себя и свое тело, всех тех людей, что с ним рядом? Разве не должно это было закончиться осознанием, что он не виноват? Что он прекрасен? Да, потому что ПРЕКРАСЕН! Что он человек с большой буквы!!!!!!! Господи, я опять плачу!!!! Да уж, даже написать рецензию оказалось сложнее чем я думал.
⠀Я полюбил героев. Я прожил с ними все эти годы на страницах книги. И несмотря на всю тяжесть этой истории, ничего кроме 10 я поставить не могу. Да и с чего вдруг? Разве можно ругать книгу за то, что она так тронуло мое сердце? Даже если и разрывало его в клочья в каждой главе. Нет. В ней нет недочетов, неточностей, ее нельзя упрекнуть в скучности, в плохо раскрытых персонажах, или еще в чем-то. Если бы можно, я поставил бы и 20/10. Это моя книга. Это книга, которая встала во главе всех просмотренных мною фильмов, и прочитанных мною книг.
⠀Я не знаю, как скоро смогу отойти от нее, но я чувствую, насколько мне важно было ее прочитать. Поэтому просто спасибо, спасибо за то, что существуют такие романы.
⠀Если вы эмоциональны, и готовы к тому, что прочувствовал я, то смело читайте! Эта книга не оставит вас равнодушным. Эта история которая затрагивает 50 лет жизни героев, никого не сможет оставить равнодушным. Вопрос лишь в том, хватит ли у вас сил, это прочитать. И не потому что скучно или затянуто, а потому что честно и больно.
Так, ты довыебывался. Целуй черную ногу.
Хз о чем они вообще, вот например книги с премии букера и их авторки хорошие книги про феминизм например, читали эту годноту?
Блять, пидорах, тебя никто не заставляет читать о феминизме. Когда на западе выходит 99 процентов лютой годноты и 1% говна по левацкой разнарядочке, ты тащишь этот один процент. Какой же ты всё-таки мерзкий пидоран. Ну иди наверни ещё говнеца от зильбельтруда или гольдштейна, не знаю что у там вас, каллоедов, сейчас популярно.
241 Кб, 786x1025Топовая краля, правда она гендерно нейтральная, типа третий пол, говорит о себе от третьего лица, шизанутая немножко
> автор — женщина, следовательно, тут у нас левацкая разнарядочка
Вы оба клоуны: один рыжий, другой белый.
>Скорее от жирухи-яойщицы для жирух-яойщиц.
Как жаль, что мало в русской литературе авторов вроде Дмитрия Бушуева и романов вроде "На кого похож арлекин"
Кстати, хорошо левачки показаны в этом ролике: постоянно придумывают ущербный моноцикл, еще и других стараются в свой убогий манямирок засунуть.
> Алексей Поляринов затеял было роман, но получилась пошаговая инструкция «Как написать бестселлер». Нет, кроме шуток: «Риф» – это наглядное пособие по производству современной прозы. Изучим?
https://webkamerton.ru/2021/01/kak-napisat-bestseller-pravila-polyarinova
Ладно, оно хотя бы короткое. Мещанинову не читал и не собираюсь, потому что прозреваю, что там MeToo-пост размазанный на книгу.
Ну тут по делу
Как раз купил, чтобы вкусить говна.
Соколов умер лет 30 назад
Да там уже по аннотации и отрывку понятно, что и автора и автора аннотации - надо в рот ебать за такое.
Это копия, сохраненная 15 апреля 2021 года.
Скачать тред: только с превью, с превью и прикрепленными файлами.
Второй вариант может долго скачиваться. Файлы будут только в живых или недавно утонувших тредах. Подробнее
Если вам полезен архив М.Двача, пожертвуйте на оплату сервера.